Калхас держался рядом с Филиппом. Прямо на них скакал отряд
тарентинцев - всадников на больших италийских конях, с легкими, но
длинными копьями, прямыми как вертел мечами и круглыми щитами. Пастух
успел еще уловить воинственный напев, доносившийся из их уст, прежде чем
тарентинцы врезались в сакаскинов.
Передние - и с той, и с другой стороны - были убиты в одно мгновение.
Блеск ненависти в безумных глазах, удар - и лошади яростно храпя месили
копытами бездыханные тела своих же хозяев. Выплеснувшаяся в первом
столкновении энергия, убив передних, спасла тех, кто скакал следом.
Обломками копий, мечами тарентинцы принялись прокладывать путь сквозь
сакаскинов. Варвары, привыкшие к стрельбе из лука, к лихости и быстрым
налетам, не могли противостоять им в правильной схватке и уступали.
Неожиданно Калхас обнаружил, что он с Филиппом и несколькими сакаскинами
сам оказался окружен неприятелем. Не успев почувствовать свирепость боя,
пастух уже крутил над головой меч, парируя удары и выжидая случая, чтобы
ударить самому.
Тарентинцы, как и все западные греки, высокие, сильные наездники,
норовили сокрушить противника сразу, одним выпадом. Калхас извивался как
змея, опасаясь, что сражавшийся позади него Филипп падет и италийское
железо вонзится ему в спину меж пластин латной куртки. Но Филипп держался,
а тяжелый меч пастуха с легкостью отбрасывал тонкие жала тарентинцев.
- Эй-я! - клинок Калхаса разорвал руку одного из италийцев от плеча
до локтя. - На! - он переломил оружие второго и заставил антигоновцев
податься назад. Воинственное безумие наконец охватило его.
- Вот так! - он сам бросил лошадь прямо в ряды тарентинцев.
От ударов, которые в одно мгновение принял на себя щит, левая рука
онемела. Зато Калхас вонзил меч прямо в подбрюшье ближайшего из
неприятелей. Затем схватил его за шиворот и, чувствуя в себе неописуемую
силу, швырнул на остальных.
- И еще! - пастух резко развернул лошадь - так, чтобы опять оказаться
нос к носу с тарентинцами.
Казалось, что в его тело сейчас вонзится несколько клинков, но Калхас
нырнул влево, почти скрывшись за крупом коня. А едва противники
отклонились назад, устремился за ними - и его меч опять окатила кровь.
Тарентинцы все равно убили бы пастуха. Варвары еще могли отступить в
священном ужасе перед Аресовым безумием. Но не тарентинцы. Они собрались,
стали хладнокровнее и решительнее.
Пелена упала с глаз Калхаса и он не увидел рядом с собой ни
сакаскинов, ни Филиппа. Только италийцы, чье оружие уже рассекало его
латную куртку.
Спасение было неожиданным, как и все в этом бою. Словно по велению
божества тарентинцы, опустив мечи, стали разворачивать лошадей. Конь
пастуха ни с того, ни с сего встал на дыбы и прыгнул в сторону. Тут же
что-то громадное, как гора и бесформенное, как штормовой вал, пронеслось
мимо него.
Хруст костей, стон отбрасываемых в стороны лошадей, вопли оказавшихся
под ногами слона людей заставили Калхаса замереть без движения. Он увидел,
как Гифасис обхватил хоботом тарентинца, поднял его к небесам и шмякнул о
землю, словно муху. Погонщик по-царски восседал на его необъятной спине,
восторженно хохотал и махал Калхасу рукой. Мимо аркадянина, осторожно
обходя своих, потекли остальные слоны. Когда их стадо кончилось, пастух
обнаружил, что по пути сюда животные Эвдима растоптали не менее полусотни
антигоновцев.
- Ты жив? Благодарение небесам! - словно из-под земли появился
Филипп. - Как я тебя потерял их виду?!
- Не знаю. Я сам почти ничего не помню. - Калхас смотрел на меч,
покрытый обильной, густеющей на глазах кровью.
- Ого! - Филипп с пониманием поцокал языком. - Однако тарентинцы
потрепали нас изрядно... К счастью, здесь был всего один их отряд.
