дня им буду заниматься я, а ты можешь потренироваться в катании на лыжах.
Бери уроки.
- Ты думаешь?
- Начинай с класса семь-бис. При твоих талантах через три дня перейдешь в
пятый. Подумай о Берте, старина. Она будет гордиться тобой.
Под мясистыми веками Берю появляются слезы цвета помоев.
- Вытри их,- советую я,- а то, если они замерзнут, ты будешь похож на
лопнувшую трубу канализации.
Ранним утром следующего дня я выхожу на тропу войны перед отелем
Бержерона.
Я надел подходящую для данной обстановки одежду, чтобы бизнесмен не узнал
меня. Мою голову закрывает черная лыжная шапочка, а темные очки скрывают ту
часть меня, от которой женщины просто сходят с ума.
К счастью, напротив отеля есть незанятое шале, и я наблюдаю, спрятавшись
за его внешней лестницей.
Я так торчу три четверти часа, и наконец мое ожидание увенчивается
успехом. Появляется одетый в черную куртку Бержерон. На плече у него пара
лыж, и идет он пешком. Я даю ему немного оторваться, после чего иду за ним
следом. Вижу, он направляется к лыжной школе, прислоняет свои лыжи к стене
здания и ждет, похлопывая руками в перчатках, чтобы согреть их.
Станция начинает оживать. На перекрестке полицейский регулирует движение.
Медленно проезжают машины. Внизу, в долине, горизонт затянут туманом, а
вершины гор уже встречают первые лучи солнца.
Толпа лыжников направляется к учебным лыжням. Я вижу Берю.
Толстяк внял моим советам и, забыв про свое вчерашнее бахвальство,
записался на самый начальный курс. Его определили к детям, чем он страшно
унижен. Сначала ребятишки не удивляются, потому что принимают его за
инструктора, но при виде того, как он надевает лыжи, в их маленькие
головенки начинает закрадываться сомнение.
Месье Бержерон продолжает расхаживать, громко аплодируя, чтобы согреть
пальцы. Вдруг он прислушивается. Я смотрю в ту же сторону, что и он, и
замечаю идущий из Мулена автобус. Экс-компаньон Буальвана терпеливо ждет,
пока сойдут пассажиры, после чего подходит к шоферу. Тот, кажется, хорошо
его знает, поскольку они обмениваются энергичным рукопожатием. Затем
водитель снимает с багажной сетки пару лыж и отдает ее Бержерону. Тот отдает
ему чаевые, взваливает новые лыжи на спину, направляется к лыжне, берет свои
собственные лыжи, надевает их и чешет к подъемнику.
Надо ли вам говорить, что знаменитый, неподражаемый, обаятельный и
замечательный комиссар Сан-Антонио делает то же самое?
На подъемнике я оказываюсь в двух лыжниках от Бержерона. Хорошо еще, что
я чемпион по лыжам! Как видите, при моей чертовой работе может пригодиться
все!
Однако никто не застрахован от неудач. Поскольку я не становился на лыжи
с прошлой зимы, то боюсь потерять равновесие, что заставит меня спуститься,
а следовательно, упустить из виду Бержерона.
Сам он, должно быть, катается классно. Даже не держится за брус. Палки он
зажал под мышкой, запасная пара лыж на другом плече. Поднимается спокойно,
уверенно.
А вообще-то он зря выпендривался. На полпути к вершине мой красавчик
валится в сугроб, хватает запасные лыжи...
Я все видел. Что же мне делать? Тоже прекратить подъем? Это было бы
глупо, потому что он может насторожиться. Лучше доехать до конца и подождать
его наверху... Так я и поступаю.
На вершине я делаю несколько гимнастических упражнений, чтобы
подготовиться к спуску, потом разминаюсь возле подъемника.
Проходит двадцать минут. Я смотрю на склоны. Бержерона там нет, как
памятника Эйзенхауэру на Красной площади в Москве.
Проходит полчаса, потом час, а Бержерона все нет. Мое беспокойство
усиливается. Что это значит?
Может, биржевик разбился при падении? Или отказался от своей прогулки?
Я жду еще тридцать минут, после чего начинаю головокружительный спуск.
Приехав вниз, я замечаю большое скопление народу. Все мальцы станции
сгрудились вокруг Берюрье, лежащего на спине в снегу, как большая черепаха.
