у меня, ладно?
- Нет, - сказала я.
- Ты должна, - сказала она, - или она меня отравит, клянусь богом, -
и взяла с колен "Зеленую шляпу" [роман английского писателя Майкла Арлена]
- золотые буквы на зеленом переплете, бестселлер прошлого года, которую я
поклялась никогда не читать, и она протянула ее мне, упрятав всю книгу в
темную клетку пальцев. Я подумала, что она сумела бы обхватит
баскетбольный мяч. Я не взяла ее.
- Давай, - сказала она, - возьми, иди и читай, - и я вдруг
обнаружила, что стою в проезде на ступеньках и держу в руке "Зеленую
шляпу". Я повернула ее так, чтобы заголовок не был виден. Она улыбнулась
мне и сложила руки за головой. - Не переживай, - сказала она. - Твоя
фигура будет в моде к началу будущей войны.
Я встретила маму на верху лестницы и едва успела припрятать книгу;
мама сказала:
- Бедная женщина!
Она несла простыни. Я ушла в свою комнату и читала почти до утра,
спрятав книгу в постели, когда закончила. Во сне я видела "испано-сюизы",
подвитые волосы и трагические таза; женщин с накрашенными губами, любовные
интриги! Они жили как хотели, делали аборты в дорогих швейцарских
клиниках; и мне снились полуночные купания, отчаяния, деньги, греховная
любовь, красивые англичане и поездки с ним в такси, а на голове у меня
серебряный тюрбан, вроде тех, что я видела на страницах светской хроники
нью-йоркских газет.
К несчастью, лицо нашей гостьи все время упорно всплывало в моих
снах, и это здорово испортило вое.
Мама обнаружила книжку на следующее утро. Я увидела ее рядом со своей
тарелкой на завтраке. Ни мама, ни отец словом не обмолвились о ней; только
мама продолжала накрывать стол с какой-то доброй, вымученной улыбкой.
Наконец мы все уселись, и отец придвинул мне джем, булочки и ветчину.
Затем он снял очки и сложив, опустил их рядом со своей тарелкой.
Откинувшись в кресле, он скрестил ноги. Потом взглянул на книгу и сказал
тоном насмешливого удивления:
- Ну, что это такое?..
Я ничего не сказала. Только смотрела в тарелку.
- Мне кажется, я это видел уже, - сказал он. - Да, конечно, видел. -
Тут он взглянул на маму. - А тебе приходилось это видеть?
Мама сделала неопределенное движение головой. Она принялась
намазывать маслом гренок и положила его на мою тарелку. Я знала, что она
меня дрессировать не будет, но вот отец...
- Ешь яйцо, - сказала она. Отец, продолжавший глядеть на "Зеленую
шляпу" с тем же выражением стойкого удивления, сказал наконец:
- Та-а-к! Не слишком приятно обнаружить такое в субботнее утро!
Я опять ничего не сказала, и все глядела в свою тарелку. Мама
обеспокоенно сказала:
- Она не ест, Бон, - и папа придержал стул за спинку, чтобы я не
смогла встать из-за стола.
- Конечно, ты можешь это объяснить, - сказал он. - Не так ли?
Я ничего не сказала.
- Конечно, она может, - сказал отец, - правда, Бесс? Не следует так
огорчать маму. Не следует огорчать маму, воруя книгу, которую тебе нельзя
читать, и по очень понятной причине. Ты знаешь, что мы тебя не накажем. Мы
с тобой поговорим. Мы постараемся объясниться. Не так ли?.
Я кивнула.
- Отлично, - сказал он. - Откуда взялась эта книга?
Я что-то промямлила.
- Моя дочь сердится? - спросил отец. - Она становится строптивой?
- Да она тебе все сказала!.. - взорвалась я. Отец побагровел.
- И ты смеешь так говорить о своей матери! - закричал он, вскочив. -
И ты смеешь упоминать свою мать таким образом!
- Нет, Бен... - попыталась вмешаться мама.
- Твоя мать - это самоотверженная душа, - сказал отец, - и не забывай
об этом, девица; твоя мать заботится о тебе со дня твоего рождения, и если
ты не ценишь этого, ты чертовски...
- Бен!.. - сказала шокированная мама.
- Извините, - сказала я. - Мне очень жаль, мама.
