темы питают суррогат искусства, вся ценность которого именно в
злободневности, и боимся запачкать сближением с ним настоящее высокое
художество" (Радлов И. Будущая школа живописи // Аполлон. -- 1915. --
No 1. С. 14-15). Он же подчеркивает следующее: "Пропасть между зрителем и
художником, существование которой неоспоримо, образовалась естественно, с
тех пор, как в процессе художественного творчества на первый план выступила
личность" (Там же. С.16).
В работе "Утро акмеизма" (временем ее создания считается 1912 или 1913
год) О.ЭМандельштам требует вернуть смысл слова: "Для акмеистов
сознательный смысл слова, Логос, такая же прекрасная форма, как музыка для
символистов. И, если у футуристов слово как таковое еще ползает на
четвереньках, в акмеизме оно впервые принимает более достойное вертикальное
положение и вступает в каменный век своего существования" (Мандельштам
О.Э. Слово и культура. С.169).
В этой статье есть интересное исправление, сделанное самим
О.Э.Мандельштамом, в книге из библиотеки Е.Я.Хазина (см. там
же, с.298): "я говорю в сущности сознанием, а не словом" он заменяет на "я
говорю в сущности знаками". Целиком эта вполне семиотическая цитата звучит в
исправленном виде следующим образом: "Эта реальность в поэзии -- слово как
таковое. Сейчас, например, излагая свою мысль по возможности в точной, но
отнюдь не поэтической форме, я говорю в сущности знаками, а не словом.
Глухонемые отлично понимают друг друга, и железнодорожные семафоры выполняют
весьма сложное назначение, не прибегая к помощи
история до 1917 года 122
слова. Таким образом, если смысл считать содержанием, все остальное,
что есть в слове, приходится считать простым механическим привеском, только
затрудняющим быструю передачу мысли. Медленно рождалось "слово как таковое".
Постепенно, один за другим, все элементы слова втягивались в понятие формы,
только сознательный смысл, Логос, до сих пор ошибочно и произвольно
почитается содержанием. Логос требует только равноправия с другими
элементами слова" (Там же. С.168).
В "Разговоре о Данте" (написанном в 1933 году, впервые изданном в 1967
году) О.Э.Мандельштам возвращается к проблеме смысла: "Когда мы
произносим, например, "солнце", мы не выбрасываем из себя готового смысла --
это был бы семантический выкидыш, -- но переживаем своеобразный цикл. Любое
слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны. Произнося
"солнце", мы совершаем как бы огромное путешествие, к которому настолько
привыкли, что едем во сне. Поэзия тем и отличается от автоматической речи,
что будит нас и встряхивает на середине слова. Тогда оно оказывается гораздо
длиннее, чем мы думали, и мы припоминаем, что говорить -- значит всегда
находиться в дороге" (Там же. С.119).
Рассуждая "О природе слова" (1922), О.Э.Мандельштам выходит на
понятие символа: "В эллинистическом понимании символ есть утварь, а потому
всякий предмет, втянутый в священный круг человека, может стать утварью, а
следовательно, и символом. Спрашивается, нужен ли поэтому сугубый, нарочитый
символизм в русской поэзии, не является ли он грехом против эллинистической
природы нашего языка, творящего образы, как утварь, на потребу человека? По
существу нет никакой разницы между словом и образом. Символ есть уже образ
запечатанный; его нельзя трогать, он не пригоден для обихода" (Там
же. С.64-65).
Русские символисты, как считал О.Э.Мандельштам, открыв образную
природу слова, "запечатали все слова, все образы, предназначив их
исключительно для литургического употребления. Получилось крайне неудобно --
ни пройти, ни встать, ни сесть. На столе нельзя обедать, потому что это не
просто стол. Нельзя зажечь огня, потому что это может значить такое, что сам
потом не рад будешь. Человек больше не хозяин у себя дома. Ему приходится
жить не то в церкви, не то в священной роще друидов, хозяйскому глазу
человека не
Мандельштам о собеседнике 123
на чем отдохнуть, не на чем успокоиться" (Там же. С.65-66).
