Он отпустил чертеж, и тот свернулся в трубку, так же как и
остальные. Он продолжал сидеть на корточках около ящика, чуть
покачиваясь взад и вперед и глядя на чертежи, и думал: если мне были
нужны еще доказательства, то вот они.
Планы и чертежи Корабля. Планы, созданные и вычерченные
людьми. Мечты о звездах, воплощенные в листах бумаги. Никакого
божественного вмешательства. Никакого Мифа. Просто обычное
человеческое планирование.
Он подумал о Священных Картинах: а что они такое? Может быть,
они тоже были ложью, как и Миф? Жаль, если это так. Потому что они
были утешением. И Вера тоже. Она тоже была утешением.
Сидя на корточках над свитками чертежей в этой маленькой
комнате с машиной, кроватью и ящиком, он съежился и обхватил себя
руками, чувствуя почти жалость к себе.
Как бы он хотел, чтобы ничего не начиналось. Чтобы не было
Письма. Чтобы он по-прежнему был невеждой, уверенным в своей
безопасности. Чтобы он по-прежнему продолжал играть с Джо в шахматы.
Из двери раздался голос Джо:
- Так вот где ты прячешься?
Он увидел ноги Джо, прочно стоящие на полу, поднял глаза и
увидел его лицо, на котором застыла полуулыбка.
- Книги! - сказал Джо.
Это слово было неприличным. И Джо произнес его, как
неприличное слово. Как будто человека поймали за каким-то постыдным
делом, уличили в грязных мыслях.
- Джо... - сказал Джон.
- Ты не хотел мне сказать, - сказал Джо. - Ты не хотел моей
помощи. Еще бы!
- Джо, послушай...
- Прятался и читал книги!
- Послушай, Джо! Все ложь. Корабль сделали такие же люди, как
мы. Он куда-то направляется. Я знаю теперь, что такое Конец.
Удивление и ужас исчезли с лица Джо. Теперь это было суровое
лицо. Лицо судьи. Оно возвышалось над ним, и в нем не было пощады. В
нем не было даже жалости.
- Джо!
Джо резко повернулся и бросился к двери.
- Джо! Постой, Джо!
Но он ушел.
Джон услышал звук его шагов по коридору, к эскалатору, который
приведет его на жилые этажи.
Он побежал, чтобы созвать толпу. Послать ее по всему Кораблю
охотиться за Джоном Хоффом. И когда они поймают Джона Хоффа...
Когда они поймают Джона Хоффа, это будет настоящий Конец. Тот
самый неизвестный Конец, о котором говорят в церкви. Потому что уже не
будет никого - никого, кто знал бы цель, основание и назначение.
И получится, что тысячи людей умерли зря. Получится, что труд, и
гений, и мечты тех, кто построил Корабль, пропали зря.
Это было бы огромное расточительство. А расточать -
преступление. Нельзя расточать. Нельзя выбрасывать. И не только пищу и
воду, но и человеческие жизни и мечты.
Рука Джона потянулась к ящику и схватила пистолет. Его пальцы
сжали рукоятку, а ярость все росла в нем, ярость отчаяния, последней
надежды, моментальная, слепая ярость человека, у которого намеренно
отнимают жизнь.
Впрочем, это не только его жизнь, а жизнь всех других: Мэри, и
Херба, и Луизы, и Джошуа.
Он бросился бежать, выскочил в дверь и поскользнулся,
поворачивая направо по коридору. Он помчался к эскалатору.
В темноте неожиданно наткнулся на ступеньки и подумал: как
хорошо, что он много раз бывал здесь, нащупывая дорогу в темноте. Теперь
он чувствовал себя как дома, и в этом было его преимущество перед Джо.
Он пронесся по лестницам, чуть не упав, свернул в коридор, нашел
следующий пролет - и впереди услышал торопливые, неверные шаги того,
за кем гнался.
Он знал, что в следующем коридоре только одна тусклая лампочка
в самом конце. Если бы поспеть вовремя...
Он катился вниз по лестнице, держась одной рукой за перила, едва
касаясь ногами ступеней.
Пригнувшись, он наконец влетел в коридор и там, впереди, при
тусклом свете лампочки увидел бегущую темную фигуру. Он поднял
пистолет и нажал кнопку; пистолет дернулся у него в руке, и коридор
осветила яркая вспышка.
