новый язык, или рассечь другому сонную артерию за тридцать шагов
перочинным ножиком, или взобраться на здание Национального банка графства
Грин от первого до шестого этажа без снаряжения. Все это я могу.
- Черт меня возьми, - тихо сказал Богалуза Джо.
- Мы вас презираем, - сказала она. - Вот так. Мы думаем, что вы
болваны. Отбросы. Удобрение для мира, Джо, вот что вы такое.
- Детка, тебе просто грустно, - сказал он. - Вечер, и тебе грустно, -
он протянул ей через стол руку, но не так, как в кино, и не так, как в
книгах: такого лица, как у него сейчас, я раньше никогда не видела, даже у
мальчишек, когда они кадрят девчонок, ни у взрослых, даже у невест и
женихов, потому что все это была просто романтика или "желание", а он
просто выглядел бесконечно добрым, бесконечно участливым. Она отдернула
свою руку. С той же слабой, безучастной улыбкой, которая была на ее губах
весь вечер, она отодвинула стул и встала. Она сказала:
- Да, я все это могу! Ну и что? - Она пожала плечами. Потом добавила:
- Завтра я уезжаю.
Он тоже встал и обнял ее за плечи. Мне показалось, что это было
смешно, потому что он был короче на пару дюймов.
Он сказал:
- Детка, тебе не надо уезжать.
Она смотрела в сад за домом, как будто стараясь увидеть что-то
очень-очень далекое от нашего огородика или маминых гибридных васильков,
что-то, чего никто не мог увидеть.
Он сказал настойчиво:
- Милая, посмотри... - и когда она, повернув лицо, уставилась ему в
подбородок слепыми глазами, он обхватил ее лицо своими широкими ладонями
механика. - Детка, ты можешь остаться со мной. - Он приблизил свое лицо к
ее лицу. - Выходи за меня, - сказал он внезапно.
Она засмеялась. Я никогда не слышала, чтобы она так смеялась. Затем
она начала кашлять. Он обнял ее, и она приникла к нему, задыхаясь, словно
у нее прорезалась астма, закрывая лицо руками и кусая свои ладони. Только
через несколько секунд до меня дошло, что она плачет. Он очень
встревожился. Так они и стояли - она плакала, он подавленно молчал - и я,
спрятавшись, наблюдала за этим. Потом они медленно пошли к выходу из кухни
в сад. Когда они вышли и погасили за собой свет, я прокралась за ними в
сад, к качалке, которую устроил мой отец под большим деревом: подушки и
пружины выдерживали четверых. Кусты скрывали ее почти целиком. Керосиновый
фонарь, вкопанный там отцом, не горел сейчас. Я видела их почти отчетливо.
Несколько минут они сидели, ничего не говоря и глядя на тьму за деревьями.
Качалка поскрипывала, когда наша гостья покачивала ногой. Наконец
Богалуза Джо, механик из гаража, спросил:
- Завтра?
- Завтра, - ответила она. И они поцеловались. Мне понравилось: это
было здорово, я такое уже видела. Она откинулась на подушки, вытянув ноги
в невидимой траве и разбросав руки, Я видела все, что было потом, и
поединок не на жизнь, а на смерть во тьме. Слово "эпилепсия" билось в моем
мозгу. Они оделись и закурили, говоря так тихо, что теперь я ничего не
слышала, Я скорчилась в кустах, сердце мое бешено колотилось.
Я была жутко напугана.
Она не уехала на следующий день, и на второй тоже: она даже отдала
маме платье и спросила, нельзя ли где-нибудь его переделать. Мои школьные
вещи вывесили во двор проветрить, чтоб не пахли нафталином. Я обернула все
учебники. Однажды утром я спустилась спросить у мамы кое-что, но ее нигде
не было - ни в кухне, ни в холле, и я пошла в гостиную, но я не успела
пройти половины коридора, когда кто-то сказал: "Остановись", и я увидела,
что мои родители сидят на стульях возле входной двери, руки на коленях,
глядя перед собой, неподвижные, как зомби.
Я сказала:
- Ой, ради бога, что вы...
