- Есть великая тайна нисхождения божественной святости и возрождения,
возвышения ее...
- Ан нет! - вспылил Гильгамеш. - Тайна-тайной, но судили святость за
грехи! Куда денешься?
Инанна, бурно дыша, схватилась за ключицы.
- Ты слышишь, Ниншубур? Ты слышишь, как смертный, червь навозный
оскорбляет меня!
Гильгамеш в первый раз за весь разговор склонил голову:
- Прошу твоей милости, богиня Белой звезды! Я наполню храмы,
посвященные тебе, подношениями и почтением...
- Будь ты проклят!
Свет померк в глазах у Большого. Белая молния соединила на мгновение
Кулаб с наполнявшимися дневным жаром небесами, и вместо аромата ирисов
Большой ощутил резкий, сухой запах ревности.
Далеко не каждый в состоянии представить, что испытывает отвергнутая
женщина. Что же тогда говорить об отвергнутой богине! Слезы, злые слова,
обещания мести - все это было, но преувеличено неоднократно. Небеса
прислушались - кто с тревогой, кто с веселым любопытством. Неужели нашелся
человек, который натянул нос красавице? Интересно, чем она ответит ему?
- Подождите, не торопитесь, - густо посмеивался Энки. - Больно уж
громко причитает наша кобылица. Когда превращала возлюбленных в пауков,
такого количества слез не было.
Влажнобородый как всегда был прав. День продолжались стенания,
другой, а потом притихла Инанна, и Ниншубур, ее уродливый посол, опять
отправился на землю, дабы предстать перед Гильгамешем.
Большой менее всего ждал его появления. После разговора с Инанной он
бросился к Энкиду, чтобы рассказать тому обо всем. Однако чем ближе он
подходил к покоям, которые степной человек разделял с капризной Шамхат,
тем больше сомневался, стоит ли это делать. Хвастаться отказом перед
богиней? Так ли велика слава такого отказа? То, куда вступал Гильгамеш,
было не менее страшно, чем темнота под кронами хуррумских кедров. С
полдороги Большой повернул к матушке.
Жрица подскочила на месте, услышав его слова.
- Она пришла к тебе и предложила себя? Вот так, подобно простой
шлюхе?
- Ну да, - пожал плечами Большой. - Сейчас и я удивляюсь, а тогда -
совсем не удивился. Она и выглядела как шлюха - откормленная, растертая
старухами-жрицами из ее храма.
- Я верю тебе, - поникла Нинсун. - Оттого пугаюсь. В любви Инанна
свирепа. В мести - еще больше. Хорошо, что ты ей отказал, но теперь
никакое гадание не предскажет грядущего. - Жрица с мольбой посмотрела на
Гильгамеша. - Пусть Энкиду все время будет рядом с тобой. Как во время
похода к Хуваве. Ты - Большой, сынок, тебя хранят мои благословения,
благословения отца, небесная кровь, которая течет в твоих жилах. Но пусть
рядом с тобой будет брат. Энкиду силен и смел, а главное, он - твой
талисман, твое ожерелье, которое отводит беду. Послушайся меня, прошу; да
оставит Энкиду на время ненаглядную свою Шамхат. Пусть блудница побудет
одна; глядишь, и капризов у нее станет меньше...
Гильгамеш позвал брата, и два дня они ходили только вместе, словно в
первые дни после поединка перед храмом Ишхары. Энкиду не возражал против
этого. Большому пришлось выслушать бесчисленное количество восторгов по
поводу растущего живота его возлюбленной. Несколько раз он подступал к
Гильгамешу с расспросами: чего они ждут? Почему он постоянно должен носить
с собой палицу? Но старший брат отмалчивался, не желая пугать Энкиду
именем нового соперника.
На третий день, закончив утреннее богослужение перед слепящим ликом
Уту, Гильгамеш, сопровождаемый степным человеком, спустился в свои покои.
Когда Энкиду увидел, кто ждет их там, он разом пробормотал все заговоры,
которым выучился в Уруке. Посредине комнаты стоял карлик Инанны, а вокруг
него без всякого усилия со стороны вертелись блюда с древними, кружащими
голову рисунками.
- Наконец-то! - воскликнул Ниншубур и, рассыпаясь в груды осколков,
блюда рухнули на пол. - Госпожа моя настолько сердита, что двое суток
выдумывала для тебя смерть!
