оттуда целую кипу, - вот я во Франции на конкурсе красоты -
Мисс Вселенная 1945 года. А вот я в Дании... А вот это в
Бельгии. Смотрите, какой шикарный кабриолет. Я специально
привезла его из Америки, чтобы ошарашить королеву.
- Получилось?
- Еще бы. Королевой была я, а она только присутствовала
при мне. Салина выбрала из кучи один красочный журнал и
показала его мне. На обложке фотография женщины в таком
тонком платье, что можно было бы считать ее просто голой.
На ее руках были черные перчатки, инкрустированные
блестками, в черных волосах пламенем горела рубиновая роза.
Сквозь узкие прорези черной бархатной маски просвечивали
искорками зрачки глаз.
- Узнаете, кто это?
- Наверное, вы.
- Это я так была одета в прошлое рождество на празднике в
Майами, там было много почтенных дам, они шарахались от
меня, как от чумы, - со смехом сказала она, любуясь своей
фотографией, - Но все остальные были потрясены
экстравагантностью моего костюма, парни бегали за мной
толпами. На них смешно было смотреть. Один до того
разгорячился, что в самозабвении слизывал пот с моего плеча
во время танца. Я очень люблю, когда на меня смотрят
мужчины. Мне приятно наблюдать, как возбужденные моим голым
телом, они всем телом начинают трепетать от плотского
возбуждения. Они шарят по мне глазами и чудится, будто на
глазах у всей публики меня гладят по самым сокровенным
местам, будто взгляды этих мужчин проникают в меня, как
плоть в плоть. О, я упиваюсь этим и мне хочется в такие
минуты еще больше раскрыться их взорам и отдаться
одновременно всем.
Салина закрыла глаза и запрокинула голову, исступленно
шепча:
- Как жаль, что люди ограничили себя пресловутой моралью,
сковали себя навеки золотыми цепями нравственности и самое
чудесное во всей вселенной назвали пороком. Ах, люди, люди,
- вырвалось у нее. Она встала с дивана и подошла к окну.
Воцарилась неловкая тишина. Я не знал, что ответить ей на
этот довод и водопад страсти и, чувствуя себя виноватым,
уткнулся в журналы. - Зачем мы с вами ушли от всех? -
вдруг спросила она, - Там было скучно, а здесь еще
скучнее. Боже! Как надоела эта скука! Как опротивел мир
со всеми его мелкими, до смешного ничтожными людьми, с его
никому не нужной целомудренностью и лживой нравственностью,
а в душе у нее зловонный букет такого порока и разврата, что
кажется, она сплошная багровая дыра, в которую чуть ли не
каждый раз вниз головой бросаются мужчины. А эти
безобразные псы, жаждущие вина и оргии, в минуты потрясения
вдруг начинают громко вещать о морали, о нравственности,
пренебрежительно говорить - шлюха, с которой вчера извивался
в постели, вкушая сладости, которых ему никто, кроме женщин,
не даст... Вы смотрите, в каких условиях мы живем, почему
юбки должны быть до колен, а не ниже и не выше, почему я
могу оголить почти всю грудь, но только не соски? Почему я
на пляже могу ходить голая, а по городу обязательно
одеваться с головы до ног? Чушь какая-то. Вот мне хочется
сейчас раздеться, я хочу отдохнуть от тугого платья, но вы
здесь и мне неудобно уже это делать, если вы не отвернетесь.
Ну, что же вы молчите? Ответьте мне.
- Я с вами во многом согласен, но кроме сочувствия ничего
сказать не могу. У меня это с кровью матери, еще из утробы.
Мы, немцы, высоко ценим целомудрие и нравственность, для нас
это не просто слова, а культура жизни.
- Ах, вы мелете чепуху! - перебила она меня, раздраженно
отмахиваясь, - Мы... Немцы... У вас не меньше проституток,
чем во Франции, вы тоже толпами лезете смотреть голое ревю и
печатаете миллионами порнографические фотокарточки, - теребя
свой шелковый платок, она прошлась по комнате и подсела ко
мне, - А все-таки, вы, немцы, необычный народ. В вас нет
бесшабашной веселости и милого юмора французов, в вас нет
шокирующей развязности американцев, нет культурной учтивости
швейцарцев и раболепной лести арабов. Салина сидела так
близко ко мне, что я ощущал мелкую дрожь ее ног. Задумчиво
уставившись в пространство, она молчала.
- Зачем вы мучаете себя такими нелепыми мыслями? -
спросил я ее, как-то бессознательно опуская руку на ее
колено. Она вздрогнула, как под ударом электрического тока,
взглянула на меня, отодвинулась.
- Идите в гостиную. Я хочу побыть одна, - и как бы
извиняясь, добавила, - Я от скуки совсем больна, а вы для
меня неподходящее лекарство. Идите, и если Карл еще не
уехал, шепните ему, чтобы он пришел сюда. Мне хотелось ее
избить, месить как тесто, меня душило бешенство. Мое
самолюбие было растоптано ее острым изящным каблучком, и это
требовало отмщения. Я сдержал свой порыв ярости, вяло пожал
ее холодную руку и вышел. Проходя в дверь, я незаметно
отодвинул гардину на окне так, чтобы образовалась довольно
приличная щель. В дом я не пошел, а спрятался в ближайшем
кусте. Через минуту, убедившись, что за мной не следят, я
подошел к беседке и отыскал свою щель. В полумраке я едва
различил фигуру Салины. Она сидела все на том же месте и в
той же позе. Прошла минута, две, три. Она нетерпеливо
взглянула на часы, потом прошлась по комнате почти до двери
и вернулась к зеркалу. Потом она стала собирать журналы,
подолгу разглядывая некоторые из них. Уложив журналы на
место в шкаф, она посмотрела на часы и принялась расхаживать
по комнате. Взглянув на дверь, она вдруг остановилась, с
минуту подумала и стала раздеваться. Сняла платье и
осталась только в очень маленьких трусиках, которые
блестящей ленточкой прикрывали низ живота, она стала
осторожно растирать оголенные груди, любовно разглядывая
себя в зеркале. Покончив с массажем, она сняла туфли и
чулки и забралась на диван. Долго укладывалась, выбирая
позу и, наконец, затихла.
