остальных.
Теперь их отряд возглавил Кесслер, рядом с которым бежал Фини. За
ними следовал Малыш Ку, потом шли Михаличи и Сэмми Файнстоун. В арьергарде
шествовал вооруженный мачете Билл Молит.
К вечеру десятого дня упала миссис Михалич. Упала, как подкошенная,
не издав ни звука, ни подав никакого знака, только что она ковыляла своей
тяжелой неуклюжей походкой, а в следующий миг лежала на тропинке, точно
выброшенный кем-то узел тряпья.
Отчаянный крик Григора "Мамушка!" остановил движущуюся цепочку людей.
Они окружили ее, подняли, отнесли на небольшую поляну и стали
поспешно рыться в походной аптечке. Глаза ее были закрыты, а широкое лицо
крестьянки приобрело багровый оттенок. По внешним признакам невозможно
было определить, дышит она или нет.
Кесслер взял ее за запястье, но не смог нащупать пульс. Помрачнев,
они обменялись беспомощными взглядами: врача среди них не было.
Кто-то положил ей на лоб мокрую тряпицу. Еще кто-то поднес к ее носу
бутылочку с ароматическими солями. Третий похлопал ее по щекам и принялся
растирать ее короткопалые, загрубевшие от черной работы руки. Отчаянными
усилиями они пытались вернуть ее в этот полный трудностей суматошный мир,
который она так внезапно покинула, но все их стираная были тщетны.
Наконец Кесслер снял фуражку и произнес, обращаясь к белому как мел,
потерявшему дар речи Григору:
- Сочувствую вам! Глубоко сочувствую!
- Мамушка! - душераздирающим тоном вымолвил Григор. - О, моя бедная
замученная... - Дальше он пробормотал что-то на непонятном для остальных и
изобиловавшем гортанными звуками языке, упал на колени, обнял жену за
плечи и изо всех сил прижал к себе. Рядом на земле лежали ее растоптанные
очки, до которых теперь никому не было дела, а Григор все сжимал ее в
объятиях, словно никогда не собирался выпустить ее из рук. Никогда.
- Моя маленькая Герда! О, моя...
Пока Григор, сломленный горем, навсегда прощался с половиной своей
жизни, своей души, с половиной самого своего существа, остальные отошли на
несколько шагов и, держа наготове оружие, повернулись лицом к джунглям.
Потом они бережно отвели Григора в сторону, а ее похоронили под тенистым
деревом и поставили на могиле крест.
Часа через два, пройдя еще семь миль, они расположились на ночлег. За
все это время Григор не проронил ни слова. Он шагал по тропе, как автомат,
ничего не слыша, ничего не видя, безразличный к тому, куда он идет и
дойдет ли когда-нибудь до цели.
При ярком свете костра Сэмми Файнстоун наклонился к нему и сказал:
- Не надо так убиваться. Ей бы это не понравилось.
Григор ничего не ответил. Он пристально глядел на пламя, но перед
глазами его была тьма.
- Она ушла быстро, с незамутненной душой, самым легким путем, -
утешал его Сэмми. - У нее ведь было больное сердце, верно? - Не получив
ответа, он продолжал: - Идя следом за ней, я не раз замечал, как она вдруг
начинала задыхаться и прижимала руку к левому боку. Я-то думал, что,
может, ее беспокоит невралгия. А оказывается, это было сердце. Почему она
нам об этом не сказала?
- Не хотела деладь друдноздь, - безо всякого выражения произнес
Григор.
Это он в первый раз заговорил после ее погребения.
И в последний.
Никогда больше он не вымолвил ни слова.
К четырем часам утра в лагере его уже не было. Когда две луны стояли
еще высоко, а третья склонилась к горизонту, Кесслеру надоело неподвижно
стоять на посту, и он, тихо ступая, обошел вокруг лагеря и увидел, что
место, где до этого спал Григор, пустует. Кесслер не поднял тревогу сразу:
для людей отдых и сон были настолько необходимы, что нельзя было будить
их, предварительно все не обдумав. Поэтому он, осторожно перешагивая через
спящих вповалку людей, вначале обыскал лагерь и прилегающую к нему
местность.
