обескуражен, что не смел возразить. И выдумал настолько неправдоподобную
историю, что даже через пять минут уже был не в состоянии ее вспомнить.
Опять Атлант, его брат, сват... Через четвертый этаж вытащили Седого...
- Надоел ты мне, - племянник Кардинала перебил мои излияния. - Где-то
врешь, где-то не врешь. Мне не до того. Запоминай. Увидишь своего Седого -
передашь: Организации больше нет. Я ухожу от дел. Ухожу! Все. И без моей
помощи мусульмане вас съедят. С нами бы все даже тише было бы, почти без
насилия. Но зачем мне это? Я могу в месяц по миллиону делать. Зачем мне
власть? Надоело. Передай Седому - ухожу. А вам и сто Седых не помогут.
Гость извлек из видика кассету, покряхтел, посопел, словно старый
дед, откашлялся вместо прощания и ушел.
"Весь вечер на манеже, - подумал я, - все рассказал, покаялся в
грехах и отрекся. Мавр сделал свое дело".
Голове было от чего пойти кругом. Во-первых, никто не давал гарантии,
что все услышанное правда. Во-вторых, если правда, то получается, все меня
подставляли. Кардинал - мафии, а родной отец вместе с Седым - Кардиналу.
Просто Иванушка-дурачок какой-то. Своего "я" ни на грош. В-третьих... а
в-третьих, дурак - он дурак и есть. Вот хотя бы с четвертым этажом.
Кардинал кого-то в заложниках держал. Почему я, идиот, забыл о них? Мог
ведь потребовать, чтобы отпустили.
Долго ломал я голову над самыми разными загадками. А поздно вечером
позвонил недавно найденный и тут же забытый в суматохе брат Борис и
сообщил, что Михаил Ильич два дня назад умер при странных обстоятельствах.
17. ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА, НО... УДИВИТЕЛЬНА
Прошло три дня. Отец с Седым так и не объявились. Что непонятней
всего - исчезла даже мать. Хорошо, если это отец спрятал ее на время своих
авантюр. Оставалось надеяться на это. А искать... Кого из жильцов Дома
можно найти?
С Рутой я тоже не виделся. Идти к ней первому, после всей истории с
похищением и освобождением, не хотелось. То ли чувство вины мешало, то ли
какой-то дурацкий принцип. И она не шла. Ничего, не последний день
живем...
Я побывал в Риме. Поборол опасения оказаться белой вороной в чужом
непонятном городе. И был вознагражден. Рим - лучшее в мире место для
"белых ворон". Я выглядел банальным туристом, которые встречались здесь на
каждом шагу. Да почему выглядел? Я БЫЛ туристом! А паспорт и виза - это
уже вторично.
Рим меня восхитил. Я не собирался ограничиваться кратким знакомством.
А своей очереди ждали Венеция, Милан, Флоренция... Да и не сошелся свет
клином на Италии! Мало ли в мире интересных мест?! Япония, Франция, Индия,
Мексика... Господи, до чего странен же был Атлант, обуздавший свое хобби
государственной границей. Уж в Риме бы он нафотографировал...
Я настроился на самое подробное знакомство с земным шаром. Чуть
позднее, получив понятие о странах и народах, можно было махнуть в другие
варианты истории. А там, глядишь, если высшие этажи мне подчинятся, и по
времени попутешествую, и дальше... Ни к чему делать кавалерийские наскоки
на Пушкина. Если уж Дом обещает превратить мою жизнь в роскошное
пиршество, то надо соблюдать меню.
Но я не расставался с Ленинградом, возвращаясь в город для ночлега. С
одной стороны, еще не набрался нахальства, чтобы устраиваться в отелях, с
другой - надеялся на встречу с родителями и Рутой. А на четвертый день
римских каникул - "спекся", замучила ностальгия. И после завтрака,
начитавшись родных газет, решил прогуляться по Питеру.
Вышел я сразу на Невский рядом с Домом Книги, сам толком не зная,
куда направиться. "Потолкаюсь среди очередей, у Казанского постою,
послушаю ораторов, - думал я, - и надоест. Уж на что римский воздух
ругают, а наш, похоже, ядовитей будет. Вон как "Икарусы" копоти поддают!"
