внимания на экран.
- Узнаем, когда придет время. Еще рановато.
- Запели по-новому?
- О чем это вы? - резко спросил Кинрад.
- Три дня назад вы говорили нам, что теперь Солнце может показаться
на экране в любой момент. Это подняло нам дух - а мы в этом нуждались. Я
не привык распускать нюни, но должен сознаться: что-нибудь в этом роде
было мне нужно. - Он смерил Кинрада злым взглядом. - Чем радужней надежды,
тем сильней разочарование.
- А вот я не разочаровываюсь, - сказал Кинрад. - Плюс-минус три дня -
пустячная погрешность, если учесть, что обратный путь длится два года.
- Да - если курс правильный. А у меня нет в этом уверенности.
- То есть вы думаете, что я не в состоянии дать правильные
координаты?
- Я думаю только, что даже лучшие из нас могут ошибаться, -
упорствовал Вейл. - Разве первые два корабля не отправились к праотцам?
- Не из-за навигационных ошибок, - с глубокомысленным видом вставил
Бертелли.
Скривившись, Вейл уставился на него:
- Вы-то что смыслите в космической навигации?
- Ничего, - признался Бертелли с гримасой человека, у которого
удаляют зуб мудрости, и кивнул на Кинрада. - Но он смыслит.
- Да?
- Обратный маршрут был рассчитан покойным капитаном Сэндерсоном, -
сказал Кинрад, лицо которого начала заливать краска. - Я проверял и
перепроверял вычисления больше десяти раз, и Марсден тоже. Если вам этого
мало, возьмите и проверьте их сами.
- Я не навигатор, - сердито сказал Вейл.
- Тогда закройте рот и помалкивайте, и пусть другие...
- Но я и не открывал его! - неожиданно возмутился вдруг Бертолли.
Переключившись на него, Кинрад спросил:
- Чего вы не открывали?
- Рта, - обиженно оказал Бертелли. - Не знаю, почему вы ко мне
придираетесь. Все ко мне придираются.
- Вы ошибаетесь, - сказал Вейл. - Он...
- Вот видите, я ошибаюсь. Я всегда ошибаюсь. Я никогда не бываю прав.
Бертелли громко вздохнул и, тяжело переставляя свои огромные ноги, со
страдальческим выражением побрел прочь.
Проводив его изумленным взглядом, Вейл сказал:
- Похоже на манию преследования. И такой, как он, считается
психологом! Прямо смех.
Вейл приблизил лицо к экрану и начал внимательно его рассматривать.
- Которая, по мнению Марсдена, Солнце?
- Вот эта, - показал Кинрад.
Вейл хищным взглядом вперился в светящуюся точку и наконец сказал:
- Ладно, будем надеяться, что он прав.
И вышел.
Кинрад сел и вперил в экран невидящий взгляд. Его занимала проблема,
которая, может быть, имела смысл, а может быть, и не имела: когда наука
становится искусством? Или наоборот - когда искусство становится наукой?
На следующий день свихнулся Арам. У него начался приступ "чарли", тот
же синдром, который привел к гибели Вейгарта. У болезни этой было и
медицинское название, но очень немногие люди его знали и еще меньше могли
выговорить. В обиходе же ее стали называть "чарли" - после древней, почти
забытой войны, когда, бывало, хвостовой стрелок большого военного
самолета, или, как его называли, "Чарли-на-хвосте", слишком много думавший
о тяжелом грузе бомб и тысячах галлонов высокооктанового горючего за своей
кабиной, похожей на клетку попугая, вдруг начинал выть и биться о стены
своей призрачной тюрьмы.
Все началось с эпизода, очень типичного для этой космической болезни.
Арам сидел рядом с Нильсеном и спокойно ел, ковыряя вилкой в своей
разделенной на отделения пластмассовой тарелке с таким видом, будто у него
совсем нет аппетита. Внезапно, не сказав ни слова и не изменившись в лице,
он оттолкнул тарелку, вскочил и бросился вон из столовой. Нильсен
попытался было задержать его, но не сумел. Арам, как кролик, спасающий
свою жизнь, пулей вылетел в коридор и помчался по проходу к люку. Нильсен
последовал за ним, а за Нильсеном - Кинрад. Бертелли замер на месте, не
донеся вилки до рта, уставившись пустым взглядом в стенку напротив, ловя
своими большими ушами доносящиеся из прохода звуки.