Григора нигде не было.
Со всех сторон их грозно обступали джунгли. Какое-то фосфоресцирующее
существо, широко раскинув крылья, бесшумным призраком пронеслось между
верхушками деревьев. Кесслер поразмыслил над создавшимся положением. Как и
когда удалось Григору скрыться, установить было невозможно. Он мог уйти и
час назад, и раньше. А теперь он, возможно, находился в нескольких милях
от лагеря, если, конечно, еще был жив.
Зато угадать, ~куда~ он ушел, было несложно. Так что же делать? Если
он, Кесслер, отправится в погоню один, ему следует разбудить кого-нибудь
из спящих, чтобы тот сменил его на вахте.
И тогда их маленький отряд на время разделится, а это вдвое увеличит
вероятность нападения какого-нибудь существа, а то и нескольких, которые,
вполне возможно, все эти одиннадцать дней незаметно следят за людьми в
ожидании такого благоприятного случая; это снизит их обороноспособность.
При таких плачевных обстоятельствах их сила в единстве. Разобщенность
может привести к катастрофе.
С большой неохотой Кесслер вынужден был принять единственное
приемлемое решение: он разбудил всех.
- Григор ушел.
- Когда?
- Не знаю. Либо он бесшумно уполз с поляны, когда я стоял спиной к
лагерю, либо его уже не было здесь, когда я заступил на вахту, а я этого
не заметил. - Он угрюмо уставился на костер. - Мы не можем бросить его на
произвол судьбы в этом страшном лабиринте.
- Я схожу и приведу его, - вызвался Сэмми, подняв с земли свое
мачете.
- Для нас слишком большая роскошь по очереди в одиночку рисковать
жизнью, - заявил Кесслер, отвергая его предложение. Вперед ли, назад ли,
но пойдем мы все вместе.
Билл Молит поднялся на ноги, взвалил на спину свой тяжелый мешок,
широко зевнул и схватил мачете.
- Тогда это вопрос решенный. Мы все пойдем обратно. Идти нам
всего-навсего миль семь. А что такое семь миль? - Он снова зевнул и сам
ответил на свой вопрос: - Ночью это все семьдесят. Ну и что? Пошли.
Каждый вскинул за плечи свою ношу, и они отправились в путь, держа
наготове пистолеты и мечете. Пламя покинутого ими костра померкло вдали.
Фини бежал впереди, то и дело к чему-то недоверчиво принюхиваясь и утробно
рыча.
Григор лежал на поляне, тело его было сведено судорогой, ноги
подтянуты к подбородку, в левой руке зажат наполовину пустой пузырек из
походной аптечки. Его откинутая правая рука покоилась на свежем могильном
холмике, словно оберегая его. Головой он уткнулся в землю у основания
деревянного креста. Они достали лопату, и, выполняя желание Григора,
опустили его во тьму рядом с "маленькой Гердой". Ведь именно за этим он
шел сюда сквозь ночь чужой планеты.
Кесслер записал в своем дневнике: "День тринадцатый. К северу
продвинулись миль на сто с небольшим. Последние два дня идем быстрее".
Около ста миль за тринадцать дней. Не густо. Неужели эти проклятые
джунгли никогда не кончатся?
Кесслер разорвал пакет с пищевым концентратом, бросил его Фини,
вскрыл еще один для себя и принялся медленно есть.
- Одно утешительно - если, конечно, это можно счесть утешением: после
каждой еды наш груз становится чуть легче.
- А вокруг тьма-тьмущая всяких плодов и корений, - заметил Молит. - Я
знаю правило номер один: не ешь того, о чем доподлинно не известно, что
это съедобно. Кара за непослушание может оказаться такой ужасной, что
захочешь не придумаешь. Однако рано или поздно нам придется рискнуть.
- Не кушать - умирать медленно, - изрек Малыш Ку. - Кушать что нельзя
- умирать быстро.
- Да ты, приятель, еще мечтать будешь, как бы быстрей подохнуть, - не
уступал Молит. - Вот на кое-каких планетах есть плоды с виду сочные,
вкусные, а съешь, и тебя так скрутит, что пятки под мышками застрянут.
