потому что не мог быть ни в ком уверен, что доказывает сам факт
существования письма!
Это чертово письмо означало для него свободу и даже жизнь. Но письмо- это
всего лишь бумага. Ее можно разорвать, сжечь... Куда же этот кретин его
засунул?
Я провожу в квартире еще час, но ни фига не нахожу. Теперь я убежден:
Альфредо наврал мне от начала до конца.
Чувствую, что начинаю беситься! Есть от чего! Дать какому-то дешевому
сутенеру так наколоть себя! Никому сейчас не посоветую наступать мне на
ноги, потому что смельчак, который рискнет это сделать, будет долго ходить к
стоматологу-протезисту.
Я еду по направлению к конторе, благодаря чему оказываюсь недалеко от
улицы Годо-де-Моруа. И тогда, как и всякий раз в критических ситуациях, меня
осеняет идея.
Остановив тачку у боковой двери маленького отельчика, о котором мне
говорил Альфредо, захожу. Он ведь утверждал, что ходил сюда вчера вечером
узнать о своей мочалке
Меня встречает пожилая дама с благородной внешностью. Она заглядывает
через мое плечо, видит, что меня никто не сопровождает, из-за чего принимает
меня за онаниста и хмурит свои густые седые брови.
Тогда я поочередно показываю ей два кусочка картона приблизительно
одинакового размера. Первый - мое служебное удостоверение, на втором
изображена морда Альфредо.
- Этот человек приходил сюда вчера вечером узнать, здесь ли его шмара
Мари-Терез? Такая плотненькая блондинка.
Дама надевает на нос очки, неторопливо изучает снимок и наконец решает
сказать правду, только правду и ничего кроме правды:
- Да, заходил.
- Вы его знаете?
- Это Альфредо.
Она действительно не врет.
- В котором часу это было?
- В десять двадцать.
- Почему вы так уверены?
- Когда он меня спросил, я непроизвольно посмотрела на часы. Мари-Терез
всегда уходила в десять, если, конечно, не была с клиентом.
- Вы готовы повторить это в суде?
- Естественно. Кроме того, здесь был коридорный. Я его сейчас позову...
- Не нужно. Спасибо. До скорой встречи.
Я выхожу.
Опять все летит к чертям. Свидетельство хозяйки дома свиданий снимает с
Альфредо все подозрения. Все доказывается математически: если он уехал с
авеню Жюно в десять, а вернулся туда в десять тридцать, после того как
заехал на улицу Годо-де-Моруа, значит, у него физически не было времени
сгонять в Лес, замочить свою раскладушку, отметелить беднягу Пакретта,
оттащить его в кусты и вернуться в центр города.
- Ну и физия у тебя!- удивляется почтеннейший Пино, снимая правый
ботинок, чтобы срезать мозоли.
- Ты носишь черные носки в это время?- иронизирую я.
- Это мне посоветовал Берю. Так незаметны дырки. Упоминание о Толстяке
как будто привело в действие извилистый механизм работы случая, потому что
телефонист с коммутатора сообщает мне о звонке из Куршевеля.
Голос Берюрье доносится как будто с другого конца земли.
- Это ты, Сан-А?
- Если не я, то очень хорошая имитация. Я стою перед зеркалом и могу тебя
уверить, что сходство полное.
- Мне начхать на твою трепотню. Все равно за разговор заплатит
французское правительство,- говорит Жирдяй.
- Как твои дела?
- Я в снегу по шею.
- Хорошо еще, что смог отыскать телефонный аппарат. А как наш человек?
- Как раз из-за него я и звоню.
- Что он делает?
- Катается на лыжах, старина, только и всего. За ним было очень трудно
уследить: Едва приехав, он нацепил лыжи и рванул к подъемнику. Как я могу за
ним следить в городской одежде и без лыж... А кроме того, я не умею кататься
на лыжах.
- Очень важная причина,- усмехаюсь я.
- Уж какая есть,- ворчит Толстяк с альпийских вершин.- Я ненавижу снег.
Хочешь верь, хочешь нет, но он нагоняет на меня неприятные чувства.
- Знаю. Ты с самого рождения против всякой белизны.
- Это что, намек?
- Нет, Берю, констатация.
- А, ну тогда ладно.
- Расскажи о твоем прибытии туда.
