Клиффорд Саймак. Поколение, достигшее цели.
перевод с англ. - ?
Clifford Simak. ?
Англо-Американская фантастика, т.18/2, М., Радуга. К.Д. Саймак; Р.
Шекли "Избранное".
К.Д. Саймак "Поколение, достигшее цели".
Тишина царила много поколений. Потом тишина кончилась.
Рано утром раздался Грохот.
Разбуженные люди прислушивались к Грохоту, затаившись в своих
постелях. Они знали, что когда-нибудь он раздастся. И что этот Грохот
будет началом Конца.
Проснулся и Джон Хофф, и Мэри Хофф, его жена. Их было только
двое в каютке: они еще не получили разрешения иметь ребенка. Чтобы
иметь ребенка, нужно было, чтобы для него освободилось место; нужно
было, чтобы умер старый Джошуа, и, зная это, они ждали его смерти.
Чувствуя свою вину перед ним, они все же про себя молились, чтобы он
поскорее умер, и тогда они смогут иметь ребенка.
Грохот прокатился по всему Кораблю. Потом кровать, в которой,
затаив дыхание, лежали Джон и Мэри, поднялась с пола и привалилась к
стене, прижав их к гудящему металлу. Вся остальная мебель - стол, стулья,
шкаф - обрушилась с пола на ту же стену и там осталась, как будто стена
стала полом, а пол - стеной. Священная Картина свесилась с потолка,
который только что тоже был стеной, повисела, раскачиваясь в воздухе, и
рухнула вниз.
В этот момент Грохот прекратился и снова наступила тишина. Но
уже не та тишина, что раньше: хотя нельзя было явственно различить
звуки, но если не слухом, то чутьем можно было уловить, как нарастает
мощь машин, вновь пробудившихся к жизни после долгого сна.
Джон Хофф наполовину выполз из-под кровати, уперся руками,
приподнял ее спиной и дал выползти жене. Под ногами у них была теперь
стена, которая стала полом, а на ней - обломки мебели. Это была не только
их мебель: ею пользовались до них многие поколения.
Ибо здесь ничто не пропадало, ничто не выбрасывалось. Таков был
закон, один из многих законов: здесь никто не имел права расточать, не
имел права выбрасывать. Все, что было, использовалось до последней
возможности. Здесь ели необходимое количество пищи - не больше и не
меньше; пили необходимое количество воды - не больше и не меньше;
одним и тем же воздухом дышали снова и снова. Все отбросы шли в
конвертор, где превращались во что-нибудь полезное. Даже покойников - и
тех использовали. А за многие поколения, прошедшие с Начала Начал,
покойников было немало. Через некоторое время, может быть скоро,
покойником станет и Джошуа. Он отдаст свое тело конвертору на пользу
товарищам, сполна вернет все, что взял от общества, заплатит свой
последний долг - даст право Джону и Мэри иметь ребенка.
"А нам нужно иметь ребенка, - думал Джон, стоя среди обломков, -
нам нужно иметь ребенка, которого я научу Читать и которому передам
Письмо".
О Чтении тоже был закон. Читать воспрещалось, потому что
Чтение было злом. Это зло существовало еще с Начала Начал. Но люди
давным-давно, еще во времена Великого Пробуждения, уничтожили его,
как и многое другое, и решили, что оно не должно существовать.
Зло он должен передать своему сыну. Так завещал его давно
умерший отец, которому он поклялся и теперь должен сдержать клятву. И
еще одно завещал ему отец - беспокойное ощущение того, что закон
несправедлив.
Хотя законы всегда были справедливыми. Ибо все они имели
какое-то основание. Имел смысл и Корабль, и те, кто населял его, и их
образ жизни.
Впрочем, если на то пошло, может быть, ему и не придется никому
передавать Письмо. Он сам может оказаться тем, кто должен его вскрыть,
потому что на конверте написано: ~"Вскрыть в случае крайней
необходимости"~. А это, возможно, и есть крайняя необходимость, сказал
себе Джон Хофф. И Грохот, нарушивший тишину, и стена, ставшая попом,
и пол, ставший стеной.
Из других кают доносились голоса: испуганные крики, вопли
ужаса, тонкий плач детей.
- Джон, - сказала Мэри, - это был Грохот. Теперь скоро Конец.
