- Нет, пустяки. Просто ушиб.
Когда мы поднялись, я отдал Лине распоряжения: немедленно переодеться,
собрать в сумку минимум необходимых вещей, взять мою машину и ехать на
вертолетную станцию, там сказать, что нужно срочно вылетать в ближайший
крупный город на удаление аппендикса. Из больницы - бежать при первой
возможности и добираться поездом до Каальтенграда. Я дал Лине адрес
сестры и выгреб из бумажника сколько было денег.
- А ты? - спросила она.
- Я должен остаться, чтобы отвлечь на себя внимание. Не волнуйся, мне
все равно ничего не будет. Я чист перед законом, - успокоил я ее, а про
себя подумал: "Хорошо, если бы так!" - Да, вот еще что... Принеси с
кухни нож поострее.
Лина принесла широкий мясницкий тесак - я встал перед зеркалом, поднес
его к голове и...
Эпилог
Итак, моя книга закончилась на том, что я разрезал ножом шишку
на голове, вынул из нее записыватель мыслей и отдал его Лине с
просьбой передать моему издателю. Она перевязала мне голову и
мы обнялись на прощание...
Через пять минут после ее отъезда в конце улицы послышалась
полицейская сирена. Я к тому времени успел забаррикадировать
входную дверь тяжелыми шкафами. Фургон с мигалкой подкатил к
дому - я выпалил в него для острастки. Полиция тут же скрылась
из зоны обстрела, чтобы вызвать подкрепление. Не прошло и
полчаса, как дом был оцеплен, на крышах соседних домов залегли
снайперы. Зазвонил телефон: мне предлагали сдаться без
сопротивления. В ответ я заявил, что держу в заложниках доктора
Бойда с его домработницей, и потребовал в обмен на их
освобождение танк с полными баками горючего и десять миллионов
наличными. Полиция клюнула на мою удочку и вступила в длинные и
нудные торги: мне предлагали вместо танка вездеход или
вертолет, а вместо десяти миллионов - два, три, четыре... и так
далее, вплоть до семи. Я соглашался по одним пунктам, но
выдвигал новые требования по другим.
Так я водил за нос полицию больше двух часов, успешно затягивая
время, но внезапно все переговоры были прекращены, и я понял,
что вмешалась контрразведка. Теперь надо было ждать серьезных
событий... И они очень скоро произошли: входная дверь и шкафы с
оглушительным грохотом разлетелись в щепки от взрыва, по дому
пополз едкий дым слезоточивого газа, и не успел я надеть на
лицо влажную тряпку вместо респиратора, на меня набросились
крепкие парни в противогазах.
В контрразведке меня уже допрашивал не прежний истеричный юноша
с полуопущенными веками, а серьезный, жесткий и цепкий
следователь. Он сразу заявил, что мне сохранят жизнь, если я
укажу местонахождение Игора Бойда или его тела. У следствия
была единственная версия, но очень убедительная для прокурора:
инспектор Вальт Стип похитил доктора Бойда при помощи
домработницы доктора и неизвестного третьего лица.
Сначала я не мог понять, зачем им понадобилось приплести это
третье лицо, но вскоре из вопросов, которые мне задавали, я
понял, что без него следствию никак не обойтись: иначе
невозможно объяснить, куда делся Игор, ведь пилот вертолета
показал, что с Линой его не было. И действительно... ведь было
"третье неизвестное", было! Я сам вдыхал его смрадные пары,
стрелял в его пронырливую тень и поднимался в плотном луче его
света... Но я ничего не сказал про это следователю даже под
пытками.
Меня пытали электрическим током дважды в день, утром и вечером.
У них это называлось "шоковой терапией". Молчать было
невозможно, а говорить правду - глупо, поэтому я рассказывал
своим палачам заведомо сказочные истории про горных партизан,
прячущих в пещерах ядерные боеголовки, про инопланетян,
подрабатывающих на фабриках смерти кочегарами, про тайную
подводную цивилизацию, засылающую в тыл врага диверсантов под
видом золотых рыбок, и прочии бредовые фантазии, вспыхивавшие в
моей голове с каждым новым разрядом тока.
