полностью испарились "мерседесы", роившиеся у подъезда. Субаренда
исчерпала себя, осталась только быстро линявшая вывеска. Ни у кого руки не
доходили ее сковырнуть...
Последний пузырь назывался "Борьба с кометно-астероидной опасностью".
Какой Сорос-Шморос кинул несколько десятков миллионов долларов на это
безумие, какая мафия свои кровные - то бишь кровавые - профиты отмывала,
народ разошелся во мнениях. Достоверно выяснить удалось только то, что в
международной программе по разработке методик предсказания и
предотвращения кометно-астероидных ужасов участвует не только Россия, так
что засветили сытные загранкомандировки за счет приглашающих сторон...
Опять же осталось невыясненным - хотя версиям не было числа, - кто и как
сумел на эту халяву выйти да еще настолько удачно к ней присосаться.
Возбужденно хохоча и жестикулируя так, что едва не слетали чашки со
столов, научные работники принялись измышлять и даже слегка инсценировать,
каким именно образом станет происходить отваживание астероидов, буде они и
впрямь вздумают таранить Землю. "Зам по АХЧ в плаще со скорпионами вылезет
на гору Синай и произнесет..." - "Да не на Синай, на Сумеру!" - "Точно!
Прямо из Шамбалы как гаркнет: властью, данной мне обществами с весьма
ограниченной ответственностью, повелеваю тебе, железо-никелевая гнусь, -
изыди!" - "А я могу рядышком с бубном плясать!" - "Зачем с бубном? Спляши
с Эвелиной Марковной, и немедленно! От нее звону больше, чем от любого
бубна..."
Рано возбудились. Назавтра выяснилось, что в разработках в рамках
программы участвует не весь институт. Очень далеко не весь. Наоборот,
всего лишь семь человек (по некоторым данным - восемь). Зато уж эти
семь-восемь могли считать себя обеспеченными людьми лет на пять. Остальным
в последний раз сунули после трехмесячного перерыва месячную зарплату и
вышибли в бессрочный неоплачиваемый..."
"...еще в ту пору, когда Иркина шутка "скоро получки будет хватать
только на дорогу в институт и обратно" звучала все-таки как шутка. Но
буквально за пару лет приработок стал заработком, а заработок -
воспоминанием. Конечно, прекрасное знание научно-технического английского
- не гарантия того, что сможешь выдавать на-гора один художественный
перевод за другим, и они поначалу просили подстрочники; но Боже ж ты мой,
что это были за подстрочники! И, судя по книгам, заполонившим лотки,
именно подобные сим подстрочникам тексты скороспелые издательства без
колебаний отправляли в набор. Поэтому скоро семейное предприятие Маляновых
перестало опасаться того, что "не дотянет". Чрезвычайно редкими в наше
время качествами - обязательностью и добросовестностью, а также
готовностью работать чуть ли не задаром, по демпинговым ценам, - оно даже
снискало некоторую известность в соответствующих кругах.
Долго приучались писать слово "Бог" с большой буквы. Бога теперь
поминали всуе все, кому не лень, причем в переводах куда чаще, чем в
оригиналах - а Малянов никак не мог преодолеть своей октябрятской
закваски: дескать, если "бог", то еще куда ни шло, а уж ежели "Бог" - то
явное мракобесие. В конце концов Ирка его перевоспитала совершенно
убойным, вполне октябрятским доводом, от которого у любого попа, наверное,
власы бы дыбом встали, возопил бы поп: "Пиши, как хошь, но не
святотатствуй!" "В конце концов, - сказала Ирка, держа дымящуюся сигарету
где-то повыше уха, - почему, скажем, Гога писать с прописной можно, а Бог
- нельзя? Чем Гога лучше Бога? Ну зовут их так!"