- Не знаю, - ответил Джон. - Поживем - увидим. Мы ведь не знаем,
что такое Конец.
- Говорят... - начала Мэри, и Джон подумал, что так было всегда.
Говорят, говорят, говорят...
Все только говорилось; никто ничего не читал, не писал...
И он снова услышал слова, давным-давно сказанные отцом:
- Мозг и память ненадежны; память может перепутать или забыть.
Но написанное слово вечно и неизменно. Оно не забывает и не меняет
своего значения. На него можно положиться.
- Говорят, - продолжала Мэри, - что Конец наступит вскоре после
Грохота. Звезды перестанут кружиться и остановятся в черном небе, и это
будет верным признаком того, что Конец близок.
"Конец чего? - подумал он. - Нас? Или Корабля? Или самих звезд?
А может быть, Конец всего - Корабля, и звезд, и великой тьмы, в которой
кружат звезды?"
Он содрогнулся, когда представил Конец Корабля или людей, - не
столько из-за них самих, сколько из-за того, что тогда конец и
замечательному, так хорошо придуманному, такому размеренному порядку,
в котором они жили. Просто удивительно, ведь людям всегда всего хватало,
и никогда не было ничего лишнего. Ни воды, ни воздуха, ни самих людей,
потому что никто не мог иметь ребенка, прежде чем кто-нибудь не умрет и
не освободит для него место.
В коридоре послышались торопливые шаги, возбужденные голоса,
и кто-то забарабанил в дверь, крича:
- Джон! Джон! Звезды остановились!
- Я так и знала! - воскликнула Мэри. - Я же говорила, Джон. Все
так, как было предсказано.
Кто-то стучал в дверь.
И дверь была там, где она должна была быть, там, где ей
полагалось быть, чтобы через нее можно было выйти прямо в коридор,
вместо того чтобы подниматься по лестнице, теперь бесцельно висящей на
стене, которая раньше была полом.
"Почему я не подумал об этом раньше, - спросил он себя. - Почему
я не видел, что это глупо: подниматься к двери, которая открывается в
потолке? А может быть, подумал он, так и должно было быть всегда?
Может быть, то, что было до сих пор, было неправильно? Но, значит, и
законы могли быть неправильными..."
- Иду, Джо, - сказал Джон.
Он шагнул к двери, открыл ее и увидел: то, что было раньше
стеной коридора, стало полом; двери выходили туда прямо из кают, и взад
и вперед по коридору бегали люди. И он подумал: теперь можно снять
лестницы, раз они не нужны. Можно спустить их в конвертор, и у нас будет
такой запас, какого еще никогда не было.
Джо схватил его за руку и сказал:
- Пойдем.
Они пошли в наблюдательную рубку. Звезды стояли на месте.
Все было так, как предсказано. Звезды были неподвижны.
Это пугало, потому что теперь было видно, что звезды - не просто
кружащиеся огни, которые движутся на фоне гладкого черного занавеса.
Теперь было видно, что они висят в пустоте; от этого дух захватывало,
начинало сосать под ложечкой. Хотелось крепче схватиться за поручни,
чтобы удержаться в равновесии на краю головокружительной бездны.
В этот день не было игр, не было прогулок, не было шумного
веселья в зале для развлечений. Везде собирались кучки возбужденных,
напуганных людей. Люди молились в церкви, где висела самая большая
Священная Картина, изображавшая Дерево, и Цветы, и Реку, и Дом
вдалеке, и Небо с Облаками, и Ветер, которого не было видно, но который
чувствовался. Люди убирали и приводили в порядок на ночь каюты, вешали
на место Священные Картины - самое дорогое достояние каждой семьи, -
снимали лестницы.
Мэри Хофф вытащила Священную Картину из кучи обломков на
полу. Джон, стоя на стуле, прилаживал ее к стене, которая раньше была
полом, и размышлял, как это получилось, что каждая Священная Картина
немного отличается от других. Это впервые пришло ему в голову.
На Священной Картине Хоффов тоже было дерево, и еще были
Овцы под Деревом, и Изгородь, и Ручей, а в углу - несколько крохотных
Цветов. Ну и, конечно, Трава, уходившая вдаль до самого Неба.
