прошел один, может пройти и целая армия! - И, не затрудняя себя вопросом,
где найти столько астероидов, чтобы доставить к Земле сонмища пришельцев,
добавил: - Сотни армий!
То повышая, то понижая голос, то с вызовом, грубо, то мягко,
вкрадчиво, он говорил, играя, как органист играет на гигантском органе, на
чувствах своих слушателей, взывая к земному патриотизму, потворствуя
ограниченности, оправдывая предрассудки, раздувая страхи - страх перед
самим собой, страх перед другими, страх перед необычным по форме, страх
перед завтрашним днем, страх перед неизведанным. Речь его была
высокопарной, насмешливый тон сменялся торжественным, а затем
саркастическим.
- Он, - говорил прокурор, указывая на Мэта и все еще употребляя
местоимение мужского рода, - он просит считать его гражданином нашего
мира. Принять его со всеми его штучками-дрючками, с его
сверхъестественными способностями, с его тайными побуждениями, которые,
может быть, станут явными, когда будет уже слишком поздно? А не лучше ли -
пусть даже он и в самом деле так чист и непорочен, как он хочет нас
уверить, не лучше ли несправедливо покарать его одного, чем подвергать
бесконечно большему риску великое множество других?
Он с вызовом осмотрел аудиторию.
- Предположим, мы примем его как беженца. Но кто даст ему кров? Кто
захочет жить рядом с существом, столь чуждым человеку? - Он ухмыльнулся. -
Впрочем, такие есть, жаждущие составить ему компанию. Как бы
неправдоподобно это ни звучало, нашлись люди. Которым он нужен.
Он поднял над головой письмо, чтобы все видели, и сказал:
- Этот человек предлагает ему кров. Он пишет, что во время восьмого
воплощения на Проционе сам он стоял на позициях нетерпимости... - Он
швырнул письмо на стол. - Ненормальные встречаются и среди нас. Но, к
счастью, судьбу человечества будут решать уравновешенные, разумные
граждане, а не хронические идиоты.
Поток слов лился еще полчаса. Закончил он так:
- По нашим законам, шпиона-человека ждет быстрый конец, от человека,
подозреваемого в шпионаже, мы легко избавляемся. Не вижу причин, почему
инопланетный шпион заслуживает более мягкого обхождения, чем
шпион-человек. Вот перед нами существо, в лучшем случае просто
нежелательное, в худшем - первый агент разведки грозного врага. Обвинение
считает, что в интересах всеобщей безопасности вы должны рассмотреть
только два возможных варианта приговора: смертный приговор или немедленный
выброс подсудимого в космос, туда, откуда он прибыл. Доказательства его
вины весомы, и другой альтернативы у нас нет. Вы не могли не заметить, что
все выступавшие здесь свидетели были свидетелями обвинения. Разве не
знаменательно то, что у защиты не оказалось ни одного свидетеля? - Он
подождал, пока смысл сказанного дойдет до слушателей, и, повторив: - Ни
одного! - окончательно пригвоздил обвиняемого к позорному столбу.
Еще один глоток воды, и он сел, аккуратно расправив складку на
брюках.
Теперь, кажется, ни у кого не осталось сомнений: Мэт - гад вонючий.
Адвокат произвел легкую сенсацию, встав и заявив:
- Ваша честь, защита отказывается излагать свою версию.
Судьи посмотрели на него так, словно он был в десять раз чуднее
своего клиента. Они пошелестели бумагами, пошептались между собой.
Через некоторое время судья в центре спросил: - Это означает, что вы
целиком полагаетесь на вердикт всеобщего голосования?
- В конечном итоге, без сомнения, ваша честь, но еще не теперь. Мне
необходимо провести дополнительный допрос и затем построить версию,
основываясь на нем.
- Приступайте, - разрешил судья, в сомнении нахмурив брови. Адвокат
обратился к Мэту:
- Все обитатели вашей планеты, так же как и вы, скажем... телепаты и
не обладают устной речью?
"Да, все".
- У них общий нейроцентр, или, говоря проще, они прибегают к помощи
общественного мозга?