- Это она так ждет Карла, - мелькнула у меня мысль, от
которой мне стало не по себе. - Я для нее плохое лекарство,
что она хотела этим сказать? Я стоял в смятении, не зная,
что делать. Позвать Карла не позволяло самолюбие, а
возврашаться к ней сейчас я не решался. Меня колотила
нервная дрожь и неприятно замирало сердце. Чтобы
успокоиться, я решил пройтись по аллее и выкурить сигарету.
Когда я снова подошел к беседке, в ней было темно. Я
испугался, а вдруг она ушла. И теперь у меня не было
никакой возможности ее увидеть. Но я сразу сообразил, что
она не могла никак уйти незаметно для меня, так как я шел по
той дорожке, которая вела к дому. Я решил войти к ней и
сказать, что Карл уехал, а потом будь что будет. Темнота
придавала мне смелости. Как только я вошел, Салина,
очевидно, повернулась к двери, под ней мелодично зазвенели
пружины.
- Кто это? - шепотом спросила она. Я молчал. Бешеный
стук сердца содрогал меня, как порыв ветра осину. Судя по
молчаливому ответу, уже громче и с издевкой Салина сказала:
- Это опять вы?
- Да, я.
- Зачем вы пришли? Я вас не приглашала.
- Я пришел сказать, что Карл уехал.
- Да! А вы не догадались спросить у портье, когда
произошло это ужасное событие?
- Нет, я никого ни о чем не спрашивал, - разозленный ее
тоном, грубо ответил я, - И вообще, я вам не посыльный, если
вам нужен Карл, идите и ищите его сами.
Я хотел сейчас же уйти, но почему-то задержался.
- Вас очень рассердила моя просьба? - уже более
дружелюбно спросила она. - Я совсем не думала, что этим вас
обижу. Извините меня, я звонила Карлу и он действительно
собирался уехать. У него очень важные дела, но он сказал,
что вас он не видел, хотя разговор мой состоялся через семь
минут после вашего ухода. Я решила, что вы заблудились в
саду. Вы теперь меня извините, я хочу спать. Это
единственная возможность скоротать скучную ночь. Спокойной
ночи. Под ней снова зазвенели пружины и все затихло. Я
стоял ошеломленный и раздавленный, не зная, что делать. Я
не мог уйти от нее, меня как будто приковали к ней невидимой
цепью. Я стал в уме поносить ее площадной бранью, пытаясь
заставить себя возненавидеть ее, но тщетно. Я только еще
более отчетливо понял, что полюбил ее той сумасшедшей
любовью, которая рождается мгновенно и мучает человека всю
жизнь. Динь-динь-динь - дискантом прозвенели часы на трюмо.
Три часа ночи. Я стоял в угрюмом оцепенении и мрачно
соображал: что делать? Мелькнула мысль броситься к ней и
умолять о прощении, чтобы она позволила побыть с ней, чтобы
я мог ее видеть. Теперь даже ее издевки казались мне малыми
по сравнению с этим пренебрежительным молчанием. Созерцание
ее стройного свежего тела доставляло мне почти плотское
наслаждение. О! Чтобы хоть раз взглянуть на нее! Мне
хотелось броситься к торшеру, включить свет, взглянуть на
нее и убежать. Я не знаю, сколько времени я простоял в этой
чернильной тишине, копаясь в своих мыслях. Салина ничем не
проявляла своего внимания ко мне, будто меня не было. Я
тяжело вздохнул.
- Это все еще вы? - спросила она. Я не ответил. - Вы
что, хотите меня караулить? Не стоит беспокоиться. Я
никого не боюсь, а евнухов не держу, так как ненавижу
целомудрие. Черт вас возьми! - вдруг закричала она. - Вы
либо убирайтесь отсюда, либо зажгите свет и сядьте, что вы
стоите, как столб посредине комнаты? Этот окрик вывел меня
из мучительного оцепенения. Я подошел к торшеру, нащупал
шнур выключателя и включил свет. Салина сидела на диване,
поджав к подбородку колени и диким злым взглядом пристально
смотрела на меня.
- Бросьте мне халат, он лежит на шкафу. Теперь
отвернитесь, я оденусь. В шелковом алом халате она
выглядела еще стройней и тоньше.
- Дайте сигарету, - сказала она, присаживаясь на пуфик.
Помолчали. только теперь я услышал звонкое тиканье часов,
которое раньше не замечал. Стрелки показывали 3 часа 35
минут.
- Что же мы будем делать? - спросила она. Разговаривать
с вами не о чем, а на большее...
- Помолчите, - попросил я, - дайте на вас посмотреть. Она
очень удивилась, но замолчала, обиженно отвернувшись.
- Боже, какая вы чудесная! - невольно вырвалось у меня
восклицание. - Из какой сказки, какой волшебник вас добыл и
подарил людям? Она улыбнулась и склонила головку, кокетливо
посмотрела на меня из-под опущенных ресниц. Халат на ее
груди чуть приоткрылся и мне стала видна пышная округлость
мраморно-белой груди. У меня захватило дух и слова застряли
в горле.