Когда Джон повесил Картину, а Мэри ушла в соседнюю каюту
посудачить с другими перепуганными женщинами, он пошел по коридору,
стараясь, чтобы его походка казалась беззаботной, чтобы никто не заметил,
как он спешит.
А он спешил: неожиданная для него самого торопливость, как
сильная рука, толкала его вперед.
Он старательно притворялся, будто ничего не делает, просто
убивает время. И это было легко, потому что он только это и делал всю
жизнь; и никто ничего другого не делал. За исключением тех счастливцев
или неудачников, у которых была работа, переданная по наследству: уход
за скотом, за птицей или за гидропонными оранжереями.
Но большинство из них, думал Джон, медленно шагая вперед, всю
жизнь только и делали, что искусно убивали время. Как они с Джо с их
нескончаемыми шахматными партиями и аккуратной записью каждого
хода и каждой партии. Многие часы они проводили, анализируя свою игру
по этим записям, тщательно комментируя каждый решающий ход. А
почему бы и нет, спросил он себя. Почему не записывать и не
комментировать игру? Что еще делать? Что еще?
В коридоре уже никого не было и стало темнее, потому что здесь
горели только редкие лампочки. В течение многих лет лампочки из
коридоров перемещали в каюты, и теперь их здесь почти не осталось.
Он подошел к наблюдательной рубке, нырнул в нее и притаился,
внимательно осматривая коридор. Он ждал: а вдруг кто-нибудь станет
следить за ним, хотя и знал, что никто не станет; но все-таки вдруг кто-то
появится, - рисковать он не мог.
Однако позади никого не было, и он пошел дальше, к сломанному
эскалатору, который вел на центральные этажи. И здесь тоже было что-то
новое. Раньше, поднимаясь с этажа на этаж, он все время терял вес,
двигаться становилось все легче, он скорее плыл, чем шел, к центру
Корабля. На этот раз потери веса не было, плыть не удавалось. Он тащился,
преодолевая один неподвижный эскалатор за другим, пока не миновал все
шестнадцать палуб.
Теперь он шел в темноте, потому что здесь все лампочки были
вывернуты или перегорели за эти долгие годы. Он подымался на ощупь,
держась за перила. Наконец он добрался до нужного этажа. Это была
аптека; у одной из стен стоял шкаф для медикаментов. Он отыскал нужный
ящик, открыл его, сунул туда руку и вытащил три вещи, которые, как он
знал, были там: Письмо, Книгу и лампочку. Он провел рукой по стене,
вставил в патрон лампочку; в крохотной комнате зажегся свет и осветил
пыль, покрывавшую пол, умывальник с тазом и пустые шкафы с
открытыми дверцами.
Он повернул Письмо к свету и прочел слова, напечатанные на
конверте прописными буквами: "ВСКРЫТЬ В СЛУЧАЕ КРАЙНЕЙ
НЕОБХОДИМОСТИ".
Некоторое время он стоял в раздумье. Раздался Грохот. Звезды
остановились. Да, это и есть тот случай, - подумал он, - случай крайней
необходимости. Ведь было предсказано: когда раздастся Грохот и звезды
остановятся, значит, Конец близок. А когда Конец близок, это и есть
крайний случай.
Он держал Письмо в руке, он колебался. Если он вскроет его, все
будет кончено. Больше не будут передаваться от отца к сыну ни Письмо, ни
Чтение. Вот она - минута, ради которой Письмо прошло через руки многих
поколений.
Он медленно перевернул Письмо и провел ногтем по
запечатанному краю. Высохший воск треснул, и конверт открылся.
Он вынул Письмо, развернул его на столике под лампочкой и стал
читать, шевеля губами и шепотом произнося слова, как человек, с трудом
отыскивающий их значение по древнему словарю.
"Моему далекому потомку.
Тебе уже сказали - и ты, наверное, веришь, что Корабль - это
жизнь, что началом его был Миф, а концом будет Легенда, что это и есть
единственная реальность, в которой не нужно искать ни смысла, ни цели.
Я не стану пытаться рассказывать тебе о смысле и назначении
Корабля, потому что это бесполезно: хотя мои слова и будут правдивыми,
но сами по себе они бессильны против извращения истины, которое к тому
времени, когда ты это прочтешь, может уже стать религией.
Но у Корабля есть какая-то цель, хотя уже сейчас, когда я пишу,