"Да".
- Расскажите суду о своих родителях.
Мэт, закрыв глаза, на какой-то миг погрузился в воспоминания.
"Мои родители были не как все. Они были уродами. Они удалялись от
нейроцентра до тех пор, пока почти не потеряли связь с остальными".
- И они погибли вдали от всех?
"Да", - после долгой паузы, медленно, неуверенно, дрожащими тонкими
линиями вывела на доске рука Мэта.
- И вы, видимо, впали в полное отчаяние?
"Да".
Адвокат обратился к судьям:
- Мне хотелось бы задать еще несколько вопросов четвертому свидетелю.
Судьи дали согласие, и профессор Аллен снова прошел к месту
свидетелей.
- Профессор, будьте добры, как эксперт и человек, долгое время лично
изучавший моего клиента, скажите, пожалуйста, молод он или стар?
- Он молод, - без заминки ответил Аллен.
- Очень молод?
- Довольно молод, - сказал Аллен. - По нашим понятиям, не достиг
зрелости.
- Спасибо. - Адвокат обвел мягким бесхитростным взглядом зал. На его
полном, добродушном лице ничто не предвещало надвигающегося шторма. Тихим
голосом задал он следующий вопрос: - Мужчина это или женщина?
- Женщина, - ответил профессор Аллен.
Репортер уронил блокнот. И в течение нескольких минут звук падения
блокнота был единственным звуком в наступившей тишине. А потом раздался
общий вздох, застрекотали кинокамеры, спеша запечатлеть Мэт, возгласы
удивления прокатились из конца в конец зала.
А наверху, на балконе, остроумнейший из современных карикатуристов
рвал на кусочки свое последнее произведение, где он изобразил обвиняемого
привязанным к хвосту ракеты, которая отправлялась на Луну. Подпись внизу
гласила: "Кактус отправился в путешествие". А теперь - куда это годилось?
Назвать, его... нет, ее, "кактусиха"? В поисках новой темы он почесал в
затылке, сознавая в то же время, что какая тут может быть тема, не
четвертовать же маленькую одинокую женщину.
Прокурор сидел с поджатым ртом, всем своим видом напоминая фаталиста,
из-под ног которого вырвали по крайней мере восемьдесят процентов почвы.
Он-то знал эту публику. Он мог оценить общественную реакцию с точностью до
десяти тысяч голосов.
Все теперь смотрели только в золотистые глаза Мэт. Они были огромные,
как и прежде, но теперь казались мягче и светились вроде бы ярче. Теперь,
когда стало известно, что они принадлежат женщине, все увидели, что в них
действительно есть что-то женственное. И каким-то странным, непонятным
образом морщинки вокруг глаз вдруг помягчели, в них промелькнуло что-то,
отдаленно похожее на человеческое.
Полночь. Большой каменный подвал с металлической решеткой, стол,
кровать, два стула и радио в углу. В камере двое: Мэт и толстяк адвокат.
Беседуют, изучают корреспонденцию, посматривают на часы.
- Вообще-то говоря, обвинение село в лужу с этим письмом, - говорит
защитник: он все никак не отвыкнет выражать свои мысли вслух, хотя
прекрасно знает, что собеседница слышит его мысли, а не слова. Толстым
указательным пальцем он похлопывает по пачке писем, которые они только что
прочитали. - Мне ничего не стоило положить его на обе лопатки, предъявив
эти письма, написанные неделю назад прямо в наш адрес. Но что бы это дало?
Лишний раз доказало бы, что люди мыслят по-разному.
Он вздохнул, потянулся, зевнул, сотый, наверное, раз взглянул на часы
и вынул очередное письмо.
- Вот послушайте.
И стал читать письмо вслух.
"Мой тринадцатилетний сын докучает нам просьбой предложить вашему
клиенту хотя бы недолго побыть в нашем доме. Может быть, вы сочтете
глупостью с нашей стороны, что мы ему во всем потакаем, но нам так легче.
У нас здесь есть свободная комната, и если ваш клиент чистоплотен и в
банные дни не боится пара..."