Мамонт ругается, как десять пьяных извозчиков.
Одна его лыжа лежит у него под задницей, вторая воткнута вертикально в
снег. Он пытается встать, опираясь на палку, но это ему не удается, потому
что острие означенной палки проткнуло его штанину и он буквально пригвожден
к земле.
Наставнику юношества совсем не до смеха, тем более что выражения Берюрье
относятся главным образом к нему. Толстяк называет его убийцей,
дипломированным костоломом и поставщиком клиентов для клиник.
Я появляюсь вовремя, чтобы перевести его в вертикальное положение.
Он отряхивается, выплевывает снег, массирует поясницу.
- Ой, как мне плохо,- завывает мой доблестный подчиненный.- Я получил
страшный удар по наследству. Такие удары могут быть смертельными...
Он хочет расстегнуть крепления, но, когда наклоняется, лыжи скользят и
Толстяк проезжает оставшуюся часть склона, вопя ругательства, которые,
должно быть, слышны по всем Альпам. Это похоже на красно-синий обвал. Я бегу
снять с него лыжи и, чтобы успокоить, обещаю двенадцать стаканов аперитива.
Очень плотный обед унял ярость Берю. Толстяк трижды просил рагу и теперь
блаженно переваривает съеденное, как удав-боа.
- Знаешь,- говорит он,- хочешь верь, хочешь нет, но я скоро начну снова.
Я теперь понимаю, что сделал глупость, пойдя к соплякам. Они надо мной
смеялись, и я постоянно ошибался. Со взрослыми людьми, хорошенько
постаравшись и точно следуя указаниям инструктора, я должен справиться. Ведь
не дурее же я остальных?
- Может, и нет. Во всяком случае не умнее. Берю возмущенно пожимает
плечами.
- Скажи, приятель, в котором часу Бержерон ушел вчера днем из отеля?
- Около трех.
Я смотрю на часы. Времени у меня полно. Я заказываю шестую рюмочку
крепкого коньяку для Толстяка, желаю ему успехов на лыжне и оставляю строить
глазки его испанке - очаровательной даме лет шестидесяти восьми с такими
усами, что ей надо бриться. Она чуть потолще, чем сам Берю, и не катается на
лыжах из-за деревянной ноги.
Я иду к автобусной станции. Служащий в синем халате встречает меня очень
любезно.
Я показываю ему удостоверение, и он выражает сильное удивление.
- О! Полиция?
- Мне нужно задать вам несколько вопросов. Но предупреждаю, что мне
необходимо быть уверенным, что вы не разгласите содержание нашей беседы.
Его герметическая физиономия меня успокаивает. Са-вояры не привыкли без
толку молоть языком, особенно о секретах, которые им доверяют полицейские.
- Вы знаете некоего месье Бержерона?
- Разумеется.
- Этот господин, кажется, получает вас много лыж?
- Когда он здесь, то почти каждый день.
- Как вы это объясняете?
- Он владеет в Париже заводом по производству лыжных креплений. Вот он и
продает их своим знакомым по себестоимости.
Я говорю себе, что пока все О'кей.
- Откуда поступают лыжи?
- Из Шамоникса. Там находится фабрика, где их выпускают.
- Вы получили для него лыжи с дневным автобусом?
- Да.
- Я бы хотел на них взглянуть. Служащий ведет меня в конец склада.
- Вот. Можете убедиться, они совершенно новые. Я их тщательно осматриваю.
Лыжи действительно как только что сделаны.
- Благодарю вас. Ни слова месье Бержерону о моем визите.
- Будьте спокойны.
Он колеблется, потом, смущаясь от своего любопытства, бормочет:
-Что-нибудь... серьезное?
- Вовсе нет. Я провожу некоторые проверки в налоговом плане, а эти
частные продажи незаконны, вы понимаете?
Он понимает. Я пожимаю ему руку и иду к подъемнику Бель-Кот.
Час спустя я вижу Бержерона с двумя парами лыж. Как и утром, он садится
на подъемник и сидит, как виртуоз, не держась за брус.
Я следую за ним. На этот раз между нами никого нет. Погода великолепная.
Гора сверкает на солнце, женщины прекрасны, яркие краски спортивных костюмов
создают чудесную симфонию.
