доводы он приводит? Мы тратим воду? А поинтересовался ли он цифрами? У
меня они все есть. Я велел их приготовить к прибытию вашей комиссии.
Океаны Земли содержат четыреста миллионов кубических миль воды, а
каждая кубическая миля весит четыре с половиной миллиарда тонн. Это не так
уж мало! Часть этой громады мы тратим на полеты. Разгон происходит в
основном в пределах поля тяготения Земли, значит, выбрасываемая вода
возвращается в океаны. Этого Хильдер не учитывает. Когда он говорит, что
за полет расходуется миллион тонн воды, он лжет. Меньше ста тысяч тонн!
Теперь допустим, что на год приходится пятьдесят тысяч полетов. Этого,
конечно, не бывает - их и полутора тысяч не наберется. Но, допустим,
пятьдесят тысяч. Ведь со временем число полетов, безусловно, увеличится.
При пятидесяти тысячах полетов в год в космосе будет невозвратимо теряться
одна кубическая миля воды. Это значит, что за миллион лет Земля потеряет
четверть процента своих водных запасов!
Дигби развел руками.
- Комиссар, "Межпланетные сплавы" попробовали использовать подобные
цифры в борьбе против Хильдера. Но разве можно сухой математикой победить
мощное эмоциональное движение? Хильдер пустил в ход словечко
"расточители". Понемногу он сделал из него символ гигантского заговора
банды алчных, жестоких негодяев, грабящих Землю ради своей минутной
выгоды. Хильдер обвинил правительство в том, что оно почти все состоит из
подобных людей, Ассамблею - в том, что она им подчиняется, прессу - в том,
что она им принадлежит. К сожалению, все это не кажется нелепостью
среднему человеку. Он прекрасно знает, что могут сделать эгоисты с
богатствами Земли. Он знает, например, что случилось с нефтью в Смутные
времена, знает, как погубили плодородие почв. Когда наступает засуха,
фермера не интересует, что на космические полеты расходуется лишь
крохотная капелька по сравнению с общими водными запасами Земли. Хильдер
назвал ему виновников, а в несчастье нет лучшего утешения, чем знать, кого
винить. И ради каких-то цифр он от этого утешения не откажется.
- Вот этого я и не понимаю, - сказал Сэнков. - Может быть, я просто
не знаю, как живет Земля, но мне кажется, что, кроме напуганных засухой
фермеров, там есть и другие люди. Насколько я понимаю из сводок новостей,
сторонников Хильдера меньшинство. Почему же вся Земля идет за горсткой
фермеров и сумасбродных подстрекателей?
- Потому, комиссар, что у людей есть обыкновение беспокоиться о своем
личном благополучии, о своем личном будущем. Сталелитейные компании видят,
что эпоха космических полетов требует все больше легких сплавов, в которые
не входит железо. Профсоюзы горняков опасаются внеземной конкуренции.
Каждый землянин, которому не удается получить алюминий для какой-нибудь
своей постройки, уверен, что алюминий идет на Марс. Я знаю одного
профессора археологии, который выступает против "расточителей" только
потому, что не может получить от правительства денег на свои раскопки. Он
убежден, что все государственные фонды расходуются на ракетные
исследования и космическую медицину, и это его возмущает.
- Все это показывает, - заметил Сэнков, - что земляне не очень-то
отличаются от нас, марсиан. Но как же Генеральная Ассамблея? Почему ей
приходится идти на поводу у Хильдера?
Дигби кисло усмехнулся.
- Не так уж приятно объяснять тонкости политики. Хильдер внес
законопроект об организации нашей комиссии для расследования
расточительства в космических полетах. Пожалуй, не менее трех четвертей
Генеральной Ассамблеи было против такого расследования, как вредного и
ненужного бюрократического мероприятия, каковым оно и является. Но какой
законодатель рискнет возражать против расследования случаев
расточительства? Немедленно создалось бы впечатление, будто он сам чего-то
боится, что-то скрывает. Будто он сам извлекает какую-то выгоду из
расточительства. Хильдер не стесняется выдвигать подобные обвинения, и,
справедливы они или нет, они могут подействовать на избирателей во время
следующих выборов. И законопроект прошел. Потом встал вопрос о назначении
членов комиссии. Те, кто был против Хильдера, не захотели в нее войти,
потому что это заставило бы их принимать компрометирующие решения. Держась
в стороне, легче не попасть под огонь Хильдера. В результате я оказался
единственным членом комиссии, открыто осуждающим Хильдера, и это может
стоить мне мандата на следующих выборах.
