комнату влетел студент Рапп. Он упал на пол и, задыхаясь, проговорил:
- Какой кошмар!.. Меня все-таки изловили!
Я отбросил книжку и запер дверь на ключ. Затем я поглядел в замочную
скважину. Перед дверью слонялась низкорослая самочка с физиономией, густо
напудренной серой. Рапп несколько недель пролежал в моей постели. В
довершение у него сгнил и начисто отвалился клюв.
Впрочем, иногда бывает так, что и самец очертя голову гоняется за
самкой. Но и в этих случаях все подстраивается самкой. Она делает так, что
самец просто не может не гнаться за нею. Однажды мне пришлось видеть
самца, который как сумасшедший преследовал самку. Самка старательно
убегала, но то и дело останавливалась и оглядывалась, дразнила
преследователя, становясь на четвереньки, а когда заметила, что дольше
тянуть нельзя, сделала вид, что выбилась из сил, и с удовольствием дала
себя поймать. Самец схватил ее и повалился с нею на землю. Когда некоторое
время спустя он поднялся, вид у него был совершенно жалкий, лицо
изображало не то раскаяние, не то разочарование. Но он еще дешево
отделался. Мне пришлось наблюдать и другую сцену. Маленький самец гнался
за самкой. Самка, как ей и полагается, на бегу его соблазняла. Тут из
переулка им навстречу, громко сопя, вышел самец огромного роста. Самка
мельком взглянула на него и вдруг, бросившись к нему, завопила
пронзительным голосом: "На помощь! Помогите! Этот негодяй гонится за мной
и хочет меня убить!" Огромный самец, недолго думая, схватил маленького и
повалил на мостовую. И малыш, судорожно хватая воздух своими перепончатыми
лапками, тут же испустил дух. А что же самка? Она уже висела на шее
огромного самца, крепко-накрепко вцепившись в него, и завлекательно
ухмылялась.
Все каппы-самцы, которых я знал, подвергались преследованиям со
стороны самок. Самки гонялись даже за Баггом, имевшим жену и детей. Его
даже неоднократно догоняли. И только один философ по имени Магг (он жил по
соседству с поэтом Токком) не попался ни разу. Отчасти это, пожалуй,
объясняется тем, что трудно было найти самца более безобразной наружности.
С другой стороны, Магг, в отличие от других самцов, очень редко появлялся
на улице. Иногда я заходил к нему, и мы беседовали. Магг всегда сидел в
своей сумрачной комнате, освещенной фонариком с разноцветными стеклами, за
высоким столом и читал какие-то толстые книги. Однажды я заговорил с ним о
проблемах любви.
- Почему ваше правительство не примет к самкам, преследующим самцов,
строгие санкции? - спросил я.
- Прежде всего потому, - ответил Магг, - что в правительственном
аппарате очень мало самок. Известно ведь, что самки гораздо ревнивее
самцов. И если число число самок в правительственных органах увеличить,
самцы, вероятно, вздохнули бы свободнее. А впрочем, я уверен, что подобные
меры не дали бы никаких результатов. Почему? Да хотя бы потому, что
самки-чиновники принялись бы гоняться и за самцами-коллегами.
- Что ж, тогда, пожалуй, лучше всего вести такой образ жизни, какой
ведете вы, Магг.
Магг встал со стула и, сжимая обе мои руки в своих, сказал со
вздохом:
- Вы не каппа, и вам не понять этого. Мне иногда очень хочется, чтобы
эти ужасные самки меня преследовали.
7
Нередко мы с поэтом Токком ходили и на концерты. Особенно запомнился
мне третий концерт. Концертный зал в стране капп почти ничем не отличается
от концертного зала в Японии. Такие же ряды кресел, возвышающиеся один над
другим, и в креслах, обратившиеся в слух, сидят три-четыре сотни самцов и
самок с непременными программками в руках. На третий концерт, о котором я
хочу рассказать, меня, кроме Токка и его самки, сопровождал еще и философ
Магг. Мы занимали место в первом ряду. Было исполнено соло на виолончели,
а затем на сцену поднялся, небрежно помахивая нотами, каппа с необычайно
узкими глазами. Как указывалось в программе, это был знаменитый композитор
Крабак. В программе... Впрочем, мне не было нужды заглядывать в программу.
