куклу?!
Она без слов потерлась носом о его щеку. Но тут же мысли ее вернулись
к случившемуся. А потом убежали в завтра. И тогда она сказала:
- Если капитан Квотерблад спросит меня, где ты был вчера ночью, я не
смогу соврать.
- А раньше могла, - со вздохом заметил Рэд.
- Раньше была совсем другая жизнь. Раньше я сидела в окопе и
отстреливалась от всего мира. В последние дни мне показалось, что я
наконец из окопа вылезла.
- Как хочешь, - сказал Рэд. - Только имей ввиду... Я не жалею о
сделанном. Ни капли.
И было непонятно, что именно он имел в виду.
Полиция явилась в дом назавтра. Рада не было: он ушел на биржу труда.
Гута только-только отвела Мартышку в школу, выслушав по дороге массу
восторженных вскриков.
Впрочем, капитан Квотерблад семью бывшего сталкера Шухарта на этот
раз своим персональным вниманием не почтил, прислал какого-то плюгавого,
весьма смахивающего на серого мышонка сержантика.
Мышонок не стал ходить вокруг да около, спросил напрямик:
- Миссис Шухарт, где ваш муж был прошлой ночью?
- Веточки корявые, а вам что за дело? - сказала Гута.
Мышонок и глазом не моргнул:
- У нас есть в отношении вашего мужа кое-какие подозрения. Потому я и
задал вам такой, вопрос.
- Мой муж спал! - Гута тона не смягчила. - Сладко-пресладко! Под моим
теплым боком!
- Я имею в виду не сегодняшнюю ночь, - напомнил мышонок.
- Если вы полагаете, что ночи у нас отличаются друг от друга, то
ошибаетесь, - сказала Гута, поражаясь вновь вернувшейся к ней решимости. -
Муж был дома. А что случилось?
- Умер старый Барбридж.
- Ах вот в чем дело! - Гута тщательно разыграла возмущение. - И вы,
разумеется, решили, что его убил Рэд Шухарт по прозвищу Бешеный?!
- Не имеет никакого значения, что мы решили! - В голосе мышонка тоже
зазвучали стальные нотки. - Я вас спрашиваю, где был ваш муж прошлой
ночью!
Гута не сбавила тон:
- Вы меня простите, но причины убить Барбриджа имелись у доброй
половины города Хармонта! И добрая половина города Хармонта не слишком
расстроится, узнав, что эта мразь наконец отдала Богу душу... Что же
касается моего мужа, то он всю прошлую ночь трахался. Естественно, в своей
собственной постели со своей собственной женой.
9. МАРИЯ ШУХАРТ, 15 ЛЕТ, АБИТУРИЕНТКА
Едва ушел дядя Дик, приперлась старуха Норман.
Папка, ясен перец, на звонок не откликнулся, продолжал себе торчать в
гостиной. К соседке вышла мать, пригласила на кухню.
День открытых дверей какой-то, подумала Мария, но ПРИСЛУШАЛАСЬ:
частенько разговоры мамы со старухой Норман были достаточно прикольными.
Однако на сей раз беседа поначалу как бы ничего особенного из себя не
представляла. Принялись пережевывать кухонные рецепты, нестираное белье и
прочую лажу. Мария вернулась к учебникам. Однако полностью разговор не
погасила, _ц_е_п_л_я_л_а_с_ь_ краешком внимания. И потому услышала вопрос
соседки:
- Скажи мне, Гута, старик ваш требует за собой какого-нибудь ухода?
Мать удивилась такому вопросу, но ответила честно:
- Нет, Эллин. Он же не ест, не пьет и в туалет не ходит. Я, конечно,
делаю для него кое-что, кровать, скажем, разбираю на ночь. А утром
застилаю снова, несмятую... В общем, скорее это даже не для него, а для
себя... Чтобы по-человечески было, понимаете?
- Понимаю, - сказала старуха Норман. - А вот у меня Стефи
изменился... Словно хочет чего-то...
- Не может быть, - сказала мать. - Мумики никогда ничего не хотят,
потому что...
- Я тоже раньше так считала, - оборвала ее старуха Норман. - Но вот в
последнее время... - Она помедлила. - Когда я ухожу из дома, там что-то
происходит. Передвигаются стулья, пачкается посуда, разбрасывается
спальное белье. Приду, уберу, наведу порядок. А потом опять все
повторяется. Причем пока я с ним, тишь и гладь. Стоит же выйти, все
сначала. Как в детстве, бывало, когда он был ребенком...