- Надеюсь, до этого не дойдет, - сказал Сэнков. Оказывается, у Марса
меньше друзей, чем мы думали. И нам не хотелось бы потерять одного из них.
Но чего Хильдер вообще хочет?
- По-моему, это очевидно, - сказал Дигби. - Он хочет занять пост
Всемирного Координатора.
- По-вашему, это ему удастся?
- Если ничто его не остановит, - да.
- И тогда он прекратит кампанию против расточительства?
- Не знаю. Возможно, он еще не думал, что будет делать потом, когда
станет Координатором. Впрочем, если вас интересует мое мнение, он не
сможет прекратить кампанию, сохранив при этом популярность. Движение это
уже вышло из-под его контроля.
Сэнков почесал шею.
- Ну, что ж! В этом случае я хочу попросить у вас совета. Что мы,
жители Марса, можем сделать? Вы знаете Землю. Вы знаете ситуацию там. Мы
не знаем. Скажите, что нам делать?
Дигби встал и подошел к окну. Он взглянул на низкие купола соседних
зданий, на разделяющую их совершенно безжизненную равнину, усеянную
красными скалами, на лиловое небо и съежившееся солнце. Не поворачивая
головы, он спросил:
- А вам в самом деле нравится здесь, на Марсе?
Сэнков улыбнулся.
- Большинство из нас просто не знает ничего другого, и Земля,
наверное, покажется нам после этого чем-то странным и непривычным.
- Но неужели вы к ней не привыкнете? После Марса на Земле не может не
понравиться. Неужели вашим людям не будет приятно свободно дышать свежим
воздухом под открытым небом? Вы же когда-то жили на Земле. Вы помните,
какая она.
- Смутно. И все-таки это трудно объяснить. Земля просто существует.
Она приспособлена для людей, и люди к ней приспособлены. Они воспринимают
Землю такой, какая она есть. На Марсе все иначе. Он не обжит, не
приспособлен для людей. Его приходится переделывать. Здесь люди строят
свой мир, а не получают его готовым. Марс пока еще не бог весть что, но мы
строим, и, когда кончим, получится то, что нам нужно. Это по-своему
замечательное чувство - знать, что ты сам строишь мир. После этого на
Земле будет, пожалуй, скучновато.
- Ну, не все же марсиане настолько философы, чтобы довольствоваться
невыносимо тяжелой жизнью ради будущего, которого, может быть, никто из
них не увидит, - возразил Дигби.
- Нет, не совсем так.
Сэнков закинул левую ногу на правое колено и, поглаживая лодыжку,
продолжал:
- Я говорил, что марсиане очень похожи на землян. Они люди, а люди не
так уж склонны к философии. И все-таки жить в растущем мире - это что-то
да значит, даже если ты об этом не думаешь. Когда я только приехал на
Марс, я переписывался с отцом. Он был бухгалтером и так им и остался.
Когда он умер, Земля была почти такой же, как тогда, когда он родился. Он
не видел никаких перемен. Один день был неотличим от другого, жить для
него означало просто коротать время до самой смерти. На Марсе все иначе.
Здесь каждый день приносит что-то новое: город растет, расширяется система
вентиляции, протягивают водопровод с полюсов. Сейчас мы собираемся
организовать собственную ассоциацию кинохроники. Она будет называться
"Марсианская пресса". Если вы не жили в таком месте, где все вокруг
непрерывно растет и меняется, вы никогда не поймете, как это замечательно.