В подстрочники теперь заглядывали, только если хотелось от души
посмеяться. "Ну-ка, ну-ка, - вдруг говорила Ирка, отрываясь от иностранной
странички, - а что нам тут знаток пишет?" Она, похоже, женской пресловутой
интуицией чуяла, где можно набрести на особенно забавное безобразие, - и,
порывшись несколько секунд в очередной неряшливой машинописи, с выражением
зачитывала что-нибудь вроде: "Меня охватил невольный полусмешок. Из-под
леса ясно слышались индивидуальные голоса собак и кошкоподобный кашель
преследователя. Двигаясь на еще большей скорости, мой ум скользил по
поверхности событий". С восторженным хохотом оба принимались
воспроизводить все упомянутые звуки, при этом жестами изображая скользящий
ум. Жесты иногда получались довольно неприличными, но, раз Бобка уже
дрыхнет и не видит, они могли себе позволить почти по-стариковски
поскабрезничать слегка; прошли, увы, прошли те времена, когда Ирка, чуть
что, краснела до корней волос и прятала глаза.
Нахохотавшись всласть, вытерев проступившие в уголках глаз слезы,
Ирка с неожиданно тяжелым вздохом страдальчески заключала: "Ох, ну и
муть..." - и закуривала - но через секунду не выдерживала: "А вот еще
перл, смотри! Корабли пришельцев, крейсируя между везде и всюду..." Дальше
прочитать не удавалось, потому что оба начинали хохотать снова, и, давясь
смехом и старательно грассируя, Малянов возглашал что-нибудь вроде: "Цар,
а цар! Ты где? - Я здесь между тут!", или какую-нибудь иную подходящую к
случаю реплику из еврейских анекдотов, которые во времена оны, семь
геологических эпох назад, вдруг полюбил рассказывать Вайнгартен - видимо,
как они сообразили много позже, наперекор судьбе тщась быть не евреем, а
просто советским парнем. Они все учились тогда на третьем курсе, только на
разных факультетах, а Израиль воевал с арабами... И анекдоты-то
действительно, как правило, были смешными, и рассказывал их Валька, как
правило, мастерски - если только не был сильно пьян, пьяный он делался
занудным; и, скорее всего, он ни на волос не кривил душой, а действительно
был, как и многие еврейские мальчики той поры, стопроцентным советским
парнем и как умел демонстрировал презрение к тому, что, вместе со всем
советским народом, искренне считал плохим.
Он и в аэропорту, наклонившись к уху Малянова и жарко дыша
многодневным перегаром, - прощался он с Россией так, что жутко делалось,
казалось, человек умереть решил, - вполголоса отмочил что-то отчаянно
антисемитское и великолепно смешное, но Малянов не запомнил, к сожалению,
потому что чуть не плакал; отмочил, отхлебнул напоследок и, помахав
волосатой лапой, вместе со Светкой и детьми убыл в Тель-Авив.
"А вот еще перл, слушай сюда! - восклицала Ирка, отсмеявшись и оббив
о край пепельницы длинный мышиный хвост пепла с сигареты. И с выражением
произносила: - Она волновалась, ждала, не верила... За обедом она наспех
проглотила лишь несколько ложек!" - "Поутру, после первой ночи любви, из
сортира долго доносилось ритмичное позвякивание", - уже от себя
подхватывал Малянов. И они опять долго смеялись.
Потом организующее мужское начало брало верх. "Ладно, все, - говорил
Малянов. - Надо работать". - "Надо так надо, - уныло отвечала Ирка, давя
окурок посреди трухи предыдущих. - Работа делает свободным... Честное
слово, лучше тачку в концлагере катать, чем перелопачивать эту муть". -
"Читают... - неопределенно говорил Малянов. - И, знаешь, не гневи Бога.
Сидишь чистенькая, свет горит пока, и вода из крана пока течет, что еще
нужно?" - "...Чтобы спокойно встретить старость..." - добавляла Ирка из
"Белого солнца пустыни". "Масло в холодильнике есть", - забивал Малянов
последний гвоздь.