Последние слова он прочел невнятно, сквозь сдерживаемый зевок.
- Предполагают, что всеобщее голосование должно закончиться к шести
часам утра. Но, уверяю вас, раньше восьми или даже десяти им не кончить.
Такие вещи никогда не проходят в положенный срок. - Он поерзал на жестком
стуле, тщетно стараясь устроиться поудобнее. - Как бы там ни было, что бы
ни произошло, я останусь с вами до самого конца. И не думайте, что я у вас
единственный друг. - Он потрогал пачку писем. - Вон их сколько, вам
остается выбирать.
Мэт все это время была занята чтением записки, написанной
неуверенным, неровным почерком. Потом она дотянулась до карандаша и бумаги
и написала:
"Аллен объяснил мне не все слова. Что такое "ветеран"?"
Получив от доктора объяснение, она написала:
"Мне больше всех нравится этот. У него травма. Если меня освободят, я
приму его приглашение".
- Ну-ка, покажите. - Толстяк взял письмо, прочитал его, похмыкивая, и
вернул ей. - Как хотите. Впрочем, у вас с ним есть что-то общее, поскольку
вы оба не в ладах с этим дурацким миром. - Он снова взглянул на часы и
проворчал: - Да идут ли вообще эти часы? Что нам, целую неделю ждать утра,
что ли?
Кто-то, звеня связкой ключей, открыл дверь, и в камеру вошел
прокурор. Улыбнувшись сопернику, он сказал:
- Эл, вы настолько основательно почувствовали себя узником, что
отказываетесь даже от тех немногих удобств, которые предоставлены тюрьмой?
- От чего именно?
- Да от радио!
Адвокат презрительно фыркнул.
- К черту радио! От него только шум. Мы тут занимались чтением писем,
в тишине и покое... - Вдруг на его полном лице отразилось замешательство.
- А что, мы здесь что-нибудь прослушали, что-нибудь передавали?
- Последние известия в двенадцать. - Прокурор облокотился на край
стола, продолжая улыбаться. - Голосование прекращено.
- Не может быть! - Лицо адвоката вспыхнуло от гнева, он встал. - Ведь
по всемирному соглашению приговор...
- Может быть... при известных обстоятельствах, - прервал его
прокурор. - А обстоятельства сложились так, что несметный поток голосов в
защиту вашего клиента сделал дальнейший подсчет ненужным. - И он
повернулся к Мэт: - Только это строго между нами, моя дорогая: я еще
никогда так не радовался своему поражению.
Человек средних лет, рано поседевший, с длинными тонкими пальцами,
слушал радио в дальней комнате, когда раздался звонок в дверь. В комнате
не было телевизора, только по радио звучала нежная полинезийская мелодия.
Звонок прорвался сквозь музыку, хозяин выключил радио и поднялся. Очень
осторожно он пересек комнату, открыл дверь и вышел в коридор.
Странно. В этот предвечерний час некому было звонить. Сюда почти
никто не заходит. Почтальон обычно заезжает утром, среди дня забредут
иногда один-два торговца. А позднее редко кто появляется, чрезвычайно
редко. И сегодня он никого не ждал.
Тихо - толстый ковер заглушал звук шагов, - на ощупь, вдоль стены
пробирался он по коридору к парадной двери.
Что-то очень необычное было в этом позднем визите. По мере того как
он приближался к двери, в душу ему закрадывалось удивительное чувство -
будто он заранее знал, кто ждет его там, снаружи. В его сознании
складывалась картина, пока смутная, как бы переданная какими-то
непонятными ему средствами, словно ее процитировал один из тех, кто стоял,
исполненный надежд, там, за дверью. Он видел крупного, полного
добродушного мужчину в сопровождении крошечного зелено-золотого существа.
Хотя он прошел через суровые испытания и беды - это из-за них он
теперь такой, - нервы у него были в порядке, и он ни в коем случае не
принадлежал к тому типу людей, которым мерещатся разные небылицы, и вообще
он не был склонен к галлюцинациям. И его обеспокоили, расстроили даже эти