Калхас оглядел поле и обнаружил, что большая часть сакаскинов, опять
собравшись в лаву, преследует тех, кто сумел уйти из-под удара слонов.
- Славное дело! - Филипп указал в сторону дороги. - Поскакали к
Дотиму! Кажется, он тоже управился.
Пастух машинально направил лошадь вслед за военачальником. Руки его
мелко тряслись, и он не мог понять, от усталости это или от облегчения.
Рассеявшиеся антигоновцы исчезли в пустыне, и слоны под прикрытием
отрядов Филиппа и Дотима прибыли в лагерь. Славословия, которыми встретили
их появление, были таковы, словно между слонами шел закованный в цепи
Фригиец. Не слушая вождей, солдаты сбились гигантской толпой перед
палаткой стратега и долго возглашали ему здравницы, связывая сегодняшний
успех с предусмотрительностью Эвмена. Тому не сразу удалось умерить
восторженный пыл своей армии.
- Вина!.. Вина!.. - стали восклицать некоторые воины.
- Никакого вина! - резко отвечал стратег. - Ни сегодня, ни завтра!
Антигон может попытаться воспользоваться нашей радостью. Сегодня мы удвоим
караулы. А завтра начнем укреплять лагерь рвом и валом!
К удивлению Калхаса, солдаты восприняли слова Эвмена без ворчания.
Действительно, этой ночью никто не пил, а на следующий день тысячи людей,
сменяя каждую стражу друг друга, копали ров. Работали без воодушевления -
но работали-таки! Никогда авторитет стратега еще не стоял так высоко, как
после схватки за слонов.
Между тем, последняя принесла Эвмену не только авторитет, но и
заботы. Антигоновцы выбили едва ли не половину погонщиков. Эвдим срочно
подбирал им замену среди своих индийцев, но на привыкание слона к
погонщику уходят месяцы, если не годы, а битва могла произойти уже завтра.
Стратег жаловался:
- У Антигона слонов было вдвое меньше, чем у нас. А теперь он
сравнялся с нами. Боюсь, новые погонщики не создадут ничего, кроме
сумятицы.
Тем не менее общее приподнятое настроение царило и в палатке
стратега. Даже Иероним преисполнился воинственным духом:
- Ты должен будешь остаться в лагере, - осаживал его Эвмен.
- Наоборот! Я наконец должен быть рядом со всеми! - возмущался
историк.
- Когда ты здесь, я могу не беспокоиться о своей семье, - объяснял
стратег. - И, потом, твое дело - писать, а не махать кусками железа.
Такие разговоры случались и перед прошлыми сражениями. Но теперь
Иероним был необычайно настойчив. Он своими глазами хотел видеть конец
Фригийца.
- Я не пускал бы за пределы лагеря и Калхаса, - улыбнулся Эвмен.
- Ну уж нет! - пришла пора возмущаться пастуху. - Боги молчат,
подсказать я не могу ничего, так пусть от меня будет хоть какой-то прок!
Он тоже хотел видеть конец Антигона. Он тоже был уверен в успехе. И
даже когда - дабы не сглазить - заставлял себя бормотать под нос фразы
вроде: "только не надо радоваться победе, которой еще не было", рассудок
отступал перед надеждой.
Прошел второй день и третий. Разъезды обагряли кровью оружие, но
Фригиец, похоже, не собирался выходить их лагеря. Все приписывали его
осторожность страху. Это и радовало, и немножко раздражало. Антигон
оттягивал исход, омрачая необходимостью ожидания радость грядущей победы.
Вечером третьего дня в шатре Эвмена Калхас увидел близких стратегу
людей: Иеронима, Филиппа, Дотима. Они решали, как выманить Фригийца из
лагеря, подкрепляя свои силы местным пивом - черным и едким. Это пиво
сразу же делало мысль беззаботно-самоуверенной. Может быть поэтому Эвмен и
потчевал им соратников: самоуверенность рождала неожиданные планы, а
сейчас им была необходима именно неожиданность. Когда Калхас сел рядом с
Дотимом, тот, радостно щерясь, доказывал всем, что нашел наилучший способ
решения задачи.