Свет на секунду ослепил его. Он сидел на полу, скорчившись, и в
голове у него билась мысль: я убил Джо, своего друга.
Но это был не Джо. Это был не мальчишка, с которым он вырос.
Это был не человек, сидевший против него по ту сторону шахматной доски.
Это был не Джо - его друг. Это был кто-то другой - человек с лицом судьи,
человек, побежавший созвать толпу, человек, который всех обрекал на
неведомый Конец.
Джон чувствовал, что прав, но все же дрожал.
Минутное ослепление прошло, и он увидел на полу темную массу.
Его руки тряслись, он сидел неподвижно и ощущал тошноту и
слабость во всем теле.
Не расточай! Не выбрасывай! Эти неписаные законы известны
всем. Но были такие законы, о которых даже никогда не упоминалось,
потому что в этом не было необходимости. Не говорили, что нельзя украсть
чужую жену, что нельзя лжесвидетельствовать, что нельзя убивать, потому
что эти преступления исчезли задолго до того, как звездный Корабль
оторвался от Земли.
Это были законы благопристойности, законы хорошего поведения.
И он нарушил один из них. Он убил человека. Убил своего друга.
Правда, сказал он себе, он не был мне другом. Он был врагом -
врагом всем нам.
Джон Хофф выпрямился и напряг все тело, чтобы остановить
дрожь. Он сунул пистолет за пояс и на негнущихся ногах пошел по
коридору к темной массе на полу.
В полумраке ему было легче, потому что он плохо видел, что там
лежит. Тело лежало ничком, и лица не было видно. Было бы хуже, если б
лицо было обращено вверх, к нему.
Он стоял и думал. Вот-вот люди хватятся Джо и начнут его искать.
А они не должны его найти. Не должны узнать, что произошло. Самое
понятие убийства давно исчезло, и оно не должно появиться вновь. Потому
что если убил один человек - неважно, почему и зачем, - то могут найтись и
другие, которые будут убивать. Если согрешил один, его грех должен быть
скрыт, потому что один грех приведет к другому греху, а когда они
достигнут нового мира, новой планеты (если они ее достигнут), им
понадобится вся внутренняя сила, вся сила товарищества, на которую они
способны.
Он не мог спрятать тело, потому что не было такого места, где бы
его не нашли. И не мог спустить его в конвертор, потому что для этого
нужно было пройти через гидропонные оранжереи.
Впрочем, нет, зачем? Ведь есть другой путь к конвертору - через
машинное отделение.
Он похлопал себя по карману. Ключи были там. Он наклонился,
дотронулся до еще теплого тела. Он отступил к металлической стене. Его
опять затошнило, и в голове непрестанно билась мысль о том, что он
виновен.
Но он подумал о своем старом отце с суровым лицом, и о том давно
умершем человеке, который написал Письмо, и обо всех других, кто
передавал его, совершая преступление ради истины, ради знания и
спасения.
Сколько мужества, подвигов и дерзаний, сколько одиноких ночей,
проведенных в мучительных раздумьях! Нельзя, чтобы все это пропало из-
за его нерешительности или сознания вины.
Он оторвался от стены, поднял тело Джо и взвалил его на плечи.
Оно безжизненно повисло. Раздалось бульканье. И что-то теплое и мокрое
потекло по его спине.
Он стиснул зубы, чтобы не стучали, и, пошатываясь, побрел по
мертвым эскалаторам, по темным коридорам к машинному отделению.
Наконец он добрался до двери и положил свою ношу на пол, чтобы
достать ключи. Он нашел нужный ключ и повернул в замке, налег на дверь,
и она медленно отворилась. В лицо ему пахнул порыв теплого воздуха.
Ярко горели огни, и раздавалось жужжание и повизгивание вращающегося
металла.
Он поднял Джо, внес его, запер дверь и встал, разглядывая
огромные машины. Одна из них вертелась, и он узнал ее: гироскоп-
стабилизатор тихо жужжал, подвешенный на шарнирах.
Сколько времени понадобится ему, чтобы понять все эти
массивные, сложные машины? Насколько люди отстали от знаний
тысячелетней давности?
А ноша давила ему на плечи, и он слышал, как на пол падают
редкие, теплые, липкие капли.
Ликуя и содрогаясь от ужаса, он возвращался в прошлое. Назад,
сквозь тысячу лет, к знанию, которое могло создавать такие машины. Даже
еще дальше - к неуравновешенности чувств, которая могла заставить людей
убивать друг друга.
