живой символ Бога, но есть люди, символическое значение которых выражено с
особой определенностью" (С. 38). Если бы мы остановились здесь, то попали бы
в область харизматическую, приоткрытую для западного мира Максом
Вебером (Вебер М. Политика как призвание и профессия // Вебер М.
Избранные произведения. -- М., 1990. С.646-647). Но П.Бицилли строит
эту же характеристику в религиозную сторону: "Вокруг божьих людей
группируются ищущие Бога, ценящие в них именно это "сообразование с Богом".
Почитание св. Франциска в некоторых кругах сводится к мелочному выискиванию
"сообразований" его с Христом: параллелизм должен быть выдержан до конца, в
самых, казалось бы, незначащих подробностях; в человеке-символе важна именно
символическая его сторона; за сходством во внешних обстоятельствах жизни
поэтому признается особая ценность" (С.38-39).
П.Бицилли обращает внимание на систематику создаваемой
структуры символов. С одной стороны, речь идет о связи символа и
символизируемого: "на символ переносятся свойства символизируемого. И
обратно: символизируемое окрашивается цветом символа" (С.33). Единство
подобной системы объясняется достаточно просто: "УСТОЙчИВОСТЬ и
общезначимость символов находятся в связи с тем, что все вещи-символы -- в
одинаковой мере твари Божьи и носят на себе отпечаток Творца. Другими
словами, то, в силу чего вещи вообще обладают способностью служить символами
умопостигаемых "вещей", само служит ручательством их соответствия
символизируемому. Всякая тварь -- монада, воспроиз-
исторический подход 143
водящая в себе Творца и творение. В особенности это приложимо к
человеку" (С. 17-18).
Идя вслед за Львом Карсавиным, П.Бицилли выносит символизм из
мира ученого, просвещенного в мир простонародный, подчеркивая его
всеобщность. Символический мир не создавался специально в определенных
"книжных" функциях, а был таким изначально. Символы безраздельно владели
умами как пастырей, так и паствы, а не были замкнуты миром книжной учености.
Он пишет: "не только "понимали" проповедников, когда они говорили символами,
но иной речи, кроме символической, вообще не понимали. Мы видели, что
проповедники намеренно прибегают к символам, чтобы объяснить простым людям
ту или иную отвлеченную мысль, видели, что некоторые из них для себя
стараются преодолеть символизм мышления, отделаться от символов. И то, что
они делали такие попытки и что они им не удавались, служит лучшим
доказательством отсутствия каких-либо признаков надуманности,
преднамеренности с их стороны. Представление о всеобщем символизме мира не
есть только книжная теория, придуманная за недостатком лучшего объяснения
единства миропорядка, но результат биологической необходимости,
инстинктивного приспособления младенческим образом мыслящего интеллекта к
нерасчлененному как-либо иначе многообразию окружающего его мира (...) Мир
не воображали символическим: его таким воспринимали" (С.87).
В эту систематику мира естественным образом вписывалось даже "чудо".
Сегодня мы удивляемся тому многообразию чудес, с которым встречался человек
прошлого. П.Бицилли, наоборот, "занижает" чудо, в некотором смысле
делая попытку его рационализировать. "Чудо нарушает обычное течение явлений,
встряхивает неподвижность "быта", в котором природа коснеет так же, как и
люди, -- но не идет вразрез с нашими представлениями о мире. Чудо не
заключает в себе ничего сверхъестественного, кроме того, что оно
свидетельствует о, так сказать, экстраординарном вмешательстве провидения;
чудо -- лишь более редкое явление. Средневековье легковерно и принимает
рассказы о чудесах во множестве; но необходимо заметить, что многие
средневековые "чудеса" с нашей точки зрения ничего чудесного в себе не
заключают" (С.143-144).
послереволюционный период 144
Система символизма имеет как центр, так и периферию. П.Бицилли
замечал: "Как средневековый космос, средневековое государство имеет центр
гравитации, лежащий некоторым образом вне его, -- особу короля. Это
обнаруживается при всех случаях смены на престоле. Вследствие слабости
абстрактного мышления монархия существует только тогда, когда налицо имеется
носитель монархической власти; со смертью короля все узы, связующие элементы
государства в одно целое, порываются, вое обязательства утрачивают силу.
Отсюда широко распространенный обычаи требовать при каждой перемене на
престоле возобновления льготных грамот, хотя они обязательно выдаются "за
себя и за своих преемников, на вечные времена и для вечного пользования", --
вспомним, сколько раз возобновлялась и подтверждалась, каждый раз
"окончательно" и "навсегда", Великая хартия вольностей; отсюда обычай, в
силу которого каждый монарх требовал по вступлении на престол возобновления
оммажей от своих вассалов. В момент перерыва в действии монархической власти
прекращал свое действие и "общественный договор", и люди возвращались в
"естественное состояние", так как никаких самостоятельных связей между ними
-- вернее, между малыми, частными союзами их, связей общественного и
государственного характера -- не было. Деление общества на чины, классы,
сословия, столь последовательно проводившееся в теории, было, однако, чистой
фикцией" (С.111-112).
