- Ты всегда был склонен впадать в уныние, прорицатель. - Он позвал
слуг и приказал подать вина. - Я, между тем, смотрю на твою жену и
понимаю, отчего прошлой осенью здесь было столько шума. Она красива,
Калхас.
Пастух поднял глаза и улыбнулся краешками губ.
- Ей, наверное, все это говорят, - в голосе сирийца появилось
томление. - В нашем племени таких женщин держат взаперти. Вы же, греки,
привыкли выставлять их напоказ, словно драгоценности. Как будто вам
нравится терпеть из-за них неприятности. Тебе приходилось ссориться из-за
нее и после Тарса?
- Приходилось.
- Вот видишь. Ты даже сказал это с гордостью. С такой же гордостью
защищал ее, не правда ли? Ваша Троянская война тоже произошла из-за
женщины. Вы хвастаетесь ими, как цари завоеваниями... А твоей удаче и
действительно нужно завидовать.
Гиртеада насмешливо посмотрела на сирийца.
- Нет-нет, - развалился тот на ложе. - Я - старый сводник, а Калхас -
мой друг. Я могу только хвалить тебя, Гиртеада, обращаться же с такими
женщинами, как ты, совершенно не умею.
Изображать вавилонского сладострастника Газарии надоело быстро. Он
сел и подмигнул пастуху.
- Помнишь, как мы пили египетское пиво?
- Конечно. "Бешу" - так оно называлось? - Калхас повернулся к жене. -
Он напоил меня как мальчишку и отдал стратегу.
- Для твоего же блага, - вставил сириец.
- Конечно. Я убежал от Эвмена весь в обидах на то, что тот вернул
тебя Софии.
Лицо Гиртеады на мгновение погрустнело.
- Но Газария вовремя направил меня на истинный путь.
Газария охотно кивал головой.
- Боги вспомнят об этом добром деле, когда станут придумывать для
меня будущую жизнь. О! Может быть, я стану женщиной. Такой же красивой,
как ты, Гиртеада. Меня станут держать вдалеке от чужих глаз, кормить
сладостями и умащать розовым маслом. Будут навещать дважды в неделю, чтобы
не пресытилась любовью. Я буду полнеть и лосниться счастьем! От моей
красоты хозяин-господин забудет обо всем...
Сириец закатил глаза, вытянул губы трубочкой и издал звук, отдаленно
напоминающий поцелуй.
- Меня будут ублажать, ублажать, ублажать, - он захихикал. - Нет, не
хочу быть женщиной. Тогда я не смогу любоваться подобными тебе, Гиртеада.
Женщины очень завистливы и не терпят тех, кто соперничает с ними красотой.
- Неправда! - возмутилась жена Калхаса.
- Ну, я-то уж точно стану завидовать, - взмахнул рукой сириец. -
Натура у Газарии такая. Придется молиться богам, чтобы они не делали меня
женщиной.
Сириец велел принести другого вина, отведав которого, заявил, что ему
тоже пора завести хозяйку дома.
- И вот что скажу: я выберу, нет, выкраду ее из сада Софии. Что ни
говори о старухе, есть нечто этакое в ее воспитанницах - он заговорщически
улыбнулся Гиртеаде. - Мне не нужна крикливая приказчица или повариха. Я
сам могу быть крикливым. Я хочу посмотреть на жену и... успокоиться. Какой
бы злой ни вернулся домой: посмотреть и успокоиться. Вот она - моя душа,
красивая, невредимая, равнодушная ко всяким глупостям, на которые обращает
внимание тело. Чтобы казалось, будто я вернулся к самому себе. Смотрю на
Гиртеаду и верю, что такое может быть, что такие женщины есть. Правда я их
не встречал ни в Дамаске, ни здесь, в Тарсе. Но, наверное, София их
высиживает! И еще мучает женихов, дабы слаще им потом было жить...
Калхас развел руки.
- Даже Иероним не сказал бы лучше. Газария, я чувствую себя
ничтожеством. - Он виновато положил руку на плечо жены. - Мне бы надо это
говорить тебе. Пастух пастухом - так редко слова, достойные тебя, приходят
в голову.
Она прижалась щекой к его руке.
- Брось.
- Правильно, правильно! - повысил голос сириец. - Не утешай его,
Гиртеада. Хоть ты и прорицатель, а пастух пастухом. А я, хоть и сводник,
сказать слово иногда могу!