Отец уселся. У него усы, а волосы расчесаны посередине и
набриолинены; сейчас одна прядь отклеилась, а все лицо посерело и дрожало.
Он уставился в свою чашку. Мама подошла и на лила ему кофе. Затем налила
мне молока, села рядом и спросила:
- Милая, зачем ты читала ЭТУ книгу?..
- Да!.. - сказал отец с другого конца стола.
Минуту стояла тишина. Затем:
- Доброе утро!
И:
- Доброе утро!
И снова:
- Доброе утро! - весело сказала наша гостья, в два шага перемахнув
столовую и аккуратно укладывая себя в кресло у стола, откуда ее коленки
торчали вверх, дотянулась до "Зеленой шляпы", подвинула ее к своей тарелке
и принялась читать с подчеркнутым вниманием. Затем она взглянула на нас: -
У вас такая прогрессивная библиотека, - сказала она. - Я позволила себе
вольность порекомендовать эту восхитительную книгу вашей дочери. Вы
сказали мне, что вы ее прочли с удовольствием. Вы ведь даже посылали заказ
на нее в самый Нью-Йорк, да?
- Я не... нет,.. не совсем... - сказала моя матушка, отодвигаясь от
стола. Она дрожала с ног до головы, а на лице ее застыло выражение
отвращения. Наша гостья посмотрела сперва на маму, затем на отца,
нагнувшись к ним деликатно, но с величайшим интересом. Она спросила:
- Я надеюсь, вы не возражаете, что я пользуюсь вашей библиотекой?
- Нет-нет-нет, - пробормотал отец.
- Ем я почти за двоих, - скромно продолжала наша гостья, - но из-за
моих размеров. Не возражаете?
- Нет, разумеется, нет, - ответил отец, постепенно приходя в себя.
- Отлично. Все это войдет в счет, - сказала гостья, глядя на моих
потрясенных родителей; оба они принялись поспешно за еду, избегая ее
взгляда. Она добавила: - Я позволила себе еще одну вольность. Убрала из
книги рисунки, которые... э-ээ... не имеют отношения к тексту. Не
возражаете?
Родители поспешно вышли - мама на кухню, отец вспомнил, что
опаздывает на работу. Она помахала им вслед. Я вскочила, как только они
вышли.
- Там нет никаких рисунков! - шепотом вскричала я.
- Тогда мы их сделаем, - сказала она; достав из сумочки карандаш, она
разрисовала концовки глав набросками: все это было зло и очень смешно.
Затем она нарисовала белую мышь, красящую губы, замужем за другой белой
мышью и их венчание в церкви, леди-мышь с громадным животом, где двое
мышат внутри играют в шахматы, и затем целое семейство на пикнике, под
лозунгом "Я вырастила моих детей и они никогда не знали табака". От этого
я остолбенела. Она засмеялась и нарисовала белую мышь, которая с зонтиком
преследовала мою маму. Я схватила его и некоторое время смотрела: затем
порвала его в клочья, и еще раз.
Я сказала:
- У вас нет ни малейшего права... - и остановилась. Она смотрела на
меня, и это был не гнев и даже не предупреждение, но я села. И заплакала.
- Ах! Вот вам результаты практической психологии, - сказала она сухо,
подбирая обрывки рисунков. Достав из сумочки спички, она ссыпала кусочки в
блюдце и подожгла их.
- Вы не смеете так обращаться с моими родителями! - сказала я,
всхлипывая.
- А ты не смела рвать мои рисунки, - спокойно сказала она.
- Почему? Почему! - завопила я.
- Потому что они стоят денег, - сказала она. - Кое-где. Не буду тебе
больше рисовать. - Она вышла с блюдцем в кухню, и вскоре я услышала, как
она говорит с мамой голосом, от которого даже камень прослезился бы; но о
чем, я так и не узнала.
