на земле, лежали алжирцы среди вороха разнообразной
рухляди. Это был черный рынок. Он был обнесен с двух
сторон высокими глиняными заборами, которые длинными
рядами подпирали однообразно скорченные фигуры в белом и
как бы составляли с ним единое целое. Я прошел по
рядам, рассматривая товары. Чего тут только не было.
Начиная от старых дырявых туфель и до дорогих золотых и
серебряных сосудов. Возле груды старого разнообразного
хлама лежал на земле индус и, облизывая языком сухие
потрескавшиеся губы, перебирал четки. Когда я поравнялся с
ним, он поднял вверх руки и крикнул по-французски:
- Месье, хотите женщин?
Я ничего не понял, но подошел к нему. А он, решив, что
я согласен, вскочил с земли и, пошарив в своих карманах,
извлек колоду карт, завернутую в целлофановую бумагу.
- Посмотрите это! - сказал он, протягивая мне карты.
Они были уже не новые, но и не очень потрепанные. На
каждой из 53 карт была изображена женщина и каждая по-своему
великолепна. Я рассматривал их с нескрываемым
удовольствием, а индус, придвинувшись ко мне поближе, шептал
на ухо:
- Месье, каждая из них придет к вам ночью. Эти женщины
созданы для любви, и они ее знают во всех тонкостях, о
которых мы, земные, не имеем никакого понятия. Я слушал его
сумасшедшую болтовню и смотрел карты.
- Вы мне не верите?! - Спросил он, заглядывая мне в
глаза, - Я не вру.
Он потянул меня за рукав и, глядя куда-то вдаль
сумасшедшим взглядом, приглушенным голосом сказал, вытянув
вперед правую руку:
- Она подарит вам самые сладкие ласки, самые приятные
поцелуи и самую пламенную плоть. Она заставит вас забыть
весь мир и даст вам возможность постичь истинное наслаждение
в любви. Я не верил ни одному его слову, но меня поражали
артистические таланты этого базарного продавца. И когда я
стал вторично пересматривать карты, женщины показались мне
более одухотворенными и еще более прекрасными. Я решил
купить карты, чтобы при случае рассказать эту странную
историю дома и проиллюстрировать ее картами. Как бы угадав
мою мысль, индус бросил, не поднимая головы:
- Два доллара.
Я расплатился, спрятал карты в карман и зашагал в
гостиницу. Портье сообщил мне, что меня около часа ожидает
какой-то господин. Я поднялся в номер и нашел там своего
старого фронтового друга Карла Бинкера. Мы радостно
облобызались и закидали друг друга вопросами. Когда первое
волнение встречи улеглось и мы уже высказали самое
интересное о себе, наступило минутное молчание. Я
разглядывал его холеное розовое лицо и мне отчетливо
припомнился вечер в Париже, когда мы с Карлом, голодные,
оборванные и грязные, бродили по пустым и грязным бульварам
перепуганного войной города и искали не еду и тепло, о
которых перед вступлением в Париж только и говорили. Такой
ли он теперь бабник, как был? И, как бы отвечая на мой
вопрос, Карл сказал:
- Хочешь, мы устроим сегодня вечер в твою честь? Будут
чудесные девчонки.
Я согласился. Через несколько минут он извинился и убежал
делать приготовления к вечеру, а я принял холодную ванну,
улегся на диван и стал еще раз просматривать карты. Томная,
сладострастная поза пикового туза привела меня в трепет, а
загадочный взгляд пиковой тройки обещал столько наслаждений,
что сердце мое стало учащенно биться. Меня восхитила
девственная свежесть полуоголенной груди девятки треф и
грация шестерки. Туз червей привел меня в сладостную
истому. У меня мелко стали дрожать руки и по телу пробежал
озноб. Я долго, не отрываясь смотрел на очаровательную
фигурку милой дамы червонного туза и вдруг мне показалось,
что она подмигнула мне левым глазом, причем я почти
физически ощутил нервное движение ее стройного тела в своей
руке.
- Это какое-то наваждение, - подумал я, все еще не в силах
отвести от красавицы взгляд, и положил ее в сторону рядом с
собой. Больше никто не вызвал у меня особого внимания, за
исключением червонного вальта с его удивительно милой
фигурой и длинными стройными ногами. Я сложил карты,
спрятал их в чемодан и стал готовиться к вечеру. Карл
заехал за мной ровно в девять на своем "Бьюике". После
десяти минут езды мы под'ехали к небольшому белому особняку,
окруженному большим садом. Узенькие дорожки сада были
посыпаны желтым песком, отчего они казались золотыми. Во
всех окнах дома горел свет и доносились раскаты музыки.
Карл провел меня в довольно просторный зал гостиной, где на
диванах и в креслах сидели около десяти гостей, мужчин и
женщин. Среди женщин были и очень привлекательные. Мужчины
всех возрастов, однообразно и элегантно одетые. С нашим
приходом все пришло в движение. Меня поочередно представили
каждому гостю и потом все шумной толпой направились в
соседнюю комнату, где были расставлены столики на четыре
персоны каждый. Вышла хозяйка дома, стройная миниатюрная
женщина с черными как смоль волосами, спускавшимися мягкими
волнами на ее оголенные плечи. Размашистое декольте
позволяло видеть ее нежно-розовые упругие округлости грудей,
разделенные узкой темной бороздкой. На ней было черное
атласное платье, достигавшее колен. Справа на платье был
такой глубокий разрез, что при ходьбе были видны голые ноги
выше чулка. Она блистала драгоценностями, красотой и
молодостью. Мы познакомились и я, как почетный гость, был
приглашен к столу. Ее звали Салина. Отец ее, богатый
американец, поощрял все прихоти дочери, считая это верхом
оригинальности своей фамилии. Она увлекалась экзотикой
дикой Африки и вот уже второй год в этом особняке
беспрерывно праздновала свою юность с многочисленными
друзьями. Одна половина столовой была свободна, и там
расположился небольшой джаз. С нами за столом села лучшая
подруга Салины маргарита граф и Карл. Ужин начался.
