Долгий и исключительно плодотворный пик творчества
Стругацких пришелся на то время, когда постепенно стала ветшать
и сходить на нет вера в светлое будущее и, тем более, в то, что
достигнуть его поможет технология. Этот процесс привел в
частности, к окончательному разрыву слова "фантастика"
со словом "научная". Являющийся сценой для действий и
переживаний персонажей мир перестал мыслиться как результат
научно-технического прогресса и стал мыслиться как результат
любого, хоть какого, сколь угодно абстрактного изменения. Этот
скачок в принципе значительно увеличивает художественные
возможности фантастики. Конечно, развитие техносферы как предлог
изменений осталось - просто оно стало из единственно
возможного их предлога одним среди многих возможных. Но гораздо
более перспективными представляются две сцены, на которых
Стругацкие не успели (или не захотели) поставить своих
спектаклей, но которые в последние годы все чаще используются
фантастами "четвертой волны" - альтернативная
история и фэнтэзи. Причем как второй, так и, тем более, первый
приемы применяются, по сути, для целей прежних - для
конструирования желательных или не желательных, заманчивых или
отталкивающих миров и моделирования человеческих чувств и
поступков в оных.
Правда, тут имеет место серьезнейший перекос: светлых моделей
практически не видно. Это объяснимо, конечно - мы сейчас,
в сущности, лишились будущего, в большинстве своем не ждем от
него ничего хорошего; мы отчуждены от него. Попытка описать
светлое капиталистическое завтра и, скажем, утонченные
переживания одухотворенных спонсоров и спонсориц
российско-украинского полета на Марс выглядела бы дебильным
фарисейством. Но и шквал антиутопий уже не заслуживает доброго
слова. Потому что всякое лекарство при передозировке - яд.
Описание нежелательных вариантов бытия - чрезвычайно
сильное средство, применяемое тогда, когда надо пробудить людей
от спячки, привлечь внимание к проблеме, бьющей в глаза, но
почему-то никем не замечаемой. Ударить в набат. Но когда
опасность очевидна, описывать миры, в которых спастись от нее не
удалось и тем подсознательно убеждать, что она и здесь
неотвратима... Говоря высоким языком, это значит еще более
нагнетать страх перед будущим и, следовательно, общую паранойю в
настоящем. Говоря попросту, это скучно читать. И не зря
создатели подобных произведений (не стану никого называть, чтобы
не обидеть) всячески стараются замаскировать эмоциональную
монотонность и нравственный вакуум своих миров максимально
усложненными способами их описания. Так и видишь, как пиит
грызет перо в потугах подать все тот же тотальный мордобой так,
как еще никто до него...
Как только объектом фантастики стали не трансформации миров, а
трансформированные миры, виток спирали оказался полностью
пройден и, уже на новом уровне, вооруженная колоссальным новым
арсеналом приемов создания разнообразнейших сцен для действия,
фантастика безвозвратно ушла из той области литературы, где
толковали о том, что бы надо и чего бы не надо изменять, и
вернулась в ту великую область, где толкуют о том, как бы надо и
как бы не надо жить.
Сказать, что после этого она встала в ряд с такими
произведениями, как великие утопии средневековья (теперь
воспринимаемые, скорее, как антиутопии) или желательными и
нежелательными мирами Свифта, значит почти ничего не сказать.
Во-первых, и сами эти произведения лежат в русле древнейшей
традиции, загадочным образом присущей нашему духу. Дескать,
стоит только убедительно и заманчиво описать что-либо желаемое,
как оно уже тем самым отчасти создается реально, во всяком
случае, резко повышается вероятность его реального возникновения
в ближайшем будущем; а стоит убедительно и отталкивающе описать
что-либо нежелаемое, как оно предотвращается, ему перекрывается
вход в реальный мир. Мы тащим эту убежденность еще из пещер, где
наши пращуры прокалывали черточками копий нарисованных мамонтов,
уверенные, что это поможет на реальной охоте завтра, и твердо
верили, что стоит только узнать подлинное имя злого духа и
произнести его, окаянный тут же подчинится и станет безопасен. А
во-вторых, апофеозом этой традиции для европейской культуры
явились такие произведения, как Евангелия и Апокалипсис. Книга о
царствии небесном и о том, как жить, чтобы в него войти -
и книга об аде конца света и о том, как жить, чтобы через него
пройти.