Крабак состоял в клубе сверхчеловеков, к которому принадлежал Токк, и я
знал его в лицо.
"Lied - Craback" ["Песня - Крабак" (нем.)] (в этой стране даже
программы печатались главным образом на немецком языке).
Слегка поклонившись в ответ на бурные аплодисменты, Крабак спокойно
направился к роялю и с тем же небрежным видом принялся играть играть песню
собственного сочинения. По словам Токка, таких гениальных музыкантов, как
Крабак, никогда не было и никогда больше не будет в этой стране. Крабак
меня очень интересовал - я имею в виду и его музыку, и его лирические
стихи, - и я внимательно вслушивался в звуки рояля. Токк и Магг, вероятно,
были захвачены музыкой еще сильнее, чем я. Лишь одна прекрасная (так, во
всяком случае, считали каппы) самка нетерпеливо сжимала в руках программу
и время от времени презрительно высовывала длинный язык. Как мне рассказал
Магг, лет десять назад она гонялась за Крабаком, не сумела его изловить и
с тех пор ненавидела этого гениального музыканта.
Крабак продолжал играть, распаляясь все больше, словно борясь с
роялем, как вдруг по залу прокатился возглас:
- Концерт запрещаю!
Я вздрогнул и испуганно обернулся. Сомнений не могло быть. Голос
принадлежал великолепному полицейскому огромного роста, сидевшему в
последнем ряду. Как раз, когда я обернулся, он спокойно, не вставая с
места, прокричал еще громче:
- Концерт запрещаю!
А затем...
Затем поднялся ужасный шум. Публика взревела. "Полицейский
произвол!", "Играй, Крабак! Играй!", "Идиоты!", "Сволочи!", "Убирайся!",
"Не сдавайся!"... Падали кресла, летели программы, кто-то принялся
швыряться пустыми бутылками из-под сидра, камнями и даже огрызками
огурцов... Совершенно ошеломленный, я пытался было выяснить у Токка, что
происходит, но Токк был уже вне себя от возбуждения. Вскочив на сиденье
кресла, он беспрерывно вопил: "Играй, Крабак! Играй!" И даже красавица,
забыв о совей ненависти к Крабаку, визжала, заглушая Токка: "Полицейский
произвол!" Тогда я обратился к Маггу:
- Что случилось?
- А это у нас в стране бывает довольно часто. Видите ли, мысль,
которую выражает картина или литературное произведение... - Магг говорил,
как всегда, тихо и спокойно, только слегка втягивая голову в плечи, чтобы
уклониться от пролетающих мимо предметов. - Мысль, которую выражает,
скажем, картина или литературное произведение, обычно понятны всем с
первого взгляда, поэтому запрета на опубликование книг и на выставки у нас
в стране нет. Зато у нас практикуются запреты на исполнение музыкальных
произведений. Ведь музыкальное произведение, каким бы вредным для нравов
оно ни было, все равно не понятно для капп, не имеющих музыкального слуха.
- Значит, этот полицейский обладает музыкальным слухом?
- Ну... Это, знаете ли, сомнительно. Скорее всего, эта музыка
напомнила ему, как у него бьется сердце, когда он ложится в постель со
своей женой.
Между тем скандал разгорался все сильнее. Крабак по-прежнему сидел за
роялем и надменно взирал на нас. И хотя надменности его сильно мешала
необходимость то и дело уклоняться от летящих в него метательных снарядов,
в общем, ему удавалось сохранять достоинство великого музыканта, и он
только яростно сверкал на нас узкими глазами. Я... Я тоже, конечно,
всячески старался избежать опасности и прятался за Токка. Но любопытство
меня одолевало, и я продолжал расспрашивать Магга:
- А не кажется ли вам, что такая цензура - варварство?