Летние дни готовились к превращению в осенние, но кое-что от летнего
зноя в них осталось. Облака старались не баловать ленинградцев солнечным
теплом, солнце успешно ускользало... Одним словом - день как день. На миг
во мне вспыхнуло ощущение жуткой зависти к людям, деловито снующим вокруг.
Они ЗНАЮТ, зачем пришли сюда, ЗНАЮТ, что им надо делать в ближайшее время.
А я? Я - человек без желаний; у меня ВСЕ есть, мне нечего больше желать.
Противоположности сходятся: чья-то абсолютная бедность сходна с моим
абсолютным богатством. В чем сходство? В безысходности...
Чувство было жуткое, словно мир вокруг меня поплыл, потерял ясность
очертаний. Мне показалось, что этак я смогу ходить сквозь варианты даже
без помощи Дома. Наваждение постепенно рассеялось, вернулась способность к
логическому мышлению. Что это? Жесточайший приступ угрызений совести?
Зависть к тем, кто знает смысл жизни? Чепуха. Текущие заботы - еще не
смысл жизни. А вот то, что мои невероятные возможности ко многому
обязывают - точно.
Я подумал, что такой вот приступ запросто мог толкнуть моего отца к
действиям, не позволить ему просто наслаждаться всеми прелестями жизни.
Получается, и я в туристах надолго не засижусь, куда-нибудь полезу
восстанавливать справедливость в моем понимании.
Побродив у фонтана рядом с Казанским собором, я, как в старые
недобрые времена, попытался установить наличие слежки. Никого. Сложновато
это, выследить человека, выходящего не из Дома, а бог знает где...
- Извините, вы говорите по-английски? - Изящная стройная брюнетка с
болтающимся на груди фотоаппаратом обратилась ко мне на таком разборчивом
английском, что я автоматически ответил:
- Да. - И после недолгих размышлений добавил: - Немного.
Моя собеседница так же разборчиво спросила, как проехать до
Исаакиевской площади. Я объяснил и добавил, что могу проводить. Она
согласилась, и мы сели в автобус. По дороге я вспомнил слова о ружье,
видящем на театральной сцене. На этот раз "ружьем" оказался английский
язык. Не зря, выходит, я зубрил его, накачивая мышцы! Шибко не преуспел,
но с девушкой симпатичной пообщаться хватит. И в чем особенная прелесть -
не где-нибудь в Нью-Йорке или Майами, а у себя в Ленинграде, на своей, так
сказать, территории.
Девушка оказалась американской студенткой, приехавшей в Ленинград в
составе туристской группы и пожелавшей осмотреть городские
достопримечательности самостоятельно. Я вызвался поработать гидом, и мое
предложение было принято. Слава богу, перед выходом из Дома мне хватило
ума заменить лежавшие в кармане брюк итальянские лиры на изрядное
количество рублей. Это позволило лихо катать американскую гостью на такси
и щедро угощать ее в кафе, куда мы прорвались лишь благодаря еще более
щедрым чаевым швейцару. Моя спутница, в полном соответствии с тем, что я
знал об американцах, вначале пыталась платить сама, но я пресек ее
поползновения на корню. С шутливой (насколько я разбираюсь в английском)
интонацией она спросила, богатый ли я человек. Мне не оставалось ничего
другого, как согласиться.
Кроме фраз типа: "Это очень старый дом", "Это очень красивый дом", -
я оказался способен и к диалогам на более сложные темы. Ну, а под вечер мы
так наловчились общаться, словно нашему разговору помогала телепатия. Я
предложил Кэт (так звали американку) побывать у меня в гостях, и она
согласилась.
Первым делом Кэт из моей квартиры позвонила в гостиницу "Пулковская",
где ей удалось застать в номере свою соседку, и предупредила, чтобы та не
волновалась из-за ее, Кэт, отсутствия. Поговорив, она приступила к
изучению висящих на стенах живописных полотен. Дело в том, что, стараясь
потрясти гостью, я "заказал" настоящие хоромы, а стены украсил
запомнившимися работами матери, дополнив их и врезавшимся в память
"Собакочеловеком". Именно "Собакочеловеку" да еще картине со
скелетом-велосипедистом Кэт уделила особое внимание. Она спросила, не
Сальвадор ли Дали автор этих полотен, и высказала несколько предположений
об их возможной баснословной цене.