- Госпожа? Какая смерть?.. - в недоумении повернулся к брату Энкиду.
- Что это за мерзкий урод? Это и есть причина, по которой ты, Гильгамеш,
просил меня побыть рядом с тобой? Он еще более безобразен, чем Хувава, но,
быть может, я прихлопну его палицей и наваждение лопнет как рыбий пузырь?
- Палица? Не сметь! - злые черные глазки вынырнули из складок
человека-груши.
- Постой, Энкиду. Про палицу пока говорить рано, - придержал Большой
брата рукою. - Инанна прислала нам своего главного слугу, а, значит, она
решила обождать с казнью.
- Инанна? - рот у степного человека долго не мог закрыться.
- Она самая. Видишь, какими историями обрастает наш поход за кедрами!
Ниншубур хмыкнул.
- Самонадеянность! Предоставь Инанна право выбора мне, я нашел бы
способ погасить твою гордость, юноша. Но светлая богиня бесконечно
милостива. Она забудет о твоих словах, ежели ты выполнишь ее просьбу.
- Просьбу?
- Именно. Инанна снисходит до того, чтобы просить тебя. - Карлик
подбоченился, как делали это старейшины Урука, готовясь произнести перед
Гильгамешем речь. - Росла на берегу Евфрата, юноша, плакучая ива. Ветви ее
спускались к самой воде, а листья отбрасывали тень, в которой госпожа моя,
светлая Инанна, возлежала со степным владыкой Думмузи. Однажды воды
Евфрата всколыхнулись бурей, разрыли берег под ивой, обнажили ее корни.
Вот-вот - и Евфрат надругался бы над ней: сорвал с места, погрузил в волны
и понес в бескрайнее полуденное море. Но увидела это Инанна. Она
поддержала деревце, взяла его в свои руки и перенесла сюда, в сад за
храмом Э-Аны. Хотела Утренняя Звезда дождаться, когда оно вырастет, чтобы
сделать из ствола себе праздничное ложе...
- Я знаю это дерево, - перебил карлика Большой. - Каждый горожанин
видел его. Вот так. Рассказывают про иву и эту легенду, и другие...
- Я не легенду рассказываю. Я говорю правду! - оскорбился Ниншубур. -
Человеческая болтливость приравняла ее ко всяким вздорным выдумкам. Но ты,
юноша, должен бы отличать пустословие от истины! - Переведя дыхание, посол
продолжал уже с меньшим прилежанием. - Выросла ива. Из маленького деревца
стала могучим, кряжистым древом. Наступила пора срубать его. Хорошее ложе
вышло бы из ивы - и Инанна лежала бы на нем вольготно, и ты, юноша, не
будь в тебе столько дурацкой гордости! Но не подступиться теперь к иве.
Кто-то посмотрел на нее злым глазом - и три подземных демона устроились в
дереве. В кроне свила гнездо птица Имдугут. - Карлик приложил руки к щекам
и по-бабьи начал качать головой. - В корнях - змея, которую не могут
одолеть никакие заклятья. А в стволе устроилась черная демоница, страшнее
ее я не видывал ничего!
- Неправда! - возразил Энкиду. - За кого он принимает нас, брат?
Сколько раз доводилось бывать там - а демонами и не пахло!
Ниншубур отвратительно сморщился. Лицо его, казалось, в этот момент
полностью собралось внутрь, так что осталась видна только складчатая
поверхность вяленой груши. Откуда-то изнутри раздался раздраженный голос:
- Не бывает предела глупости! Люди видят одно, глупый силач, а боги -
другое. На то мы и боги, чтобы видеть больше вас... Сейчас ты убедишься в
этом - если твой большой брат не испугался. Инанна хочет, чтобы Гильгамеш
взял оружие и прогнал из дерева демонов!
Энкиду крякнул.
- Прямо сейчас? - переспросил Гильгамеш.
Глаза Ниншубура вынырнули из складок.
- А чего желаешь ждать ты, юноша? Пока ива не сгниет?
Большой посмотрел на брата. Не нужно было особого ума, чтобы увидеть
в предложении карлика подвох. Гильгамеш ощутил тревожный зуд под сердцем,
но тут же вдоль хребта поднялась уверенность в себе. Его натура не желала
прислушиваться к опасениям. Глядя на недоуменно пожимающего плечами
Энкиду, он рассмеялся:
- Инанна нетерпелива, как твоя Шамхат, когда ей хочется сладкой
простоквашки!.. Хорошо, вестник, взять оружие и прогуляться до ивы
большого труда не составит. Мы идем.