Мария улыбнулась. Наконец-то старуха Норман заметила, что и в ее доме
что-то творится...
- Веточки корявые, не может быть! - повторила мать. - Они же еле
движутся. Папаня пока руку поднимет, четверть часа пройдет.
- Стало быть, по-вашему, я сошла с ума? - В голосе старухи Норман
послышалось нескрываемое раздражение.
- Да нет, конечно, - отозвалась мать. - То есть я хочу сказать... Ну
я просто не знаю. У нас ничего такого никогда не случалось.
Так уж и не случалось, подумала Мария. Очень даже случалось. И не
такое еще!
- Вот я и думаю, - продолжала старуха Норман, - что Стефан делает все
это для того, чтобы за повседневными заботами я забывала о его смерти.
Такой чуткий мальчик...
Марии очень хотелось посмотреть сейчас на мать. Наверное, та в
изрядно обалделом виде. И не удивительно! Судя по всему, у старухи Норман
после того, как к ней тоже явился мумик, совсем башня рухнулась.
- Мария! Маменька у вас?
В отличие от деда Шухарта. Стефан Норман всегда начинал разговор
первым.
- Да, у нас.
- Языком молотит, как всегда?
- Беседует с мамой, - дипломатично ответила Мария. Тебя, тормоз, мне
еще не хватало, подумала она.
- О чем?
Мария пересказала содержание разговора матери со старухой Норман.
- Так-так, - сказал Стефан. - Старая стерва сделала выводы из
происходящего с точностью до наоборот... Послушай, Мария, у меня к тебе
есть просьба. Объясни ей суть. О том, что в нашем доме бардачишь ты,
можешь не рассказывать. Пусть виновником буду один я. Все равно ведь ты
делаешь все это по моей просьбе.
Мария подумала и ответила:
- Я не могу объяснить ей суть. Такая новость будет для нее слишком
крутой.
- Тогда грохни старуху. - Слова сыпались, как песок в песочных часах,
- равнодушно и размеренно. - Ведь ты можешь и это.
Да, подумала Мария, это я могу и могу очень чулково. Но неужели мама
родила меня только для того, чтобы я помогала давно умершим и убивала
живых!
- Прикончи ее сам.
- Но ты же знаешь, какое у меня тело. Пока я воткну в нее перо, она
тысячу раз проснется и когти рванет.
- А может, после твоей попытки ничего больше и не потребуется. Она
или просто испугается, или сшурупит, в чем прикол. И в том и в другом
случае она тебя _о_т_п_у_с_т_и_т_.
- Как бы не так!.. Она и раньше-то не шибко шурупила, а уж теперь от
радости и вовсе что-либо соображать перестала. Впрочем, главное совсем не
в этом. Как я ей в глаза посмотрю, когда она умрет?! Пусть я и не люблю
мать, но убивать собственными руками не стану.
- Я убивать твою мать тоже не стану, - сказала Мария.
- Как же ей объяснить, что мне мое возвращение домой не нравится?
- Уйди на подзарядку и больше не появляйся.
- Если бы... - Голос Стефана стал печальным. - Мы же над собой не
властны. Пока она этого желает, я снова и снова буду к ней возвращаться.
Окажись я стариком, как твой дед, мне бы, может, и улыбалось, что я
кому-то нужен. Даже в таком виде... - В голос вернулось ожесточение. - Но
меня она и при жизни своими заботами достала!
- Тогда напиши ей письмо, - сказала Мария. - И отвали от меня! Я не
стану грохать твою мать. И разбрасывать вещи у вас в доме больше не буду.
Потому что это совсем не детские шалости, как кажется твоей матери.
- Погоди, Мария... - Стефан хотел продолжить уговоры, но она
и_з_г_н_а_л_а_ его из своего сознания.
А внизу две озабоченные своими детьми женщины уже прощались.
- Пойду я, - сказала старуха Норман. - Посмотрю, что он там за это
время натворил. Знаешь, Гута, оказывается, еще есть для чего жить!