- Стой тут, - сказал тот же голос. Родители не пошевелились. Мама
улыбалась своей любезной улыбкой-для-гостей. В комнате больше никого не
было. Я подождала немного, но мои родители оставались мертвыми, и тогда,
откуда-то из угла, где был наш новый радиоприемник, появилась наша гостья,
в мамином весеннем пальто, бесшумно ступая по ковру и подозрительно
заглядывая во все окна гостиной. Она усмехнулась, увидев меня. Постучав по
крышке приемника, он поманила меня подойти. Затем сбросила пальто и
накинула его на приемник.
С головы до ног она была вся в черном.
Я подумала "в черном", но это было не то слово: надо было сказать
"чернота", "тьма", мрак, высасывающий зрение, что-то, чего нельзя даже
вообразить, мрак без деталей, бликов, складок, ничто, одна лишь ужасная,
головокружительная тьма, в которой ее тело - эта штука сидела плотно, как
трико акробата или костюм водолаза - исчезало совсем, сохраняя лишь
внешний обвод. Ее голова и кисти рук словно плавали в воздухе. Она
сказала:
- Красиво, правда?
Затем села возле радио, скрестив ноги. Она сказала:
- Пожалуйста, задерни шторы, - и я сделала это, обойдя моих
оцепеневших родителей, а затем остановилась посреди комнаты и сказала:
- Я сейчас упаду в обморок.
Мгновенно очутившись возле меня, уже в мамином пальто, она подхватила
меня и отвела на кушетку, обняв и массируя мне спину. Она сказала:
- Твои родители спят. Ведь ты уже понимаешь кое-что, раз вмешалась в
это дело? Помнишь - морлоки, Транстемпоральная Военная Власть?..
Я выдавила из себя:
- Ой-ой-ой... - и она снова принялась растирать мне затылок.
- С тобой ничего не будет, - продолжала она. - С твоими родителями
тоже. Подумай, как это здорово! Подумай! Мятеж! Восставшие морлоки,
революция в Транстемпоральной Военной Администрации!..
- Но я... я...
- Мы с тобой друзья, - угрюмо сказала она, взяв меня за руку. - Мы
настоящие друзья. Ты помогла мне. Мы этого не забудем.
Сбросив мамино пальто, она отошла и встала перед дверным проемом. Она
прикрыла рот рукой, потом потерла шею и нервно прокашлялась. Повернулась,
чтобы в последний раз посмотреть на меня.
- Ты спокойна? - спросила она. Я кивнула. Она улыбнулась мне. - Не
волнуйся. Sois tranquffle [будь спокойна (франц.)]. Мы друзья, - и она
снова повернулась к проему. - Друзья... - повторила она почти печально и
снова улыбнулась мне.
Проем превратился в зеркало. Оно туманилось, затем прояснилось, будто
облако светящейся пыли, затем стало похоже на занавес: потом снова стало
зеркалом, хотя все, что оно отражало была наша гостья и я, но не мои
родители, не наша мебель, не сама комната.
Затем вошел первый морлок.
Потом второй.
Потом третий.
Потом все остальные.
О, гостиная была набита гигантами! Они были похожи на нее всем -
лицом, сложением, ростом, черными униформами, мужчины и женщины всех
земных рас, все перемешанные и огромные, как мамины гибридные цветы, на
целый фут выше нашей гостьи, стая черных Воронов, черных летучих мышей,
черных Волков, профессионалов из будущего, рассевшихся в нашей мебели, на
нашем приемнике, некоторые на стенах и на шторах, как будто они могли
летать, вися в воздухе, будто были там, в космосе, где встречаются
морлоки, полтысячи в прозрачном шаре между звезд.
Правящие миром.
Сквозь зеркало появились и двое ползущих; на них были водолазные
костюмы и шлемы, словно круглые аквариумы - мужчина и женщина, толстые и
округлые, как тюлени. Они лежали на ковре, дыша водой (я различила
струйки, бьющие вниз и вверх из странных ошейников, словно пыль, оседающая
в воздухе) и смотрели снизу вверх на остальных. Их костюмы раздувались.
Один из морлоков что-то говорил одному из "тюленей", и тот отвечал,
указывал на штуку, закрепленную у него на спине.
Затем говорить принялись все.