Через неделю под Каальтенградом выследили и арестовали в одном
из пригородных мотелей Лину. Насколько я понял, она встретилась
с моей сестрой Ведой, но отказалась от ее помощи, чтобы Веду не
обвинили в пособничестве. Разумеется, я пытался доказать
следователю, что Лина оказалась случайно замешанной во всю эту
историю, но такая версия не вписывалась в "воссозданную
следствием картину преступления".
Я потерял счет дням и не могу сказать, через какое время
состоялся суд. Думаю, что через несколько месяцев после моего
ареста. Суд был закрытым, без участия адвокатов. Меня обвинили
в похищении и убийстве доктора Бойда и как особо опасного
государственного преступника приговорили к высшей мере
наказания без права на апелляцию. Лину судили отдельно, но тем
же судом, и приговор был вынесен идентичный.
Апеллировать я не мог, но мне все же разрешили написать письмо
Главному инспектору. Я просил его "с учетом моих прошлых
заслуг" выполнить мою просьбу и сохранить жизнь Лине. Вскоре я
получил сухой официальный отказ. Тогда я написал еще одно
письмо, в котором просил казнить нас вместе. На этот раз
Главный обещал "оказать содействие" в выполнении моего
последнего желания.
В переписке с Главным прошло около месяца - мою казнь отложили
до ее окончания. Не буду описывать свои переживания в ожидании
смерти, потому что их не было. Я волновался лишь о том, что
Лину казнят раньше, чем я получу ответ на свою просьбу. Голова
моя стала светлой и ясной, я сделался фаталистом и полностью
покорился своей судьбе. Смешно сказать, но я даже радовался
жизни, потому что меня больше не пытали током и разрешили
читать газеты.
И вот в один прекрасный день... Да, это было чудо! Я едва не
захлебнулся от переполнивших меня чувств: раскрыв центральную
правительственную газету, я увидел большую статью под
заголовком "Клевета во плоти". Собственно, это была не статья,
а подборка возмущенных писем читателей, в которых они клеймили
позором книгу "Плоть и прах" - это была моя последняя книга! Я
плакал от счастья: если мою книгу ругают в центральной газете,
значит, ее читают миллионы. Довольно легко я представил себе
цепь связанных с ее распространением событий: ЗМ дошел через
Лину и Веду до издателя. Вряд ли издатель рискнул официально
издать такую книгу, да еще написанную преступником - скорее
всего, он сделал несколько копий и раздал любителям, а те уже
размножили мою писанину на бумаге, на дискетах и в электронных
сетях. И вот теперь я умиленно перечитывал ругательства в свой
адрес, которые звучали для меня слаще любых похвал: "Серое и
скучное, бездарное произведение... заткнуть грязную собачью
пасть клеветника... нож в спину нашей демократии... позор для
современной литературы... за это надо убивать на месте...
дерьмо, дерьмо и еще раз дерьмо... казнить мало!" Особенно
порадовало меня это "казнить мало!" Интересно, что они имеют в
виду под более суровым наказанием? Вечные пытки? Нет уж, дудки,
дорогие читатели, ухожу я от вас, а вы тут живите как хотите,
Бог вам в помощь и ветрило в руки!
Точная дата казни заранее не объявлялась, но когда мне не
принесли в очередной раз обед, все стало ясно. Тех, кого
отправляли в газовую камеру, переставали кормить за 24 часа.
Причина проста: смертника может от газов стошнить на пол
камеры, а кому потом убирать? Исполнителям приговора? Но им и
так нанесена "моральная травма"...
В ночь перед казнью я крепко и спокойно спал. Мне снились
приятные цветные сны. Жаль, что я их не запомнил. Когда меня
разбудили и вывели из камеры в холодный мрачный коридор с
сырыми стенами, на меня еще теплыми волнами накатывали смутные
воспоминания о волшебных грезах. О, Морфей, сын Гипноса, зачем
ты оставил меня?!