Есть еще одна важная черта средневековья -- святые. Владимир
Лефевр справедливо написал, что если сам святой считает себя таковым, то
он не может считаться святым. На другую парадоксальную черту символизации
святости обращает внимание П.Бицилли: "Кто знаком с житийной
литературой средневековья, знает, какую ничтожную роль в житиях святых -- по
крайней мере, до периода возбуждения исторического понимания под влиянием
мистики -- играет для агиографов проблема достижения святым святости. Святой
или сразу выступает на историческом поприще уже "совсем готовым" святым, или
же глухо упоминается о его внезапном "обращении". Отчасти правда эта
вытекает из условий осведомления о святом: его узнают лишь с того момента,
когда он начинает действовать как святой; однако мы хорошо знаем, что
отсутствие материала редко когда рассматривалось агиографами как
препятствие: на худой конец
исторический подход 145
-- и это постоянное явление -- недостающие сведения восполняются
готовыми шаблонами. Если "предыстория" святого обычно опускалась, то потому,
что о ней просто не думали" (Там же. С.159).
Иерархичности вводится П.Бицилли в виде единства подчиненности:
"Не связывая явления ничем друг с другом, средневековый человек связывал их
прямо с божеством, и этим уже косвенно определялось их взаимоотношение.
Подчиненность одних объектов другим была, так сказать, вторичной,
производной, вытекала из общей их подчиненности божеству. Поэтому в системе
мира, как она строилась средневековьем, господствует лишь относительная
связанность одних объектов другими. Мир есть целое лишь постольку, поскольку
он весь, целиком, зависит от Бога, поскольку он является его творением и его
отображением. Но взятый отдельно от него, в самом себе, мир распадается на
множество объектов, из которых каждому присуще его собственное,
обусловленное его расстоянием от божества, степенью близости к нему,
достоинство и место, вне прямой зависимости от остальных. Всякий объект
определяется только отношением к Богу, но не отношением к другим
объектам, и иерархический порядок их сохраняется лишь при условии, что
иерархическая лестница доведена сознанием до конца" (С.88-89). Мы видим, что
иерархия строится сверху, как бы только в вертикальном измерении, но
принципиально не в горизонтальном. Иерархия "высчитывается" исходя из шагов
наверх, но никогда в сторону.
Иерархичность мира в представлениях средневекового человека посвящены
многие страницы книги. П.Бицилли естественным образом связывает
воедино эти два принципа -- символичности и иерархичности. Он пишет:
"все "вещи видимые" обладают свойством воспроизводить "вещи невидимые", быть
их символами. Но не все в одинаковой степени. Каждая вещь -- зеркало; но
есть зеркала более, есть менее гладкие. Уже одно это заставляет мыслить мир
как иерархию символов. Далее: символы высшие -- мы это видели
-- причастны по своей природе символам низшим, представляют их
собой и потому играют, так сказать, двойную роль: воспроизводя "незримые
вещи", они в то же время воспроизводят и "видимые", стоящие ниже их. Всякая
вещь есть "малый мир", в который глядится "большой мир", но не всякая
отражает его полностью. Человек воспроизводит со-
послереволюционный период 146
бой всю природу. Животное -- не всю: оно имеет лишь некоторые общие с
человеком свойства, и т.д. (...) По иерархическому принципу построены все
отношения. Критерий совершенства, "знатности", благородства применим
решительно ко всем предметам. Вода "благороднее" земли, и воздух
"благороднее" воды: вое "стихии" можно расположить в восходящий ряд в
зависимости от большей или меньшей близости каждой из них к Богу.
Человеческое тело "знатнее" всех прочих тел на свете" (С.54-57).
Соответственно иерархичность пронизывает социальные отношения, имея
своим началом божественное разделение:
"небесная иерархия дает начало двум земным, светской и церковной, что
соответствует основному разделению земного мира на мир душ и мир тел. Обе
иерархии текут параллельно, так что каждому светскому чину соответствует
духовный" (Там же. С.63).
Этот элемент "правильного устройства" мира отражается и в "арифметике"
добрых и злых дел. П.Бицилли подчеркивает психологические основания,
приведите католицизм к этой эквивалентности позитива и негатива. "Самая
возможность арифметического приравнивания "дела" и "мзды" вытекает из
отмеченного нами понимания отвлеченных идей как объектов. "Дело" мыслится
как объект, существующий самостоятельно, независимо от действующего. С
согрешившим может, по оплошности духовника, приключиться большая
неприятность. Допустим, что он покаялся и отбыл епитимью. Но по небрежности
или по невежеству священника епитимья оказывается недостаточной. В таком
случае после смерти согрешивший отправляется в чистилище доплачивать долг"
(Там же. С.77).
Нет ни одного явления, не-получившего своей клеточки в периодической
системе средневековья. На основе достаточно простых умозаключений все
выстраивается в стройные ряды. "Все свободные искусства вообще благороднее
прочих, потому что относятся к более благородной части человека, т.е. к
душе. Но и в области "просто искусств", ремесел, можно установить различие
по степени благородства: золото благороднее земли, поэтому ювелиры почетнее
вилланов; медики -- почтеннее ювелиров, потому что человеческое тело, с
которым они имеют дело, благороднее золота. Микрокосм -- человек -- устроен
совершенно наподобие макрокосма: все его силы, свойства, способности
располагаются в иерархические
исторический подход 147
ряды. Душа благороднее тела, в теле -- преобладает благородством
голова; из органов чувств самым благородным является зрение, поэтому глаз
благороднее уха, и т.д. В сфере социальных отношений иерархический принцип
торжествует безраздельно: все общество состоит из лестнично расположенных
"чинов", из которых за каждым признается своя "честь", своя социальная
функция, вплоть до "чина бедных". Каждый человек приписан к своему чину не
только в здешнем мире, но и в потустороннем" (Там же. С.56-57).