По сути дела, беллетризованное описание желательных и
нежелательных миров есть ни что иное, как молитва о ниспослании
чего-то или обережения от чего-то. Эмоции читателей здесь сходны
с эмоциями прихожан во время коллективного богослужения.
Серьезная фантастика при всей привычно приписываемой ей
научности или хотя бы рациональности является самым религиозным
видом литературы после собственно религиозной литературы.
Является шапкой-невидимкой, маскхалатом, в котором религия
проникла в мир атеистов, нуждающихся, тем не менее, в
суперавторитете, в объединительной вере и получающих их в виде
вариантов будущего (или альтернативного настоящего, что
психологически все равно), которых МЫ хотим и которых МЫ не
хотим. Фантастика - единственное прибежище, где может
почувствовать себя в соборе (но не в толпе) и помолиться (но не
гневно заявить справедливые претензии) атеист, а их у нас, как
ни крутите, немало. Ну что это, если не мольба, не крик души
верующего, в силу воспитания сформулированный сознанием в виде
достижений грядущей науки: "Русские решили, что лучше быть
беднее, но подготовить общество с большей заботой о людях и с
большей справедливостью, искоренить условия и самое понятие
капиталистического успеха..." (Ефремов, "Час
Быка").
Отсюда - совершенно специфическая, удивительная роль,
которую играла у нас в стране НФ в шестидесятых и семидесятых
годах; возможно, она еще сыграет ее в будущем. Даже некое
подобие религиозной организации, объединения единоверцев
возникло... Какому еще виду литературы такое было под силу? На
фантастических Вселенских Соборах проблема правоты или неправоты
Экселенца - Сикорски (Стругацкие, "Жук в
муравейнике") обсуждалась с той же страстью и с той же
дотошностью, с какой века назад иные Вселенские Соборы
обсуждали, кем порождается Дух Святой... Не шутите: так адепты
нащупывали контуры основанной на гуманистически-коммунистических
догматах этики. И лишь колоссальная эмоциональная
притягательность созданного Стругацкими будущего в целом в
состоянии была их на это подвигнуть.
А когда процесс оказался прерван, кризис серьезной НФ лишь по
форме обусловлен был узурпацией издательских площадок
профанаторами веры; на деле же - кризисом взрастившей
фантастику секуляризованной религии. Даже сами фантасты, если
работали честно, могли лишь повторять раз за разом: "Не хочу
мора" - и пространно описывать этот мор; "Не хочу
глада" - и во всех подробностях мусолить глад. И в
какой-то момент количество, как это часто бывает, перепрыгнуло в
качество. Описываемые все более мастерски, все более
отвратительно, все более разнообразно и все более массово
нежелательные миры стали восприниматься как единственная
предлагаемая перспектива - и тем рассекли связь между
пастырями и паствой.
Как убого, в сущности, выглядит человек, который знает лишь,
чего он не хочет от будущего, и не представляет даже, чего он
хочет. Или, пуще того, сам знает, насколько эгоистичны его
желания, и не решается говорить о них вслух. Или, еще пуще,
заранее уверен, что будущее ни за что не даст ему желаемого, что
будущее обязательно предаст...
Но вот в чем штука - будущее будет. Никуда не денется,
рухнет нам на головы снова, и снова, и снова. И если ничего не
просить у него - оно окажется пустым; а пустоту, как
сорняки незасеянное поле, заполнят те самые мор и глад, которых,
казалось бы, никто не хотел.
---------------------------------------------------------------
Круг восьмой. 1994
------------------
ВМЕСТО ЭПИЛОГА: ВСЕ ЕЩЕ ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ...