Охранник вывел меня во двор. Впервые за много дней я вырвался
из замкнутого пространства корридоров и камер - в легкие мне
ворвался свежий морозный ветер. Я пошатнулся, опьянев от его
разгульной вольности. Последние впечатления от мира... Ночь. В
свете яркого фонаря игольчато искрится летучий иней. Лай собак
за воротами, невразумительные крики. Мигает красными
сигнальными огнями небольшой фургон с зарешеченными окнами.
Кажется, все... Охранник открыл заднюю дверцу фургона и
втолкнул меня внутрь. Я нащупал в темноте скамью вдоль борта и
сел. Через минуту дверцы вновь со скрипом отворились - привели
Лину. Мы молча обнялись...
Тюрьма находилась на окраине города. За высокой стеной
явственно слышался гул голосов... Ночью?! Откуда? Впрочем, не
все ли теперь равно... Машина тронулась и подъехала к воротам -
железный створ с тяжелым ржавым скрипом отъехал в сторону, и в
ту же секунду неразличимая в темноте толпа взорвалась истошными
криками, свистом, ревом, воем, гиканьем и женскими истеричными
воплями на фоне срывающегося до визга надсадного собачьего
лая...
- Что происходит? - спросила Лина, заглядывая мне в глаза, как
будто там мог быть ответ.
Я прильнул к окну и увидел вдоль дороги возбужденную толпу,
неистово размахивающую руками, а перед ней - живое ограждение
из сцепившихся локтями солдат. Ближе к машине суетились
полицеские, с трудом сдерживая рвущихся с поводков овчарок. Над
толпой возвышалась одна девушка: сидя на плечах рослого парня,
она что-то выкрикивала в сложенные рупором ладони. Я приложил к
стеклу ухо и услышал свое имя...
- Это...
Не окончив фразы, я неожиданно для самого себя расхохотался.
Никогда я так не смеялся - до спазмов в горле и колик в животе.
Я катался по полу фургона, рыдая от смеха и суча в экстазе
ногами.
- Что?! - нервно рассмеялась Лина, заразившись моим хохотом.
- Это... Это... Это моя встреча... встреча с читателями! -
выдавил я из себя, наконец, сквозь радостное хрюканье и ржание.
- Я тобой... тобой... я тобой горжусь! - расхохоталась Лина,
набрасываясь на меня сверху.
Пока мы валялись в истерике по полу, машина выехала за город, и
шум толпы остался далеко позади. Мы успокоились и сели обратно
на скамью.
- О чем ты думаешь? - спросила Лина.
Я сразу понял, что она хочет спросить, о чем я думаю перед
смертью.
- Что мы, наконец, с тобой вместе, - ответил я. - А ты?
- Кто на самом деле похитил Игора? - спросила она.
- На самом деле? - переспросил я. - На самом деле мы об этом
никогда не узнаем.
- Почему? Ты думаешь, его похитили, чтобы спасти или... - она
задумалась, не закончив фразы.
- Скорее всего, это было сделано, чтобы изменить общий ход
событий, - ответил я, поразмыслив. - Его исчезновение очень
многое изменило...
- Да, пожалуй, - согласилась Лина.
Фургон въехал на Фабрику смерти. Несколько поворотов - и
остановка. Последняя и окончательная. Блок газовых камер.
Дверцы распахнулись. Я спрыгнул на землю и подал руку Лине. Нас
окружала небольшая толпа охранников в парадной форме: черные
плащи, синие шарфы, белые перчатки, на ремнях в серебряных
ножнах - тонкие кортики. Человек тридцать. Вид у них был
отчего-то торжественный. Двое из переднего ряда молча протянули
мне блокноты с ручками, за ними потянулись остальные.
- Вы чего? - удивился я.
Лина толкнула меня в бок.
- А, ну да, - дошло до меня. - Как же без этого?! Последний
автограф "живого классика"... Пока он еще жив.
Я взял блокнот, подышал на задубевшие на морозе пальцы и
написал: "Люди уходят, книги остаются. Я к вам еще вернусь,
когда вы откроете мою повесть". Перечитав, остался недоволен:
получилось как-то выспренно. Следующему я написал короче,
опустив первое предложение. Гораздо лучше. Когда я писал
третьему, руки стали опять мерзнуть, и запись еще больше
укоротилась: "Я к вам еще вернусь". Всем остальным я написал