Поэтический язык -- постоянный объект внимания О.Э.
Мандельштама. В "Заметках о поэзии" (1923) он замечает: "Поэтическую
речь живит блуждающий, многоосмысленный корень. Множитель корня -- согласный
звук -- показатель его живучести. Слово размножается не гласными, а
согласными. Согласные -- семя и залог потомства языка. Пониженное языковое
сознание -- отмирание чувства согласной" (Там же. С.69).
Приведем еще некоторые примеры структурности мышления
О.Э.Мандельштама. Он очень показательно в этом плане высказался о
В.В.Розанове: "Отношение Розанова к русской литературе самое что ни
на есть нелитературное. Литература -- явление общественное, филология --
явление домашнее, кабинетное. Литература -- это лекция, улица; филология --
университетский семинарий, семья. Да, именно университетский семинарий, где
пять человек студентов, знакомых друг с другом, называющих друг друга по
имени и отчеству, слушают своего профессора, а в окно лезут ветви знакомых
деревьев университетского сада. филология -- это семья, потому что всякая
семья держится на интонации и на цитате, на кавычках. Самое лениво сказанное
слово в семье имеет свой оттенок. И бесконечная, своеобразная, чисто
филологическая словесная нюансировка составляет фон семейной жизни. Вот
почему тяготение Розанова к домашности, столь мощно определившее весь уклад
его литературной деятельности, я вывожу из филологической природы его души,
которая в неумолимом искании орешка щелкала и лущила свои слова и словечки,
оставляя нам только шелуху. Немудрено, что Розанов оказался ненужным и
бесплодным писателем" (Там же. С.61).
Или из "Разговора о Данте": "Цитата не есть выписка. Цитата есть
цикада. Неумолкаемость ей свойственна. Вцепившись в воздух, она его не
отпускает. Эрудиция далеко не тождественна упоминательной клавиатуре,
которая и составляет самую сущность образования. Я хочу сказать, что
композиция складывается не в результате накопления частностей, а вследствие
того, что одна за другой деталь отрывается от вещи, уходит от нее,
выпархивает, отщепляется от системы, уходит в свое функциональное
пространство, или измерение, но каждый раз в строго узаконенный строк и при
ус-
история до 1917 года 124
ловии достаточно зрелой для этого и единственной ситуации" (Там
же. С.113).
Мы можем найти такие структурные "сколы" в его прозе:
"Меня всегда интересовал вопрос, откуда берется у буржуа брезгливость и
так называемая порядочность. Порядочность -- это то, что роднит буржуа с
животным. Многие партийцы отдыхают в обществе буржуа по той же причине,
почему взрослые нуждаются в общении с розовощекими детьми. Буржуа, конечно,
невиннее пролетария, ближе к утробному миру, к младенцу, котенку, ангелу,
херувиму. В России очень мало невинных буржуа, и это плохо влияет на
пищеварение подлинных революционеров. Надо сохранить буржуазию в ее невинном
облике, надо занять ее самодеятельными играми, баюкать на пульмановских
рессорах, заворачивать в конверты белоснежного железнодорожного сна"
(Мандельштам О.Э. Четвертая проза // Радуга. - 1988. - No 3. С.19).
Л.Я.Гинзбург сохранила для нас облик О.Э Мандельштама в
следующих словах: "Люди жертвовали делу жизнью, здоровьем, свободой,
карьерой, имуществом. Мандельштамовское юродство -- жертва бытовым обликом
человека. Это значит -- ни одна частица волевого напряжения не истрачена вне
поэтической работы. Поэтическая работа так нуждается в самопринуждении
поэта; без непрерывного самопринуждения так быстро грубеет и мельчает. Все
ушло туда, и в быту остался чудак с нерегулированными желаниями,
"сумасшедший" (Гинзбург А.Я. Человек за письменным столом. - Л.,
1989. С.144).