Они схватили Арама в тот момент, когда он с лихорадочной поспешностью
пытался повернуть винт люка не в ту сторону. Люк он все равно не успел бы
открыть, даже если бы поворачивал винт правильно. Его тонкое лицо было
бледным, и он задыхался от натуги.
Оказавшись рядом, Нильсен резко повернул его лицом к себе и ударил в
челюсть. Удар был сильнее, чем могло показаться со стороны. Арам,
маленький и щуплый, покатился и, потеряв сознание, мешком плюхнулся у
передней двери прохода. Потирая костяшки пальцев, Нильсен проворчал что-то
себе под нос и проверил, хорошо ли закручен винт. Потом он взял Арама за
ноги, а Кинрад за плечи, и они отнесли его, провисшего между ними, на
койку. Нильсен остался сторожить его, а Кинрад пошел за шприцем. Следующие
двенадцать часов Араму предстояло проспать. Это было единственное
известное средство для таких случаев - искусственно вызванный сон,
дававший возможность взбудораженному мозгу отдохнуть, а взвинченным нервам
успокоиться.
Когда они вернулись в столовую, Нильсен сказал Кинраду:
- Хорошо еще, что он не прихватил с собой пистолета.
Кинрад молча кивнул. Он знал, что тот имеет в виду. Вейгарт, готовясь
бежать с корабля на пузыре воздуха к иллюзорной свободе, не хотел
подпускать их к себе, угрожая пистолетом. Кинуться на него, не рискуя
жизнью, они не могли, и им пришлось, отбросив всякую жалость, застрелить
его, пока не поздно. Вейгарт погиб первым из экипажа, и случилось это
всего через двадцать месяцев после старта.
Они не могли допустить новой потери. Впятером можно было вести
корабль, контролировать его движение, совершить посадку. Пять - это был
абсолютный минимум. Четверо были бы обречены остаться навечно в огромном
металлическом гробу, слепо громыхающем среди звезд.
С этой проблемой была связана и другая, которой Кинрад так и не мог
разрешить - во всяком случае, удовлетворительным для себя образом. Следует
ли держать выходной люк запертым на замок, ключ к которому у одного
капитана? Или же в случае внезапной аварии это могло бы дорого им
обойтись? В чем больше риска - в безумной попытке к бегству со стороны
одного или в препятствии к спасению всех?
А ну, к черту все, - сейчас они летят домой, а когда прилетят, он
сдаст бортовой журнал с подробными записями, и пусть головы поумнее
разбираются во всем сами. Это их обязанность, а его - обеспечить
благополучное возвращение.
Кинрад перевел взгляд на Нильсена, увидел сосредоточенно-угрюмое
выражение его лица и понял, что тот тоже думает о Вейгарте. Ученые и
инженеры при всем своем высокоразвитом интеллекте в сущности такие же
люди, как все. Несмотря на свои познания и умения, они не могут
изолировать себя от остального человечества. Вне круга своих
профессиональных интересов это обыкновенные люди с такими же заботами и
переживаниями, что и у прочих. Они не могут думать только о своей
специальности и позабыть обо всем остальном. Иногда они думают о других
людях, иногда о самих себе. Нильсен обладал высокоразвитым интеллектом,
был умен и восприимчив - и тем больше было у него шансов свихнуться.
Кинрад чувствовал, что уж Нильсен, если побежит к люку, прихватить с собой
пистолет не забудет.
Вынести долгое заточение в огромном стальном цилиндре, по которому
день за днем, час за часом (без передышки молотит дюжина дьяволов, могли
только более тупые, более толстокожие - такие, про кого говорят, что у них
коровьи мозги. Тут тоже было над чем задуматься умным головам. Дураки
терпеливей и выносливей всех прочих, зато от них мало толку; умники
необходимы, чтобы управлять кораблем, зато у них больше шансов свихнуться
- хотя бы временно, не насовсем.