Я должен от него избавиться, с горечью подумал Джон Хофф. Но
это невозможно. Даже когда он исчезнет, станет чем-то совсем другим,
когда вещества, из которых он состоит, превратятся во что-то еще, - даже
тогда я не смогу от него избавиться. Никогда!
Джон нашел люк конвертора, уперся ногами в пол. Люк заело.
Джон дернул, и он открылся. Перед ним зияло жерло, достаточно большое,
чтобы бросить туда человеческое тело.
Из глубины слышался рев механизмов, и ему показалось, что он
уловил адский отблеск бушующего огня. Он осторожно дал телу
соскользнуть с плеча, подтолкнул его в последний раз, закрыл люк и всей
тяжестью навалился на педаль.
Дело было сделано.
Он отшатнулся от конвертора и вытер лоб. Наконец-то он
избавился от своей ноши. Но тяжкое бремя все равно осталось навсегда,
подумал он. Навсегда.
Он услышал шаги, но не обернулся. Он знал, чьи это шаги -
призрачные шаги, которые будут преследовать его всю жизнь, шаги
угрызений совести в его душе.
Послышался голос:
- Что ты сделал, малый?
- Я убил человека. Я убил своего друга.
И он обернулся, потому что ни шаги, ни голос не принадлежали
привидению.
Говорил Джошуа.
- Было ли у тебя основание?
- Да. Основание и цель.
- Тебе нужен друг, - сказал Джошуа. - Тебе нужен друг, мой
мальчик.
Джон кивнул.
- Я узнал цель Корабля. И назначение. Он застал меня. Он хотел
донести. Я... я...
- Ты убил его.
- Я подумал: одна жизнь или все? И я взял только одну жизнь. Он
бы взял все.
Они долго стояли глядя друг на друга.
Старик сказал:
- Это неправильно - взять жизнь. Неправильно, недостойно.
Коренастый и спокойный, он стоял на фоне машин, но в нем было
что-то живое, какая-то движущая сила, как и в машинах.
- Так же неправильно обрекать людей на судьбу, для которой они
не предназначались. Неправильно забывать цель из-за незнания и
невежества, - ответил Джон.
- Цель Корабля? А это хорошая цель?
- Не знаю, - ответил Джон. - Я не уверен. Но это по крайней мере
цель. А цель, какая бы она ни была, лучше, чем отсутствие цели.
Джон поднял голову и отбросил назад волосы, прилипшие ко лбу.
- Ладно, - сказал он. - Я иду с тобой. Я взял одну жизнь и больше
не возьму.
Джошуа медленно, мягко произнес:
- Нет, Джон. Это я иду с тобой.
Видеть бесконечную пустоту, в которой звезды сверкают, как
вечные крохотные сигнальные огоньки, было неприятно даже из
наблюдательной рубки. Но видеть это из рубки управления, большое
стеклянное окно которой открывалось прямо в пасть пространства, было
еще хуже: внизу не видно дна, вверху не видно границ. То чудилось, что к
звезде можно протянуть руку и сорвать ее, то она казалась такой далекой,
что от одной мысли об этом начинала кружиться голова.
Звезды были далеко. Все, кроме одной. А эта одна сверкала
сияющим солнцем совсем рядом слева.
Джон Хофф взглянул на Джошуа. На лице старика застыло
выражение недоверия, страха, почти ужаса.
А ведь я знал, подумал Джон. Я знал, как это может выглядеть. Я
имел какое-то представление. А он не имел никакого.
Он отвел глаза от окна, увидел ряды приборов и почувствовал, что
сердце его упало и руки одеревенели.
Уже некогда сживаться с Кораблем. Некогда узнать его поближе.
Все, что нужно сделать, он должен сделать, только следуя своему разуму и
отрывочным знаниям, которые получил от машины его мозг,
неподготовленный и нетренированный.
- Что мы должны делать? - прошептал Джошуа. - Парень, что нам
делать?
И Джон Хофф тоже подумал: а что мы должны делать?
Он медленно поднялся по ступенькам к креслу, на спинке которого
было написано: "Пилот". Медленно забрался в кресло, и ему показалось,
что он сидит на краю пропасти, откуда в любой момент может соскользнуть
вниз, в пустоту. Осторожно опустив руки на подлокотники кресла и
вцепившись в них, он попробовал ориентироваться, свыкнуться с мыслью,