Вечер прошел замечательно, аванс на еще более замечательную ночь
(звонок в "Пулковскую") я получил... О чем еще остается мечтать человеку?
Да я ни о чем и не мечтал. Правда, лаская Кэт, я вспомнил о Руте, и
кое-какие угрызения совести зашевелились в душе. Но не сильные. В конце
концов, мы ведь не давали друг другу никаких клятв верности?
Засыпая, я пообещал сам себе, что не расстанусь с Кэт ни завтра,
ни... в ближайшее время. Наверное, навещу ее в Штатах...
Ярчайший солнечный свет наконец сумел пробраться даже сквозь мои
закрытые веки. Сзади, уткнувшись носом в спину, посапывала Кэт, и я боялся
пошевелиться, чтобы не разбудить ее. Но через несколько секунд после
пробуждения до меня дошло: ни разу в жизни в моей комнате не было так
солнечно. Как это я расположил спальню, разместил кровать? Или заказал
наутро за окном калифорнийский пейзаж?
Я открыл глаза. И сразу же понял, что комната мне незнакома. Надо
вспомнить вчерашний вечер... ночь. Пили мы шампанское и французский
коньяк, притом не так, чтобы слишком. Спальню я придумал без выкрутасов,
простенькую. Но не эту комнату, точно. Это же... крестьянская изба
какая-то. Верно, изба. Разве Кэт тоже из Дома? Какие сволочи так шутят!
Осторожно, стараясь не разбудить Кэт, я повернулся. Господи, боже
мой! Спаси и сохрани! Рядом со мной лежала не Кэт! Рута? Трудно даже за
день пересказать весь поток мыслей, гипотез, часто абсолютно
противоречивых, выданных моим мозгом за какую-то долю секунды. Нет, не
Рута. Но и не Кэт. От Руты только соломенного цвета волосы и короткая
стрижка. Волосы меня обманули. А вот все остальное...
Похоже, женщина почувствовала на себе мой взгляд, ритм ее дыхания
изменился, она открыла глаза.
Первой естественной реакцией женщины в подобной ситуации должна быть
попытка прикрыться. Во всяком случае, я так думал. Однако, моя соседка по
постели была другого мнения. Не меняя позы, она окинула меня изучающим
взглядом и спросила на английском, с трудом поддающемся пониманию:
- Кто ты такой, парень? Что ты здесь делаешь?
- Не знаю. Кто ты? Где я? Чей это дом?
- Это мой дом, - ответила хозяйка на один из моих вопросов, - и ты
должен мне деньги... за ночлег.
Мысленно проклиная все на свете, я натянул брюки и полез в карман за
деньгами. Интересно, рубли ей подойдут? Кстати, я перевел "за ночлег", а
может быть, она имела в виду "за ночь"? Вот переплет... За такие шуточки
убивать мало...
Женщина повертела в руках десятирублевую купюру и бросила на пол.
- Это деньги?! - взвизгнула она. - Ты, черт бы тебя побрал, кто ты
такой? Почему ты не платишь? Я - бедная женщина, а ты...
Дальше, мне кажется, последовали ругательства, но с этим разделом
английского я почти не был знаком. Из добродушной с примесью любопытства
женщины хозяйка начала превращаться в крикливую ведьму. Рассчитывать на
диалог с ней не приходилось. Да и ситуация пиковая. Лучше сматываться
подобру-поздорову.
Я накинул рубашку, всунул ноги в кроссовки, сгреб носки и куртку,
окинул комнату взглядом в поисках своих вещей. Ничего. Оставив за дверью
крики и вопли, я выскочил на улицу. Отбежал метров на пятьдесят,
остановился, привел в порядок одежду, завязал шнурки. И только потом
огляделся.
Без сомнения, меня занесло в деревню, притом очень большую, дома
равномерно тянулись во все стороны до горизонта. Но сами дома... Во многом
они напоминали обыкновенные крестьянские постройки, бревенчатые и
кирпичные. Только крыши подкачали. Односкатные, почти параллельные
поверхности земли, лишь с самым минимальным наклоном. Эти крыши, да еще