О, если бы смирялись они в то время, когда настигали их
бедствия! Напротив, сердца их ожесточались, а сатана представлял
им дела их прекрасными.
Коран, сура "Скот", стих 43
Довелось мне недавно посмотреть "Пресс-клуб",
посвященный близящемуся восстановлению в России монархии и
претендентам на императорский пост. Ну, уж воистину: "УЕЗЖАЮ
ПРОЩАЙ ТВОЯ КРЫША"...
Надеюсь, всем уже понятно, что к идее империи как таковой я
отношусь безо всякого предубеждения. Да любая крупная
страна - империя! А уж которая из них империя зла, а
которая - империя добра, решать вправе лишь те, кто
ежедневно до отвала ест с древа познания добра и зла. Совсем
другой нужен уровень компетентности.
Но и с нашего уровня видно, что процесс дробления империи,
раз начавшись, завершения, в сущности, не имеет. И чем меньше
становятся осколочные империи, на которые дробится большая, тем
они становятся злее. Нет, ну правда: почему выход, скажем,
Грузии из СССР - это торжество демократии и исторической
справедливости, а выход Абхазии из Грузии - это нарушение
территориальной целостности суверенного государства?
Другое дело, что разговор о восстановлении Российской империи
есть вопиюще издевательский обман в ситуации, когда Российское
правительство в истинно большевистских традициях (в Америке
негров линчуют, аспиды!), помноженных на холуйское стремление
покрасоваться перед мировым сообществом тем, какие мы теперь
хорошие, готово заботиться о каком угодно из живущих на
российской территории народе, кроме русского. Почему несчастные
татары, зверски выселенные из Крыма, являются депортированным
народом, а сдернутые из средней России в опустелый благодатный
Крым несчастные русские, поначалу совершенно не представлявшие,
что делать с этой чужой, спаленной и безводной землей,
депортированным народом не являются? Почему мы до сих пор не
умеем - или боимся, что нас тут же обзовут фашистами, что
ли? - называть одни и те же вещи одними и теми же словами?
Почему когда бьют тех - это всегда целый погром, а когда
этих - всегда лишь пьяная драка? Разве в девяносто первом
году, безо всякого Сталина, одним лишь беловежским росчерком
пера не оказались депортированы не тысячи, не десятки тысяч, но
миллионы русских - и не просто из родных мест, но вообще
за пределы родной страны? Бедняги-месхетинцы, сосланные в
Среднюю Азию, по крайней мере остались внутри империи; но в той
же Средней Азии русские - а во сколько раз их больше, чем
месхетинцев? - в одночасье оказались рассыпанными по
нескольким чужим империям, которые до сих пор продолжают
дробиться и, соответственно, поэтапно звереть...
А между прочим, есть российский закон о реабилитации
репрессированных народов. А в законе, если не ошибаюсь, статья
6, предусматривающая реабилитацию территориальную. Но ведь
именно русские никак не подпадают под действие данного
российского закона, ибо территории, на которых надлежало бы сию
реабилитацию проводить, все, как на грех, лежат за пределами
нынешней России...
Да, похоже, и я могу сказать много такого, за что демократы
навечно навесят на меня ярлык фашиста. Могу - но не буду.
И не потому, что не хочу. Иногда очень хочу - от
бессильного возмущения, от злости на царящие кругом подлость и
идиотизм... Но даже из уже сказанного отчетливо видно, насколько
бессмысленны все эти, казалось бы, справедливые требования и в
какой тупик ведут все решения, принимаемые в данной системе
координат. Есть в математике такой метод - доказательство
от противного. Применительно к политике скажем: от очень
противного. Противного до тошноты.
Что же касается института монархии как якобы необходимого
символа государственности, то, по-моему, символизировать он
может только ее крепчающий маразм. Я даже не касаюсь того, что
все претенденты, мягко говоря, один другого страньше. Но, ежели
народа не боитесь, то хоть Бога побойтесь, православные! Какой
же император без двора? Без аристократии? Еще одну ораву