Нет, Марс, конечно, суровая и скудная планета, и Земля куда уютнее, но
все-таки, мне кажется, если вы заберете наших ребят на Землю, они будут
несчастны. Большинство, возможно, и не поймет почему, но они будут
чувствовать себя потерянными, потерянными и ненужными. Боюсь, что многие
так и не смогут к этому привыкнуть.
Дигби отвернулся от окна, и гладкая розовая кожа на его лбу собралась
в хмурые морщины.
- В таком случае, комиссар, мне жаль вас. Всех вас.
- Почему?
- Потому что я не думаю, чтобы вы, марсиане, смогли что-нибудь
изменить. И вы, и жители Луны и Венеры. Это случится еще не сегодня; может
быть, пройдет еще год-два, может быть, даже пять. Но очень скоро всем
придется вернуться на Землю, если только...
Седые брови Сэнкова почти закрыли глаза.
- Ну?
- Если только вы не найдете другого источника воды, кроме планеты
Земля.
Сэнков покачал головой.
- Вряд ли нам это удастся, верно?
- Да, пожалуй.
- А другого выхода, по-вашему, нет?
- Нет.
Дигби ушел. Сэнков долго сидел, глядя прямо перед собой, потом набрал
местный видеофонный номер.
Через некоторое время перед ним появилось лицо Теда Лонга.
- Ты был прав, сынок, - сказал Сэнков. - Они бессильны. Даже те, кто
на нашей стороне, не видят выхода. Как ты догадался?
- Комиссар, - ответил Лонг, - когда прочтешь все, что только можно, о
Смутном времени, особенно о двадцатом веке, перестаешь удивляться самым
неожиданным капризам политики.
- Возможно. Так или иначе, сынок, Дигби сочувствует нам, искренне
сочувствует, но и только. Он говорит, что нам придется покинуть Марс или
же найти воду где-нибудь еще. Только он считает, что мы ее нигде найти не
сможем.
- Но вы-то знаете, что сможем, комиссар?
- Знаю, что могли бы, сынок. Это страшный риск.
- Если я соберу достаточно добровольцев, это уж наше дело.
- Ну, и как там у вас?
- Неплохо. Кое-кто уже на моей стороне. Я уговорил, например, Марио
Риоса, а вы знаете, что он из лучших.
- Вот именно - добровольцами будут наши лучшие люди. Очень мне не
хочется разрешать вам это.
- Если мы вернемся, весь риск будет оправдан.
- Если! Словечко, над которым задумаешься.
- Но и дело, на которое мы идем, стоит того, чтобы о нем подумать.
- Хорошо. Я обещал, что, если Земля нам не поможет, я распоряжусь,
чтобы водохранилища Фобоса дали вам столько воды, сколько понадобится.
Желаю удачи!
В полумиллионе миль над Сатурном Марио Риос крепко спал, паря в
пустоте. Понемногу пробуждаясь, он долго лежал в скафандре, считал звезды
и мысленно соединял их линиями.
Сначала, в первые недели, полет почти ничем не отличался от обычного
"мусорного" рейса, если бы не тоскливое сознание, что с каждой минутой еще
тысячи миль ложатся между ними и всем человечеством.
Они полетели по крутой кривой, чтобы выйти из плоскости эклиптики,
проходя Пояс астероидов. Это потребовало большого расхода воды и,
возможно, не было так уж необходимо. Хотя десятки тысяч крохотных миров на
фотоснимках в двумерной проекции кажутся густым скоплением насекомых, в
действительности они настолько редко разбросаны по квадрильонам кубических
миль пространства, охватываемых их общей орбитой, что столкновение с одним
из них могло быть результатом только нелепейшего случая. Но они все-таки
обошли Пояс. Кто-то подсчитал вероятность встречи с частицей вещества,
достаточно большой, чтобы столкновение с ней могло стать опасным.
Полученная величина оказалась столь ничтожной, что кому-нибудь неизбежно
должна была прийти в голову мысль о парении в космосе.
Медленно тянулись долгие дни - их было слишком много. Космос был
чист, в рубке мог дежурить один человек. И эта мысль родилась как-то сама