- Ничего подобного. Напротив, наша цензура гораздо прогрессивнее
цензуры в какой-либо другой стране. Возьмите хотя бы Японию. Всего месяц
назад там...
Но как раз в этот момент Маггу в самую макушку угодила пустая
бутылка. Он вскрикнул "quack" [это просто междометие] и повалился без
памяти.
8
Как это ни странно, но директор стекольной фирмы Гэр вызвал у меня
симпатию. Гэр это капиталист из капиталистов. Пожалуй, не приходится
сомневаться, что ни у одного каппы в этой стране нет такого огромного
брюха, как у Гэра, и тем не менее, когда он восседает в глубоком удобном
кресле в окружении своей жены, похожей на устрицу, и детей, похожих на
огурцы, он представляется олицетворением самого счастья. Время от времени
я в сопровождении судьи Бэппа и доктора Чакка бывал в доме Гэра на
банкетах. Посещал я с рекомендательным письмом Гэра и различные
предприятия, принадлежавшие как самому Гэру, так и лицам, связанным с его
друзьями. Среди этих различных предприятий меня особенно заинтересовала
фабрика одной книгоиздательской компании. Когда я с молодым
инженером-каппой оказался в цехах и увидел гигантские машины, работающие
на гидроэлектроэнергии, меня вновь поразил и восхитил высокий уровень
техники в этой стране. Как выяснилось, фабрика производила до семи
миллионов экземпляров книг ежегодно. Но поразило меня не количество
экземпляров. Удивительным было то, что для производства книг здесь не
требовалось ни малейших затрат труда. Оказывается, чтобы создать книгу, в
этой стране нужно только заложить в машину через специальный
воронкообразный приемник бумагу, чернила и какое-то серое порошкообразное
вещество. Не проходит и пяти минут, как из недр машины начинают
бесконечным потоком выходить готовые книги самых разнообразных форматов -
в одну восьмую, одну двенадцатую, одну четвертую часть печатного листа.
Глядя на водопад книг, извергаемый машиной, я спросил у инженера, что
представляет собой серый порошок, который подается в приемник. Инженер,
неподвижно стоявший перед блестящими черными механизмами, рассеяно
ответил:
- Серый порошок? Это ослиные мозги. Их просушивают, а затем
измельчают в порошок, только и всего. Сейчас они идут по два-три сэна [сэн
- мелкая денежная единица] за тонну.
Подобные технические чудеса, конечно, имеют место не только в
книгоиздательских компаниях. Примерно такими же методами пользуются и
компании по производству картин, и компании по производству музыки. По
словам Гэра, в этой стране ежемесячно изобретается от семисот до восьмисот
новых механизмов, а массовое производство уже отлично обходится без
рабочих рук. В результате по всем предприятиям ежегодно увольняются не
менее сорока - пятидесяти тысяч рабочих. Между тем в газетах, которые я в
этой стране аккуратно просматривал каждое утро, мне ни разу не попадалось
слово "безработица". Такое обстоятельство показалось мне странным, и
однажды, когда мы вместе с Бэппом и Чакком были приглашены на очередной
банкет к Гэру, я попросил разъяснений.
- Уволенных у нас съедают, - небрежно ответил Гэр, попыхивая
послеобеденной сигарой.
Я не понял, что он имеет в виду, и тогда Чакк в своем неизменном
пенсне взял на себя труд разрешить мое недоумение.
- Всех этих уволенных рабочих умерщвляют, и их мясо идет в пищу. Вот,
поглядите газету. Видите? В этом месяце было уволено шестьдесят четыре
тысячи восемьсот шестьдесят девять рабочих, и точно в соответствии с этим
понизились цены на мясо.
- И они покорно позволяют себя убивать?
- А что им остается делать? На то и существует закон об убое рабочих.
Последние слова принадлежали Бэппу, с кислой физиономией сидевшему
позади горшка с персиком. Я был совершенно обескуражен. Однако же ни
господин Гэр, ни Бэпп, ни Чакк не видели в этом ничего
противоестественного. После паузы Чакк с усмешкой, показавшейся мне