Каков же итог? Ответ: идеальный экипаж космического корабля должен
состоять из безнадежных тупиц с высоким интеллектом - качества явно
взаимоисключающие.
Вдруг его осенило. Не в этом ли скрывается разгадка тайны Бертелли?
Те, кто проектировал и строил корабль, а потом подбирал для него экипаж,
были люди неслыханной хитрости и прозорливости. Нельзя поверить, чтобы они
выбрали такого, как Бертелли, и им было наплевать, что из этого получится.
Подбор был целенаправленным и тщательно обдумывался - на этот счет у
Кинрада не было никаких сомнений. Быть может, потеря двух кораблей убедила
их в том, что, набирая экипаж, следует быть менее строгим? А может, они
включили Бертелли, чтобы посмотреть, как покажет себя в полете дурак?
Если это предположение правильно, то кое-чего они достигли - но
немногого. Наверняка Бертелли спятит и побежит к люку последним. Однако с
точки зрения технических знаний в его пользу нечего было сказать. Из того,
что необходимо знать члену космического экипажа, он почти ничего не знал,
да и то, что знал, перенял у других. Любое дело, которое ему поручали,
оказывалось виртуозно испорченным. Более того: огромные неуклюжие лапы
Бертелли, лежащие на рычагах управления, представляли бы собой настоящую
опасность.
Правда, его любили. В известном смысле он даже пользовался
популярностью. Он играл на нескольких музыкальных инструментах, пел
надтреснутым голосом, был хорошим мимом, с какой-то развинченностью
отбивал чечетку. Когда раздражение, которое он сперва вызывал у них,
прошло, Бертелли стал казаться им забавным и достойным жалости;
чувствовать свое превосходство над ним было неловко, потому что трудно
было представить себе человека, который бы этого превосходства не
чувствовал.
"Когда корабль вернется на Землю, руководители поймут: лучше, если на
корабле нет дураков без технического образования", - не совсем уверенно
решил Кинрад. Умные головы провели свой эксперимент, и из этого ничего не
вышло. Ничего не вышло. Ничего не вышло... Чем больше Кинрад повторял это,
тем меньше уверенности ощущал.
В столовую вошел Вейл.
- Я думал, вы уже минут десять как кончили.
- Все в порядке. - Нильсен встал, стряхнул крошки и жестом пригласил
Вейла сесть на освободившееся место. - Ну, я пошел к двигателям.
Взяв тарелку и пакет с едой, Вейл сел; поглядев на Кинрада и
Нильсена, спросил:
- Что случилось?
- У Арама "чарли", он в постели, - ответил Кинрад.
На лице Вейла не отразилось никаких эмоций. Он резко ткнул вилкой в
тарелку и сказал:
- Солнце вывело бы его из этого состояния. Увидеть Солнце - вот что
нужно нам всем.
- На свете миллионы солнц, - сказал Бертелли тоном человека, с
готовностью предлагающего их все.
Поставив локти на стол, Вейл произнес резко и многозначительно:
- В том-то и дело!
Взгляд Бертелли выразил крайнее замешательство. Он стал беспокойно
двигать тарелкой и нечаянно сбросил с нее вилку. Продолжая глядеть на
Вейла, нащупал вилку, взял ее за зубцы, не глядя ткнул ручкой в тарелку,
потом поднес ручку ко рту.
- А может быть, лучше другим концом? - спросил Вейл, с интересом
наблюдая за ним. - Он острее.
Бертелли опустил глаза и стал внимательно рассматривать вилку,
постепенно лицо его начало приобретать рассеянно-удивленное выражение. Он
по-детски беспомощно развел руками и, одарив собеседников обычной для него
извиняющейся улыбкой, одновременно, как бы между прочим, одним движением
большого и указательного пальцев положил вилку ручкой к себе в ладонь.
Вейл не увидел этого движения, но Кинрад его заметил - и на миг у
него появилось странное, трудно объяснимое чувство, что Бертелли допустил
маленькую оплошность, крохотную ошибку, мимо которой могли пройти, не