Довольный собой, гостями, вином, Газария стал напевать какую-то
мелодию.
Калхас смотрел на него, удивляясь тому, как люди подобные Дотиму, или
Газарии могут из пустоты сделать хорошее настроение. Он признавался себе,
что завидует умению сирийца. Гиртеада улыбалась, смеялась над шутками
хозяина, а тот - совсем как ручной зверек - нежился и, одновременно,
выкидывал всяческие фокусы, цепко удерживая в своих лапках ее внимание.
Спустя некоторое время Калхас перестал завидовать. Он понял, что
Газария лечит ее - теплотой и пустотой болтовни, настойчивой
беззаботностью тона. Он снимал габиенские наговоры подобно тому, как
опытный врач снимает с тела больного раздражающую коросту. Он лечил
Гиртеаду - и тут же давал урок Калхасу. Урок изгнания демонов холода и
равнодушия. Урок врачебного искусства, от которого сам врачеватель
получает удовольствие не меньше, чем исцеляемый.
Их разговор был прерван слугой, который, косясь в сторону гостей,
шепнул на ухо сирийца несколько слов. Выслушав его, тот сделал большие
глаза.
- Нехорошо, нехорошо. Либо ненависти в Софии с избытком, либо она
надеется на большие деньги.
Газария с досадой хлопнул ладонями по ложу.
- Она уже подняла на ноги половину греческого квартала. Только что
целая толпа добропорядочных глав семейств стучалась в двери моего дома.
Они обещали вернуться - только в больших количествах.
- Ясно, - Калхас поднялся на ноги. - Мы уходим.
- Стоп! - поднял ладонь сириец. - Не так быстро! Сейчас вам принесут
длинные плащи, а я пока напишу одно письмецо.
Вскоре он вручил пастуху небольшой папирусный свиток.
- Забирайте лошадей и сразу же покиньте город. Ваш путь лежит в Эфес.
Там мои компаньоны. Спросите у любого: где живут сирийцы из Дамаска? - вам
укажут. В письме рекомендация; компаньоны помогут вам сесть на хороший
корабль и вообще помогут в случае необходимости.
Калхас обнял сводника.
- Спасибо. Я твой должник.
- Ты думаешь? - ответствовал Газария, но тут же добавил: - Тогда
пусть она меня поцелует.
Он зажмурился и подставил лоб.
Закутанные в длинные плащи, Калхас и Гиртеада спешили сквозь
обманчивые тарские сумерки. Пастуху казалось, что плащи скорее обращают на
них внимание, чем скрывают от прохожих. Он издергался, но, к счастью,
никто не проявил к ним интереса.
На постоялом дворе Калхас приказал хозяину задать лошадям двойную
порцию овса. Пока за лошадьми ухаживали, Калхас с женой поднялись наверх и
стали собирать вещи. Однако продолжалось это недолго. Неожиданно Калхас
схватил Гиртеаду за руки и притянул к себе.
- Почему, как только я оказываюсь в Тарсе, мне обязательно приходится
тебя воровать?
Сухие губы жены текли по его коже. Он улыбался и понимал, что даже
если их станет искать весь город, этой ночью они никуда не поедут.
Все здесь - расстояния, горы, города - было меньше, чем в Азии. Те
эллины, что шли за Александром, не представляли тамошних масштабов, иначе
они ни за что не покинули бы дом. Вернувшись в Аркадию, Калхас поражался
тому, как горстка людей сумела завоевать бескрайние азиатские земли.
Только забыв о своей миниатюрной родине, они могли всерьез считать себя
хозяевами бывших владений персов.
Путешествие из Маронеи в Эпидавр, показавшееся два года назад
длинным, теперь, произведенное в обратном направлении, напоминало одну из
многочисленных прогулок, которые устраивал Певкест в окрестностях
Персеполя. До неправдоподобия быстро они пересекли Арголиду и вскоре
увидели дубовые рощи Аркадии. Широколиственные дубы и те, которые называли
буковыми, росли в низинах. А горные склоны покрывали деревья, чья кора
легка и пориста, как губка. Овечье меканье, далекий лай пастушьих собак,
широкополые шляпы, худые загорелые тела, пращи, переброшенные через плечо
- звуки и картинки из полузабытого детского сна окружали Калхаса. Он
взахлеб рассказывал Гиртеаде о селениях, мимо которых они проезжали, или
показывал на снеговую вершину Килленского кряжа и вспоминал истории,
связанные с тамошней катавортой.