- Нужна приманка! Нужно, чтобы Антигон открыл ворота, и мы проникли
внутрь! Конечно меня, или Филиппа, пускать в свой лагерь он не станет. Но
если кто-нибудь из сатрапов - например, Певкест, - изобразит из себя
перебежчика? А? Мы бросимся преследовать его, персы, как бы спасаясь,
проникнут через ворота - и дело сделано!
- А если Певкест и вправду перебежит! - спросил Калхас.
Все засмеялись.
- Нет, Дотим. Слишком сложно. Антигон недоверчив. Очень многое
придется делать, чтобы убедить его. И, потом, сложные планы срываются чаще
простых.
- Так, может, не мудрствовать? - подал голос Филипп. - Поднять завтра
утром армию и устроить штурм Антигонова лагеря. По всем правилам - как
Александр штурмовал Тир.
- Ночью! - горячо добавил Дотим. - Не завтрашним днем, а ночью. В
кромешной тьме! И дать каждому солдату по факелу. Представляешь - из тьмы
надвигается море факельных огней!
Стратег скептически покачал головой:
- Ночной штурм - это хорошо. Но у нас слишком много отрядов в армии,
слишком много разных воль. Они перепутаются, в темноте начнут драться друг
с другом, мешать, устроят панику. Но дневной штурм отпадает тем более.
Антигонова армия численностью немногим уступает нашей. Конницы у него даже
больше. Войск, чтобы защитить вал, Фригийцу хватит. А в самый разгар
штурма из ворот появятся фессалийцы, или тарентинцы. Мы не добьемся
ничего, потеряв слишком многих. - Стратег вздохнул. - И засады-то не
устроить. Местность ровная, как стол.
Дотим и Филипп уткнулись в сосуд с пивом. Потом, словно сговорившись,
повернулись к историку:
- Иероним, - позвал Дотим. - Твое искусство - память. Неужели ты не
можешь ничего вспомнить?
Историк, словно не слыша их, жевал губами. Наконец он вздохнул и
произнес:
- Хитростей я помню много, но такой ситуации как сейчас - нет.
Единственное, что приходит в голову - последовать примеру Дария при Иссе.
- То есть? - спросил Дотим.
- Он думал, что Александр избегает встречи с ним и, дабы вынудить нас
к сражению, зашел с тыла, перерезав дорогу, по которой мы пришли в Сирию.
Филипп отмахнулся:
- Пока мы обходим Антигона, он либо нападет на нас, либо займет
Габиену. Чем тогда станем кормить солдат?
- Значит нужно поступить так, как поступали в древности, -
многозначительно сказал Иероним: - Нужно послать вызов. Коли Антигон
заботится о своем имени, он его примет.
- Я уже думал об этом, - задумчиво произнес Эвмен. - Я тоже забочусь
о своем имени. Но в ситуации Фригийца я, наверное, не принял бы его.
Калхас с любопытством слушал рассуждения военачальников. Разговор шел
о событии, которое должно было решить судьбу чуть ли не всей ойкумены, но
пастух поймал себя на том, что наблюдает за советом как за игрой тонких,
искусных в своем деле умов. Игра эта доставляла удовольствие его голове и
не будоражила сердце. Словно речь шла не о жизнях многих тысяч людей - в
том числе и его жизни. В этой игре не было ничего страшного, ибо в ней не
было реальности. Когда пастух понял это, тревога неожиданно коснулась его
души. Калхас стал лихорадочно соображать, чем она вызвана. Эвмен и его
соратники были увлечены задачей всерьез - значит, речь шла не о том, как
они ее пытались решить, а о том, что они опаздывали, если уже не опоздали.
Тревога нарастала - боги что-то подсказывали пастуху, намекали на
опасность, но он не мог понять, в чем она заключалась.
Разговор между тем становился все более веселым и легким. Пиво
уводило от серьезности - Дотим изображал перепуганного Фригийца, а
остальные хохотали над его ужимками. "Остановитесь! - хотел сказать
Калхас. - Придите в себя, произошло что-то непоправимое! Вы уже утеряли
власть над событиями!" Но его опередило появление Тиридата.
Лицо армянина выражало удивление.
- Эвдим, - сказал он и пожал плечами.
Эвмен согнал с лица улыбку.
- Хорошо. Позови его и принеси еще одну чашу.