- Покойнику в такой позе нужна могила покороче, - включился в
разговор Сэмми Файнстоун. - Работы почти вдвое меньше. Такую смерть можно
считать экономически выгодной.
Молит внимательно посмотрел на него.
- А я готов был об заклад побиться, что шутки от тебя сейчас не
услышишь, хоть мрачной, хоть какой.
- Почему?
- Да мне думалось, что к этому времени ты или превратишься в комок
нервов, или уже давно помрешь.
- А я и вправду один сплошной комок нервов, - сказал Сэмми. - Сил
хватает только на то, чтобы за жизнь цепляться.
- Молодец! - похвалил его Молит. - Продолжай за нее цепляться -
глядишь, и выкарабкаешься.
Кесслер раздраженно подергал свою успевшую отрасти густую бороду и
сказал, обращаясь к Сэмми:
- Не думайте, что вам одному приходится постоянно тащить самого себя
за волосы. Каждый из нас занимается тем же. - Он, не глядя, нашел рукой
голову пса и потрепал его за уши. - Разве что за исключением Фини.
Услышав свое имя, Фини завилял обрубком хвоста.
- Ума не приложу, как ему удается вовремя обнаруживать эти
ямы-ловушки, ну, вроде той, в которую упал Саймс. Он уже четыре раза
предупреждал нас об опасности. Если б не он, еще кто-нибудь мог
провалиться в такой колодец и стать пищей для этого красного... уж не
знаю, как его и назвать.
Кесслер молча почесал Фини за ушами, погладил его по лохматой спине.
И погрузился в раздумье. К этому дню число людей в отряде уменьшилось
вдвое. Оставшиеся в живых глубоко переживали смерть каждого, как поистине
невосполнимую утрату. Чуть погодя он встал, сознавая, что бесполезно
усугублять вчерашнее горе размышлениями о бедах грядущих. Чему быть, того
не миновать, хотят они этого или нет.
- Нам пора.
И они тронулись дальше: Кесслер и Фини шли впереди, Молит замыкал
шествие. Оба они - и тот, что шел первым, и тот, что последним, -
размышляли об одном. Об одном, но по-разному, ибо мысли Молита все еще
были заняты переоценкой ценностей. Как идущий последним он, насколько
позволяли частые повороты тропинки, временами видел перед собой всех
остальных сразу. Поэтому он особенно четко представлял, сколько людей идет
сейчас впереди него. Эта живая цепочка была вдвое длинней в тот день,
когда они начали свое трагическое паломничество. Потому длинней, что с
ними тогда еще шли и другие. Например, Саймс. Человек деятельный,
образованный, достойный уважения. Первоклассный космонавт. Не из-за Саймса
ли принимает он так близко к сердцу то, что их стало меньше?
Нет.
Ему не хватало и черномазого.
И двух тугодумов с Балкан.
А если судьба ударит их снова, ему наверняка будет не хватать и этого
иудея.
И тощего китаезы.
И остроухого лохматого пса.
Его скрутит тоска по людям, по всем без исключения.
- Запомни это, Молит! - рявкнул он на себя. - Навсегда запомни!
Сэмми оглянулся через плечо.
- Ты что-то сказал?
- Это я отделываю собственную задницу - в переносном смысле, конечно,
- объяснил Молит.
- И ты тоже? - удивился Сэмми. - На моей уже не осталось живого
места.
В мозгу Молита это признание заняло место рядом с другой недавно
полученной информацией. Значит, не только у него находятся причины давать
самому себе по заднице. И другие могут заблуждаться, а потом сожалеть о
допущенных ошибках.
Просто диву даешься, как много у людей между собой общего.
Самое правильное - это при жизни проявлять терпимость, а смерть
встретить с достоинством. Сейчас он учится первому. А как он справится со
вторым, покажет будущее.
Тропа вывела их на голую вершину холма, и в первый раз с той минуты,
когда они пустились в путь, перед их взорами открылись уходящие вдаль мили
поверхности планеты. В какую сторону ни глянь, повсюду она выглядела
одинаково - густой однородный растительный массив, только на востоке
вздымалась горная цель, чернея на фоне пылающего неба.