Когда Калхас покидал дом, стояло туманное влажное утро. Возвратился
же он вечером, прикрывая глаза ладонью от ярких лучей заходящего солнца.
Ничего не изменилось вокруг хозяйского дома. Заросли кустарника окружали
его с трех сторон; с четвертой же, там, где возвращались в хлев овцы,
стоял острый, почерневший от времени, обглоданный снизу кипарис. Проезжая
мимо него, Калхас не удержался и, протянув руку, дотронулся до дерева.
На пороге дома появился Тимомах. Прищурившись, сдвинув брови, он
разглядывал гостей - и не столько Калхаса, сколько Гиртеаду. Женщины здесь
не ездили на лошадях; пастух рассмеялся про себя, представляя, как Тимомах
отчаянно вспоминает легенды об амазонках. Настороженность его сменилась
любопытством, а когда он наконец узнал Калхаса - удивлением.
- Ты? Неужели вернулся? Не поверю!
Прорицатель прижался лбом к плечу Тимомаха, ожидая упреков. А тот все
удивлялся и хлопал Калхаса по спине.
Спустя некоторое время хозяин угощал их оливками, сыром, лепешками из
египетской муки. Вопреки обычаю он сказал, чтобы Гиртеада села вместе с
ними. Сам Тимомах почти ничего не ел, предпочитая слушать Калхаса. Те
сведения, что приходили сюда из Азии, обрастали чудовищными небылицами.
Прорицателю пришлось убеждать хозяина, что за Эвмена не сражались люди с
физиономией посреди живота.
- И Антигон не ездит на одноглазом слоне, - хмыкнул пастух. - Он - не
индийский царь, он - македонянин, который много лет чувствовал себя
обойденным, зато теперь всячески наверстывает упущенное.
- Значит, война еще не кончилась, - вздохнул Тимомах.
- И не надейся, что скоро кончится. Помнишь, о чем говорил Дотим,
сидя вот здесь, на моем месте?
- Помню: если будет побежден Эвмен, все станут воевать друг с
другом... Да, ни к чему хорошему это не приведет.
Тимомах ненавидел Азию.
- Столько людей уехало туда! Зачем? Умирать ради непонятной цели?
Скоро все тамошние дороги будут устланы костями аркадян.
- Неужели твои сыновья тоже уехали?
- Куда там! У них жидкая кровь, они остались, - непонятно было, чего
больше в голосе Тимомаха: облегчения или досады. - Уезжают те, у кого
сильная кровь. Уезжают и не возвращаются. Разве только ты... Там плохо, в
Азии?
Калхас пожал плечами.
- Нет. Там столько разных земель и обычаев, что можно выбрать место,
где жить тебе будет по вкусу. Но после смерти Эвмена ничто меня в Азии не
держало. Даже наоборот, - он взглянул на жену. - Азия принесла нам больше
потерь, чем приобретений.
Беспокойно было и в Греции.
- Спартанцы опять зашевелились. Непонятно, кто платит им деньги: одни
говорят - Птолемей, другие - Кассандр. Они стали жадны, как варвары:
грабят, тащат все, что ни попадется под руку. Македонские гарнизоны - там,
где они еще стоят, - грызутся друг с другом и воевать против Спарты не
намереваются. Как хорошо было при Антипатре! - Никогда раньше Калхас не
видел, чтобы Тимомах так часто вздыхал. - Страшно становится жить.
Жалобы прервал скрип входной двери. В комнату ворвалась компания
детей пастухов, служивших у Тимомаха. Калхас хорошо помнил их. Вот только
раньше они никогда не посмели бы так тревожить хозяина. Прорицатель ждал,
что сейчас им будет устроена выволочка. Однако Тимомах без всякого
раздражения смотрел на вошедших.
Дети, пошушукавшись, поставили перед собой упитанного, крепкого
малыша лет полутора от роду. У него были светлые вихры, тонкий носик и
важные большие щеки, вымазанные грязью. Малыш сделал было шаг к Тимомаху,
но, увидев незнакомых людей, насупился и остановился.
- Он снова голодный, - воинственно заявил один из детей.