- Это была целая экспедиция, дружище! Если бы ты видел, какие виражи на
дороге! Меня в автобусе швыряло, как мяч: влево-вправо. Видел бы ты, какая
Там высота. Дома внизу, как вши. А скользина! Я подумал, что мы рухнем, и
теплое вино, которое я выпил в Мутье, полезло обратно из желудка.
- Хватит лирики! Давай дальше.
- Ладно, не подгоняй меня. Я и так намучился! Значит, приехали мы на
верхушку. Там даже еще не рассвело и был туман. Я вышел и стал смотреть, что
будет делать наш малый.
- И что он делал?
- Взял багаж и лыжи, потом пошел в отель.
- Какой?
- Не знаю. Выше, чем мой. Я засек в какой, но названия разобрать не смог,
потому что вывеска залеплена снегом.
- Ну а дальше?
- Я пошел в "Грандз Альп", как ты и говорил. Они меня встретили очень
хорошо и дали комнату с видом на море.
- Чего ты несешь?
- Честное слово. Напротив моей кровати висит картина, изображающая
Лазурный берег. Мне кажется, это Монако, но я не уверен. Могу спросить.
- Это не самое важное.
-Ладно, но надо же повышать культурный уровень.
- Что было дальше?
- Ну, устроился я быстро, потому что багажа у меня нет, выпил чашечку
кофе, потом пошел на почту, куда поступил твой перевод. Кстати, спасибо
тебе. Ну вот, значит, а потом я пошел к отелю Бержерона. Представляешь,
дорога идет вверх! Я в своих ботинках на кожаной подошве три раза шмякался
на землю. Предупреждаю тебя: если мне придется здесь задержаться, я должен
экипироваться.
-Экипируйся.
- Записываю. Так вот, когда я подошел, Бержерон выходил с двумя парами
лыж.
- С двумя парами?
- Одна в руках, другая на плече. Он сразу пошел к подъемнику...
- А потом?
- Потом мой малый улетел с целой шайкой других придурков. Я был похож на
курицу, которая высидела утенка и стоит на берегу, пока он плавает в пруду.
Я вернулся в отель, откуда и звоню тебе.
Молчание. В трубке я слышу характерные шумы, постоянно царящие на лыжных
курортах.
- Твою мать! Нас разъединили!- орет Толстяк.
- Да нет, я здесь. Я думаю.
- Мог бы думать побыстрее, это уменьшило бы расходы!
- Знаешь, Толстяк, больше всего меня смущают две пары лыж.
- Ну знаешь,- возражает Толстяк,- мужик с двумя парами лыж куда меньшая
редкость, чем мужик с двумя парами...
- Берю, оставь свой солдафонский юмор. Нас могут слушать
девушки-телефонистки. Скажи, из камеры хранения он взял одну пару?
- Да.
- Хорошо. Продолжай следить за мужиком, я выезжаю.
- Выезжаешь?
- Да. Забронируй мне номер.
Это пришло мне в голову в один миг. Мой верный инстинкт предупредил меня,
что Куршевель стал центром тяжести расследования. А знаете из-за чего?
Из-за той почтовой открытки, найденной в помойном ведре Буальвана,
которая пришла именно из Куршевеля.
А потом, я говорю себе, что покойный Буальван изготавливал лыжные
крепления. Это занятие имеет прямое отношение к этому благородному виду
спорта, так?
Да, надо на все посмотреть на месте.
-До ночи поездов сюда не будет,- утверждает Берюрье.- Значит, ты приедешь
завтра утром?
- Я полечу самолетом до Женевы, а оттуда доеду на такси, так что прибуду
во второй половине дня.
- Клёво! Сегодня вечером в отеле будет фондю. Он кладет трубку, обливаясь
слюной. Я следую его примеру.
- Что, уезжаешь?- спрашивает Пино.
- Да,- отвечаю.- Поверь, у меня сердце разрывается при мысли, что
придется оставить тебя здесь, но этого требует долг!
Глава 11
Бар "Грандз Альп", когда я в него вхожу, полон элегантных клиентов. Там
есть дамы в разноцветных нарядах, Кавалеры в свитерах, бармен в белой куртке
и еще один удивительный персонаж, остающийся здесь таким же незаметным, как
картина Мийе на выставке Пикассо.