Мать закрыла за нею дверь. В доме вновь наступила тишина. Мария
перевела дух и вернулась к учебникам. Тишина длилась минут пять, а потом
раздался привычный командирский голос:
- Веточки корявые, куда это ты собрался? А ну-ка ложись!
- Мне надо, - сказал папа.
- Уж больно часто ты к ней бегать стал!.. Теперь-то я понимаю, почему
она так желала, чтобы я отправилась в Зону.
- Ничего ты не понимаешь. И не поймешь никогда. Пусти!
- Не пущу!
- Пусти! Не к ней я.
- Тогда тем более не пущу.
- Пусти меня, сука! - взревел папа.
Послышался шум - похоже, что-то упало.
Хлопнула дверь. Потом загудел привод гаражных ворот, и заурчал
двигатель старого "лендровера".
И тут мать закричала внизу заячьим голосом:
- Мари-и-и-я-а-а!
Мария выскочила из комнаты, ссыпалась вниз по лестнице.
Мать полулежала в прихожей, опираясь правой рукой об пол, а левой
держась за грудь. Платье на груди было разорвано.
- Останови его, Мария! Останови отца, ради Бога! Ведь ты же можешь
это сделать! Я знаю!
Когда тебе нужно, ты все знаешь, подумала Мария. Но я не властна над
людьми. Потому что способность остановить человека - как и способность
убить его - вовсе не равнозначна власти над ним. Гораздо важнее умение
побудить его к действию. Или к мыслям.
- Могу. - Она принялась поднимать мать с пола. - Но разве это то, что
отцу сейчас нужно?
- Да он же в Зону поехал! В Зону!!! Понимаешь ты это?
- Понимаю. Вставай. Смотри, синяк какой.
У Гуты задрожали губы, затряслись руки.
- Да будьте же вы прокляты, выродки! - сказала она. - Боже! За что
меня судьба наградила таким мужем? За что дала дочку, которая родного отца
спасти не желает? За что? Чем я провинилась перед тобой, Господи
Всемогущий? Неужели тем, что любила их? Неужели тем, что всегда прощала
мужа и всегда ждала его? Неужели тем, что захотела увидеть свою дочь
обычным человеком?
На этот раз мама жалела не ее, Марию, а саму себя. И это оказалось
еще большим влетом. Потому что от той привычной жалости ехала крыша, а от
этой прихватило ливер. И сердечная боль оказалась гораздо страшнее
головной. Потому что раньше хотелось плакать, а теперь захотелось умереть.
Мать жалела себя, а ее, Марию, ненавидела. Эта ненависть все и
решила. В Марию неудержимо хлынули _с_и_л_ы_.
Сон пришел мгновенно.
Она стояла в "белой яме", перед тем самым "надувным шариком", который
так и не сумел сделать из Мартышки Марию. Да, он как бы наградил Мартышку
клевой мордашкой, острым умом и крутой фигурой. Однако вот выясняется, что
для того, чтобы стать Марией, клевой мордашки, острого ума и крутой фигуры
мало. Нужно, чтобы в тебе было еще кое-что. И чтобы много чего не было. К
примеру, хотя бы умения разговаривать с ожившими покойниками. И дара
слышать людей за звуконепроницаемыми стенами. И способности видеть их на
расстоянии.
А Мария, оказывается, видела. Вон он, папка, мчится на "лендровере",
сжав побелевшими пальцами руль. В глазах его нет страха смерти. Там только
восторг от того, что он снова идет на "рыбалку". И томное ожидание, как
будто он спешит к своей любимой женщине. На мать он такими глазами никогда
не смотрел. И на тетку Дину Барбридж наверняка не смотрел. Впрочем, на
тетку Дину он никогда бы и не стал так смотреть. Тетка Дина была для него
живой игрушкой. Как для нее, Марии, сталкеры в детских снах. Так что ничем
она, Мария, от своего папки не отличается. Пусть он и не способен на те
чудеса, на которые способна дочь. Зато он как бы умел делать мать
счастливой. Пусть и на время. Только это было раньше. До того, как она,
Мартышка, стала казаться всем Марией. Он умел. А она не сумеет. Всего
через пять минут папка достигнет розовой прозрачной полусферы. И тогда за
мать станет отвечать она. И ляжет на ее сердце груз непосильной материной
жалости к самой себе. Груз, которого не выдержит никакой ливер. Даже
ливер. Мартышки.