В 1934 году О.Э Мандельштама арестовывают за "сталинское
стихотворение", начинающееся чисто "коммуникативной" строкой:
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
2.6. В.В.РОЗАНОВ КАК СЕМИОТИК-ПРАКТИК
В предыдущем параграфе мы видели характеристику В. В.
Розанова, данную О.Э Мандельштамом. Одна из первых
Розанов как семиотик-практик 125
книг В.Б.Шкловского тоже называлась "Розанов" (См.: Шкловский
В.Б. Розанов. -- Пг., 1921). С чем это связано?
Василий Васильевич Розанов (1856-1919) оставался непонятым и
непонятным при жизни. Каждый его поступок был отягощен таинственностью.
Первая его книга -- "О понимании" (1886). Им впервые переведена на русский
язык "Метафизика" Аристотеля.
И О.Э.Манделъштам, и В.Б.Шкловский, оценивая
Б.В.Розанова, говорят одно и то же. Б.В.Розанов домашний по
сути текст выносит на уровень литературной коммуникации. "Розанов ввел в
литературу новые кухонные темы" (Там же. С.17), -- заявляет
В.Б.Шкловский. Он считает, что каждая эпоха имеет свой список
разрешенных и запрещенных тем ("запрещенных за устарелостью" (Там же.
С.9). Б.В.Розанов же впустил в литературу иные темы. Это "тема
обыденщины, гимн частной жизни" (Там же. С.27). Такие
минивысказывания в одной из книг В.Б.Розанов назвал "эмбрионами".
Звучат они по случаю и без случая. Приведем некоторые примеры:
"Русский ленивец нюхает воздух, не пахнет ли где "оппозицией". И, найдя
таковую, немедленно пристает к ней и тогда уже окончательно успокаивается,
найдя оправдание себе в мире, найдя смысл свой, найдя, в сущности, себе
"Царство Небесное". Как же в России не быть оппозиции, если она таким
образом всех успокаивает и разрешает тысячи и миллионы личных проблем"
(Розанов В.Б. Опавшие листья // Розанов В.В. Сочинения: В 2-х т. --
М., 1990. -- Т.2. С.354).
"Волновали и притягивали, скорее же очаровывали -- груди и беременный
живот. Я постоянно хотел видеть весь мир беременным" (Там же. С.355).
Мы видим, что, наряду с принятыми для литературной коммуникации
текстами, В.В.Розанов предложил непринятый в этом канале тип текста.
Причем эти отрывки постоянно снабжаются дополнительными отсылками типа "За
нумизматикой", "На транспаранте", "На извозчике". Они раскрывают контекст
написания данных минитекстов. О первом сам В.В.Розанов писал, что при
занятых глазах нумизматика оставляет голову работающей и в этот момент он
записывает много новых идей. "На транспаранте" -- значит на обороте одной из
статей, над которой в данный момент работается. И т.д.
история до 1917 года 126
Читатель занимает при этом не самое главное место в подобной
коммуникации:
"Ну, читатель, не церемонюсь я с тобой, -- можешь и ты не церемониться
со мной:
-- К черту...
-- К черту!" (Розанов В.В. Уединенное // Розанов В.В. Сочинения.
- М., 1990. С.26).
Или: "А для чего иметь друга читателя"? Пишу ли я "для читателя"? Нет,
пишешь для себя.
-- Зачем же печатаете?
-- Деньги дают.
Субъективное совпало с внешним обстоятельством.
Так происходит литература. И только" (Там же. С.78).
Тип письма, который избрал В.В.Розанов, допускает лишь краткие
формы. Поэтому мы можем привести только подобные высказывания для
иллюстрации интересующих нас проблем семиотики и коммуникации.
"Совершенство формы есть преимущество падающих эпох. Когда народ
умирает -- он оставляет одни формы: это -- скелет его духа, его творчества,
его движений внутренних и внешних. Республика, монархия -- разве это не
формы? Трагедия, эпос, "шестистопный ямб" -- разве не формы? Не формы --