Звенели бокалы, звучали тосты, гремела музыка. Салина
пригласила меня танцевать буги. танцевала она страстно и
самозабвенно. Осколки ее разрезанного платья летали в
воздухе, совершенно обнажая красивые холеные ноги. Слегка
влажные от пота руки она совала мне в рукава и, охватив мои
запястья под манжетами, лихо вертелась вокруг меня,
закидывая свои ноги как можно выше. Наконец и меня захватил
ритм танца. И почти бессознательно совершал я
головокружительные па, поражая окружающих. Мы с ней,
хмельные и возбужденные, опустились прямо на пол. Нам
зааплодировали. Глядя на свежее благоухающее тело Салины, я
не удержался и прикоснулся к ее плечу рукой. Оно было
влажное и прохладное. Она с удивлением взглянула на меня,
погладила мою руку и порывисто вскочила на ноги. Я тоже
встал и взял ее под руку, проводил ее к столику.
- Вам скоро ехать? - спросила она меня, когда мы сели.
- В десять часов утра.
- О, как мало осталось времени. Я хочу побыть с вами.
Давайте уйдем отсюда.
- Давайте.
Мы вышди в сад. Маленькие цветные лампочки едва освещали
сад и дорожку, по которой мы шли. Я взял ее под руку, и она
прильнула ко мне ближе. Мы свернули на более узкую
тропинку, по которой пришлось идти по одному и она прошла
впереди, а я следовал за ней и любовался ее фигурой,
освещенной слабым отблеском долетавшего сюда света.
Наконец, мы подошли к небольшой застекленной беседке. Она
открыла своим ключом дверь и пропустила меня вперед.
Задрапированные плотной тканью окна совсем не пропускали
света. В беседке было темно как в банке с тушью. Я
наткнулся на столик и чуть не упал, потом нащупал рукой
что-то мягкое и сел, пытаясь присмотреться, но тщетно. Было
совершенно темно. Где-то рядом я услышал дыхание Салины.
Вдруг звонко щелкнул выключатель и синий матовый свет
немного осветил беседку. Роскошное убранство этого уголка
ошеломило меня. Я сидел на широкой бархатной тахте,
покрытой чудесным персидским ковром. Рядом стоял маленький
круглый столик с цветами в хрустальной вазе, отделанной
золотом. У столика два пуфа, на одном из них сидела Салина.
Справа блестело огромное трюмо, на полочках которого были
расставлены в красивом беспорядке флаконы духов. Почти
посредине комнаты высился великолепный торшер с широким
голубым абажуром. Пол был покрыт ковром во всю комнату.
Окна завешаны синим бархатом, а потолок задрапирован алым
шелком. Я не упомянул еще низенький шкафчик с книгами, но
он мне не бросился в глаза, я заметил его позднее. Салина
была довольна впечатлением, которое произвел на меня этот
тихий волшебный уголок. Она молча смотрела на меня, ожидая,
когда я заговорю сам.
- Что это? - спросил я.
- Это мое убежище. Нравится?
- Здесь чудесно, особенно, когда вы здесь.
- Без меня не может быть и этой беседки. Когда я буду
уезжать отсюда, я ее сожгу. Здесь у меня было столько
приятных минут, что я ревную ее ко всякому, кто мог бы
получить в ней то же самое. Я очень привязалась к вещам,
некоторые из них я люблю как живые. Это называется
фетишизмом, но меня не пугает это слово. Пусть называется
как угодно, но мне так нравится. А у вас есть любимые вещи?
- Нет, впрочем, есть, - и я вспомнил карты и туз червей.
- Что это за вещь? - спросила она, глядя в зеркало.
Мне не хотелось говорить ей про карты, и, чтобы замять
разговор, я переменил тему.
- Какие у вас чудесные волосы. Они придают вашему лицу
невыразимое очарование.
Она кокетливо тряхнула головой и, мило улыбнувшись,
ответила:
- Я только боюсь, что скоро останусь лысой. Уж слишком
много желающих на земле иметь их на память. Хотите, я вам
отрежу локон?
- Вы очень добры ко мне. Чем я заслужил ваше внимание?
- Ничем. Вы интересный мужчина. Вы мне нравитесь. Она
поднялась с пуфа и подошла к трюмо. Отыскав ножницы, она
быстро отрезала длинный локон у виска.
- Нате! - она бросила мне волосы, и они, как тоненькие
серебряные змейки, рассыпались передо мной. Я бережно
подобрал их и положил в портсигар. А она причесалась,
протерла лицо и руки духами и села на свое место.
- Почему вы такой робкий и молчаливый?
- Я не молчаливый. Я просто поражен вами и всем этим
и никак не могу придти в себя.
- Хотите, я покажу вам журналы, в которых помещены мои
портреты? - Она подошла к шкафчику с книгами и вытащила