Это были еще цветочки. Ягодки начались, когда им стали очень по
знакомству предлагать - а они, естественно, не отказывались, только спать
становилось уже совсем некогда - тексты с совершенно им неизвестных
языков. Например, с корейского. Баксы, блин. "Ну я не могу больше, -
рыдающим голосом говорила Ирка. - Давай откажемся!" - "Спокуха на фэйсе! -
бодро отвечал сидящий за машинкой Малянов. - Жрать хочешь? Бобке кроссовки
нужны? Диктуй, шалава!" - "Диктовать? - язвительно переспрашивала Ирка,
закуривая. - Пожалуйста! С удовольствием! - затягивалась. - Его голос стал
объемнее, чем его мысль, и от этого немного странно сотрясался воздух в
комнате. Только его глаза, не видные сквозь гнусное пространство, имели
неописуемое выражение. Хоть и страдая немного, но с задорным выражением
лица он продолжал: "Подумай о товарищах, с рассвета до заката работающих,
пачкая кофем станки! Подумай об их бледных лицах, собранных на пыльных
рабочих местах и работающих, как мулы!" - "Ё!.. - озадаченно икал Малянов,
но вовремя осекался. - Что, так и написано?" - "Так и написано". -
"Кофем?" - "Кофем!" - "Какое гнусное пространство..." - задумчиво
произносил Малянов, и вдруг, посмотрев друг на друга, они начинали дико
хохотать. Буквально ржать, едва не валясь со стульев. "Может... -
всхлипывая, выдавливала Ирка, - может... испачканный кофем станок... это у
них, в Сеуле... предел нищеты?"
"Кошмар, - удрученно произносил Малянов, отсмеявшись. - Что с русским
языком делается..." - "Да уж, - с готовностью подхватывала Ирка; время
ругани - время отдыха. - Даже дикторы, даже артисты уже не понимают,
скажем, разницы между "надел" и "одел". Как скажет "одел калоши", так я
сразу пытаюсь сообразить, что же он на них надел. Шляпу? Колготки?" -
"Представляешь, если и в обратную сторону путать начнут? - начинал мечтать
Малянов. - Про какого-нибудь заботливого банкира: он надевает жену с
иголочки!" - "Как жену надеваешь? - с хохотом подхватывала Ирка. - От
Диора!" - "А рекламки эти в метро, обращала внимание? Дизайн, цвет,
полиграфия... какие мощности задействованы, какие деньжищи угроханы - а
"Кристал" пишут с одним "л". - "Фирма "Ягуана" через "я", - подхватывала
Ирка. - Как будто в честь Бабы-Яги, а не ящерицы игуаны". - "Да нет, -
вдруг хихикал догадливый Малянов. - Это они так представляются. Лицо
фирмы. Я, говорят, гуано. Гуано знаешь, что такое? Птичий помет, на
чилийских островах добывают. Удобрение - пальчики оближешь, сам бы ел.
По-испански гуано, а по-нашему говно. Так прямо сами и сообщают: я -
говно".
И они опять смеялись.
"Ладно, - говорил Малянов потом. - Будем рассуждать логически. Что
хотел сказать автор? Полагаю, что пыльные лица на рабочих местах вкалывают
до потерн пульса. До посинения. До седьмого пота, во! Кровь из носу капает
на станки у них, а не кофей! Так и запишем... - И его пальцы начинали
проворно плясать над рокочущей и лязгающей клавиатурой раздрыганной
машинки. И он приговаривал: - От моих усилий тоже... несколько странно...
сотрясается воздух в комнате... А интересно... сколько платят тому, кто
нам... подготовил такой..." - "Ты не слишком далеко от оригинала
отходишь?" - озабоченно спрашивала честная Ирка, заглядывая ему через
плечо. "Ништо! - отвечал Малянов. - Думаешь, найдется идиот, который за те
же деньги полезет сверяться с подлинником? Диктуй дальше!" Ирка оббивала
сигарету и шустренько цапала следующую страницу, и лицо у нее
вытягивалось. "Он думал, - упавшим голосом читала она, - что трава,
колышущаяся по ветру за пригорком, одна трава - это трава целиком, а трава
целиком - это одна трава. Если не так, думал он, то ему, имеющему только
имя, нет причины умирать..." - "Е!.." - икал Малянов. "Ну я не понимаю! -
рыдающе восклицала Ирка. - Я вообще не понимаю, что хотел сказать автор! -
Она вчитывалась еще раз. - ...Одна трава - это трава целиком... а целиком
- это одна трава... Слушай, может, это связано с восточными философиями?
Дзэн, синто... что там у них еще... дао... Может, Глухову позвонить? Как
ты думаешь?" - "Я думаю одно, - отвечал Малянов, от обилия травы тоже
несколько стервенея. - В пятницу мы должны сдать чистовой текст.