Я много раз проходила тем летом мимо комнаты, снятой нашей гостьей,
комнаты, чьи окна выходили в сад. Электричество по вечерам горело небывало
ярко. Мама сшила для нее белые шторы и купила на распродаже мебель: бюро с
мраморной доской, шкаф, тумбочку и старый патефон. На кровати вечно лежала
открытая книга. Я вечно стояла в тени напротив двери, глядя на голый
деревянный пол, скользкий, как море, навощенный и сияющий под лампой. На
дверце шкафа висело черное платье и внизу стояли туфли, вроде маминых,
т-образная уздечка и массивные каблуки. Мне было любопытно, нет ли в шкафу
серебряных вечерних туфель. Иногда книга на кровати была уэллсовской
"Машиной времени", и тогда я заговаривала, глядя в черное ночное окно, на
черные ветви деревьев, что двигались за ним:
- Мне только шестнадцать.
- А выглядишь на восемнадцать, - ответила она.
- Я знаю, - сказала я. - Если бы вправду... Уехать бы в колледж. В
Радклифф, например.
Она не сказала ничего: удивилась, наверное.
- Вы читаете Уэллса? - спросила я тогда, прислонясь к дверной раме. -
Наверное, это смешно. В этом городе никто ничего не читает, все заняты
лишь светской жизнью. Я вот читаю много. Хочу побольше узнать.
Тут она улыбнулась.
- Однажды я сделала смешную штуку, - продолжала я. - Прочла "Машину
времени" и стала спрашивать всех, кто они, элои или морлоки? Всем это
нравилось. Оказалось, что и это можно выбирать, все равно как пессимизм
или оптимизм, или прическу. - Здесь я добавила: - А вы кто?.. - но она
только потянулась и улыбнулась, на этот раз чуть дольше. Оперев подбородок
на ладони длинной-длинной руки, она ответила своим странным хриплым
голосом:
- Первой это должна сказать ты.
- Думаю, - сказала я, - что вы из морлоков, - и тогда, сидя в снятой
у моей мамы комнате с раскрытой рядом книжкой "Машина времени", она
ответила:
- Ты совершенно права. Я из морлоков. Я морлок на каникулах. Я только
что с последней встречи морлоков, проходившей между звезд в большой чаше с
золотыми рыбками, так что все морлоки висели на стенках, словно стая
черных летучих мышей, потому что там нет ни верха, ни низа, словно стаи
черных ворон, словно скорлупа каштана, вывернутая наизнанку. Нас,
морлоков, полтысячи, но мы правим звездами и мирами. Мой черный мундир
висит в шкафу.
- Так я и знала, - сказала я.
- Ты всегда права, - сказала она, - и остальное ты тоже знаешь. Ты
знаешь, какие мы убийцы и как жутко мы живем. Мы дожидаемся большого
"ба-бах!", когда разлетится все и даже морлоки погибнут; а пока я
дожидаюсь тут сигнала и засовываю записочки в раму любительской картинки,
что нарисовала твоя мама - ваша Главная Улица, потому что она-то попадет в
музей и когда-нибудь мои друзья найдут их, в промежутках сижу и читаю
"Машину времени".
Тогда я сказала:
- А можно мне с вами?
- Без тебя, - мрачно сказала она, - все просто рухнет, - и достала из
шкафа черное платье, сверкающее звездами, серебряные туфли на высоких
каблуках: - Они твои. Их носила моя пра-прабабка, основавшая Орден. Во имя
Транстемпоральной Военной Власти. - И я надела все это.
Какая жалость, что она не отсюда.
Каждый год в середине августа Кантри-клаб устраивал танцы, не только
для богатых семейств, настоящих его членов, но и для некоторых других
добропорядочных жителей города. Это должно было быть в новом
четырехэтажном особняке из красного кирпича, с красивым двором. Мы были
приглашены, потому что я уже была достаточно взрослой, но за день до этого
заболел отец, и маме пришлось остаться дома и поухаживать за ним. Он
полулежал на подушках кушетки в гостиной, чтобы видеть, чем занимается в
саду моя мама и время от времени окликать ее через окно. Ему была также
видна дорожка к передней двери. Он уверял ее, что она все делает
неправильно. Я даже и спрашивать не стала, можно ли мне пойти на танцы
одной. Отец сказал:
- Почему ты не выйдешь и поможешь своей маме?
- Она не хочет, - сказала я. - Лучше я побуду здесь.
- Бесс! Бесс! - сердито закричал он и начал давать маме инструкции,
через окно.
Мама трудилась в саду под кухонным окном; стоя на коленях она
выпалывала сорняки, наша гостья стояла рядом с нею, дымя сигаретой и