- Подожди, Большой! - тронул его за руку степной человек. - Мне
кажется, что как-то все это... не по-настоящему. Разве бывает так, чтобы
боги вдруг являлись и говорили: вот, мол, бери топор и тут же убей
кого-нибудь? Даже если испытывают веру, наверное должно быть время для
раздумья.
- Инанна испытывает не веру, - глядя на Ниншубура, ответил брату
Гильгамеш. - Будем говорить так: Светлая Звезда испытывает смелость.
- Смелость? - фыркнул Энкиду. - Это после Хувавы-то? Мне не нравится.
Вот так. Не может быть, чтобы боги отступили перед какими-то змеей и
птицей!
- Ты боишься? - спросил Ниншубур.
- Замолчи! - рявкнул на него степной человек. - Или я перетру тебя
голыми руками в порошок. Будь на то моя воля, Гильгамеш, я подвесил бы это
отвратительное создание на стене. За ноги. И пусть он висит там, пока не
расскажет о пакостях, задуманных его уродливой головой!
Большой с удивлением смотрел на брата.
- Когда-то ты, Энкиду, растолковал мне сны. Но теперь - ущипни себя
за щеку! - мы не спим! Здесь нечего истолковывать. Ко мне явился посланник
Инанны, и если боги хотят от меня подвига, значит, я могу его совершить. К
тому же, брат, я только что дал ему слово.
- Брат, спроси совета у Нинсун, - не унимался Энкиду.
Ниншубур, настороженно внимавший уговорам степного человека, затопал
ножками:
- Он держит тебя, словно трусливая жена! Скоро все черноголовые
станут смеяться: "Энкиду не пустил Гильгамеша совершить подвиг, помочь
красавице Инанне!"
Большой вспыхнул.
- Ты можешь оставаться, брат. А я иду прямо сейчас. С матушкой буду
разговаривать после возвращения.
- Как же я могу остаться! - Энкиду покачал головой. - Возьми меня с
собой. Я посажу этого карлика в мешок и, чуть что не так, удавлю его!
Те из жителей Урука, кто видел их, до самой смерти не могли забыть
этой процессии. Окруженный нервно мерцающим сиянием, впереди семенил
складчатый Ниншубур. За ним, чуть ли не подгоняя карлика палицей, шагал
Энкиду, а следом шел беззаботно хохочущий Гильгамеш. Блистающий топор на
плече владыки города, тяжелый кинжал на поясе, плетеный из витой медной
проволоки шлем, закрывающий темя, виски и затылок, все это предвещало
что-то необычное. Когда процессия подходила к храму Э-Ана, за ней уже
следовала небольшая толпа, оживленно обсуждавшая, кто таков карлик,
влекущий вокруг себя небесное сияние. Однако, войдя в сад, Большой
приказал закрыть за собой ворота и прогнал всех храмовых служителей.
Только брат да Ниншубур сопровождали его, когда он подошел к дереву.
Высокая, сильная ива полоскала свои плавно выгнутые ветви в маленьком
искусственном пруду. Розовато-серые бруски туфа, служившие украшением
берегу пруда, почтительно огибали ее корневища. Длинные, то серебристые,
то зеленые листья густой шубой укрывали большую часть ствола. Они лениво
шелестели вслед за дуновениями ветра и сонно смотрели в водную гладь. Ива
была тихой, спокойной, тень, ею отбрасываемая, выглядела настолько мирно,
что Энкиду торжествующе закричал:
- Ну, где обещанные демоны, Ниншубур? Где чудища, что испугали твою
хозяйку?
- Они здесь. - Сияние вокруг посланника Инанны вдруг начало слабеть,
а сам он стремительно становился прозрачным, бесцветным, словно лист,
высыхающий на солнце. - Они здесь, юноши, посмотрите внимательнее.
- Он убегает! - Энкиду обрушил палицу на место, где только что стоял
карлик, но с трудом удержался на ногах, ибо оружие поразило пустоту. Оно
лишь разметало смутно угадываемую тень - все, что осталось от слуги
Утренней Звезды. - Где он?