Когда мы проделали полпути, Бержерон с такой же неловкостью, как и утром,
падает. Я говорю себе, что для опытного лыжника этого многовато и простое
совпадение слишком маловероятно. Поэтому через двадцать метров, убедившись,
что он на меня не смотрит, я отпускаю мой брус и устремляюсь вниз по лыжне.
Я описываю широкий полукруг и оказываюсь на одном уровне с биржевиком. Тот
восстановил равновесие, взвалил на плечо запасную пару лыж и трогается с
места. Но спускается он не к Куршевелю, а пересекает спуск наискось в
сторону долины Пралонг.
Я даю ему оторваться на приличное расстояние и мчу по его следам.
Бержерон действительно мастер. Теперь я нисколько не сомневаюсь, что его
падения были намеренными.
Он летит к пихтовому лесу, выделывает два или три виража и подкатывает к
притулившемуся у склона горы домику.
На пороге этого шале он снимает лыжи, втыкает их в снег и входит,
по-прежнему держа вторую пару на плече.
Ваш любимый Сан-Антонио не колеблется. Его окружает белое безмолвие, но и
сам он производит шума не больше, чем гусеница, ползущая по полированному
столику. Он в свою очередь снимает лыжи, вытаскивает из кармана куртки пушку
и медленно подходит к двери дома.
Внутри игра света и тени. Пахнет коровами и их экскрементами. С потолка с
толстыми суковатыми балками свисает паутина. Я вытягиваю шею и с огромным
удовольствием вижу месье Бержерона за работой. И знаете, что он делает?
Колет лыжи на дрова. Ну, каково? Признайтесь, что вы озадачены. Месье
получает в день по две пары лыж и уединяется, чтобы развести из них
костерок.
Неподвижно стоя в дверном проеме, я не упускаю ни одного его движения.
Бержерон работает энергично. Может, он чокнулся? Только ненормальный может
топить печку лыжами.
Получив солидную кучку щепок, он бросает ее в старый камин, чиркает
спичкой, поджигает валяющуюся тут же газету, и лыжи красиво вспыхивают! Если
вы хотите, чтобы в ваших каминах горел красивый огонь, мой вам совет: топите
их лыжами. В почерневшем очаге начинает трепетать пламя. Бержерон, словно
демон, смотрит на свои необычные дрова.
- Очень красиво, правда?- любезно осведомляюсь я и шагаю через порог.
Можно подумать, что биржевик сел на улей, спутав его с пуфом, так он
подскакивает.
Он похож на затравленного зверя. Надо его понять: избушка не имеет
другого выхода, кроме низкой двери, а в ней стоит Сан-Антонио со шпалером в
руке.
- Кто вы такой?- спрашивает он. Он не может меня узнать из-за моей шапки,
солнечных очков и из-за того, что я стою против света.
- Вы перестали узнавать старых приятелей, Бержерон? Должно быть, мой
голос вызывает у него какие-то воспоминания. Он у меня просто неподражаем:
какая теплота (сорок градусов по Цельсию), какой тембр! А сила! Уверен,
после Карузо... Ну ладно, замнем для ясности, я здесь не затем, чтобы себя
расхваливать.
- Кто вы?- квакает он.
Я делаю шаг вперед, чтобы подставить свое мужественное лицо свету очага,
потом снимаю очки. Бизнесмен снова подпрыгивает.
- Комиссар...-бормочет он.
- Ну да,- весело подтверждаю я.- Любуетесь огоньком, месье Бержерон?
- Я...
- Вы?
- Это были старые лыжи...
- Из тех новых, что вы получаете дважды в день9 Вижу, он бледнеет.
- Думаю, самое простое для вас - это начать колоться. Место, конечно, не
самое удобное, но природа имеет свой шарм. По крайней мере, здесь нам будет
спокойно.
- Но я... клянусь вам, что я...
Не переставая держать его под прицелом шпалера, я нагибаюсь и поднимаю с
пола крепления, которые Бержерон снял, прежде чем сжечь лыжи.
Когда я поднял одно из них, биржевик пытается броситься ко мне, но моя
пушка быстро останавливает его порыв.
- Спокойнее, мой дорогой друг, спокойнее! Я беру топорик, которым он
рубил лыжи, и несколько раз бью им по креплениям, после чего отступаю на