Даже если бы я знала тот язык, все равно это было бы слишком быстро
для меня: очень быстро, очень жестко, напористо, как переговоры между
землей и пилотом или что-то вроде, словно какой-то код, известный им всем
- передать сведения как можно быстрее. Только "тюлени" говорили медленно,
булькая и воняя, как запущенный пляж. У них даже лица не двигались -
только маленькие круглые рты, похожие на рыбьи. Наверное, я заснула
ненадолго (или меня усыпили), и пропустила, что сделал один из "тюленей",
почему к нему присоединился один из морлоков у радиоприемника, а затем еще
один, и вот уже вся комната гудела, а моя подруга включилась в яростный,
жесткий, быстрый спор с одним из морлоков. Они были заняты своим делом, но
все время оглядывались на меня... Это было жутко и я словно онемела: мне
хотелось опять заснуть или заплакать, потому что я не понимала ни слова.
Затем моя подруга вдруг закричала: она отступила назад, выставив перед
собой руки с растопыренными пальцами и гневно тряся ими. Она кричала, а не
говорила, отчаянно кричала о чем-то, стуча кулаком по ладони, лицо ее было
искажено, как будто речь шла не просто о деловых вопросах. Другой морлок,
часто дыша, бледнел от гнева. Он прошипел что-то, очевидно, очень
язвительное. Достав откуда-то из черной униформы серебряный кружок, зажав
его большим и указательным пальцем, он сказа на чистейшем английском,
опять глядя на меня:
- Во имя войны против Транстемпоральной!..
Она мгновенно бросилась на него. Я вскочила: мне было видно, как она
сжала его пальцы вокруг серебряного кружка: затем все закрутилось в один
клубок на полу, пока они не расцепились, отскочив друг от друга как можно
дальше, и было совершенно ясно, что они ненавидят друг друга. Она сказала
отчетливо:
- Я настаиваю.
Он пожал плечами. Сказал что-то короткое и резкое. Она выдернула из
своей униформы нож - только нож - и медленно обвела взглядом комнату и
каждого в ней. Никто не шевельнулся. Она подняла брови.
- Ссс!.. Грозишь?.. - прошипела с пола женщина-"тюлень", словно пар
из текущей батареи. Она не встала, а продолжала оставаться на спине,
упакованной в свой жир.
- Ты? - оскорбительно сказала моя подруга. - Ты испачкаешь ковер.
Женщина-"тюлень" снова зашипела. Моя подруга медленно двинулась к
ней: остальные наблюдали. Она не нагнулась, как я ждала, а метнулась
каким-то боковым перекатом к "тюленихе". Каблук ее вонзила в скафандр на
животе - она явно пыталась прорвать его. "Тюлениха" поймала ее руку с
ножом и пыталась ударить им мою подругу, оплетя другой "ластой" ее шею.
Она старалась удушить ее. Затем все опять слилось в одно пятно.
Раздавалось шипение, громкий стук, лязг: затем из клубка вывернулась моя
подруга, роняя нож и прижимая руку к левому глазу. "Тюлениха"
перекатывалась с боку на бок, по ее телу пробегала крупная дрожь, но лицо
оставалось таким же невыразительным. В ее шлеме собирались пузыри воздуха.
Второй "тюлень" не двигался с места. Пока я смотрела, из шлема "тюленихи"
ушла вся вода и теперь там был только воздух. Очевидно, она умерла. Моя
подруга, наша гостья, стояла посреди комнаты, и с ее рук стекала кровь;
она сгибалась от боли, а лицо ее было страшно искажено, но ни один человек
в комнате не двинулся, чтобы ей помочь.
- Жизнь... - выдохнула она, - ...за жизнь. Твою, - и рухнула на
ковер. "Тюлениха" разомкнула один глаз. Двое морлоков бросились к ней и
подхватили ее и ее нож; когда они потащили ее к зеркалу, она прохрипела
что-то.
- К черту твои расчеты! - крикнул морлок, с которым она дралась,
совсем перестав сдерживаться. - У нас война: Транстемп сидит у нас на
хвосте, откуда у нас время для дилетантства? Ты говоришь, что это твоя
прабабушка! Мы деремся за свободу пятидесяти миллиардов, а не за твои
подсчеты!.. - и махнув тем, кто тащил ее тело сквозь зеркало, он
повернулся ко мне.
- Ты! - рявкнул он. - Не смей говорить об этом. Ни с кем!