Вышеупомянутый индивид одет в красные спортивные брюки, рубашку в
черно-белую клетку, белые лыжные носки и небесно-голубую спортивную куртку с
капюшоном. На голове у него высокая красная лыжная шапочка, острие которой
продолжается белым шнурком и заканчивается великолепным помпоном того же
цвета. Его талия составляет в обхвате метр сорок, расстегнутая рубашка
позволяет видеть заросшую густой шерстью грудь. Щеки человека не знакомы с
водой, мылом и бритвой, а потом и с лосьонами "после бритья". У него большой
нос. Когда он сморкается, возникает ощущение, что он пожимает руку другу.
Холод отполировал этот нос, окрасил его в красный цвет и наградил насморком.
Что можно сказать еще, кроме того, что фамилия этого человека Берюрье?
Восседая на высоком табурете, Толстяк что-то оживлен-но говорит
аудитории, корчащейся от смеха.
Он рассказывает о своих достижениях в лыжном спорте, которые якобы были у
него в молодости. Я подозреваю, что он проштудировал учебник по технике
лыжного спорта, но плохо запомнил термины.
- Я,- заявляет этот Тартарен снегов,- ездил кататься на Малайи. Все эти
хреновенькие горки, что я вижу здесь, годятся только на то, чтобы согнать
жирок с начинающих. Лично я забирался на вершину и летел вниз пулей,
проделывая...
- Ты что же, стал снежным человеком?
Он оборачивается, теряя при этом движении равновесие, валится с табурета
и приземляется на задницу. Сейчас он очень похож на перезревшую грушу,
свалившуюся с дерева.
- Все из-за тебя,- ворчит он, поднимаясь. Я делаю шаг назад, чтобы иметь
возможность полностью охватить взглядом этот феномен.
- Как ты красив,- напеваю я в манере Пиаф,- Ты одновременно похож на
церковника, факира и клоуна.
Толстяк, немало принявший до моего прихода, взбешен:
- Если ты приперся издеваться надо мной, то мог бы оставаться в Париже!
Я избавляю его от всеобщего любопытства, и мы поднимаемся в его номер.
Он останавливается перед зеркалом и доброжелательно смотрит на себя.
- Если бы меня видела Берта, она бы обалдела от восторга,- утверждает
он.- Надо мне будет сняться на цветную пленку.
Я замечаю в его комнате пару лыж и не могу прийти в себя.
- Это твои?
- Имею честь сказать тебе "да".-И он принимается объяснять:- Я смотрел,
как другие катаются, и мне тоже захотелось. Кроме того, в отеле есть дама, с
которой у меня начинается роман. Она жгучая брюнетка, кажется, испанка...
- Ты здесь не затем, чтобы играть в донжуана.
- Отвали!- мрачно заявляет он.- Когда инспектора посылают на две тысячи
метров над уровнем моря, он имеет право развлечься, если представляется
случай. По крайней мере, я так считаю.
- Как наши дела?- перебиваю его я.
- Бержерон по-прежнему в том отеле, наверху.
- Чем он занимается?
- Во второй половине дня снова катался на лыжах. Сходил на автобусную
остановку. Взял лыжи и уехал на подъемнике на Бель-Понт.
- Бель-Кот, серость!
- Я так и сказал,- врет Толстяк.
- Он поехал с двумя парами лыж?
- Точно!
- Ты присутствовал при его возвращении?
- Да. Я всю вторую половину дня просидел в баре его отеля, где пил,
дожидаясь его.
- Оно и видно!
- Чего?!- протестует Толстяк.- Опять оскорбительные намеки?
- Так что насчет его возвращения?
- Он вернулся в середине второй половины дня.
- С двумя парами лыж?
- Нет. У него не было ни одной. Он поднялся в свою комнату переодеться. Я
промежду прочим расспросил о нем бармена. Кажется, он приехал на три дня.
Еще кажется, что он приезжает сюда достаточно часто, раз или два в месяц.
- Как думаешь, он тебя засек? Ты ведь следил за ним от самого Парижа. Это
плохо.
Мамонт возмущается:
- Чтобы тип, за которым я слежу, мог меня засечь? Ты чего, перебрал или у
тебя мозги перестали работать?- И в подтверждение он излагает мне свою
тактику:- С момента, когда я сел на хвост месье или даме, я сливаюсь с
окружающим пейзажем и меня незаметно. Это моя особенность.
- Знаю,- говорю я, чтобы только не спорить с ним.- Однако с завтрашнего
