растение, плодит друзу звучных камней, соседних ему, и тогда начало звука
живет самовитой жизнью, а доля разума, названная словом, стоит в тени, или
же слово идет на службу разуму, звук перестает быть "всевеликим" и
самодержавным: звук становится "именем" и покорно исполняет приказы разума;
тогда этот второй -- вечной игрой цветет друзой себе подобных камней. То
разум говорит
предыстория семиотики в России 60
"слушаюсь" звуку, то чистый звук -- чистому разуму Эта борьба миров,
борьба двух властей, всегда происходящая в слове, дает двойную жизнь языка:
два круга летающих звезд" (Там же. С.632). Или: "чары слова, даже
непонятного, остаются чарами и не утрачивают своего могущества" (Там
же. С.634).
Приведем теперь некоторые примеры реализации положений В.Хлебникова в
его собственном творчестве:
Там, где жили свиристели,
Где качались тихо ели,
Пролетели, улетели
Стая легких времирей.
Где шумели тихо ели,
Где поюны крик пропели,
Пролетели, улетели
Стая легких времирей.
В беспорядке диком теней,
Где, как морок старых дней,
Закружились, зазвенели
Стая легких времирей
Стая легких времирей!
Ты поюнна и вабна,
Душу ты пьянишь, как струны,
В сердце входишь, как волна!
Ну же, звонкие поюны,
Славу легких времирей!
* * *
О, достоевскиймо бегущей тучи!
О, пушкиноты млеющего полдня!
Ночь смотрится, как Тютчев,
Безмерное замирным полня.
* * *
Бобэоби пелись губы,
Вээоми пелись взоры,
Пиээо пелись брови,
Лиэээй пелся облик,
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь
Так на холсте каких то соответствий
Вне протяжения жило Лицо
(Там же)
творческий компонент 61
КУЗНЕЧИК
Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер
"Пинь, пинь, пинь!" -- тарахнул зинзивер
О, лебедиво!
О, озари!
(Там же. С. 55)
* * *
Девушки, те, что шагают
Сапогами черных глаз
По цветам моего сердца
Девушки, опустившие копья
На озера своих ресниц.
Девушки, моющие ноги
В озере моих слов
(Там же. С .133)
* * *
Сияющая вольза
Желаемых ресниц
И ласковая дольза
Ласкающих десниц.
Чезори голубые
И нрови своенравия
О, мраво! Моя моролева,
На озере синем -- мороль.
Ничтрусы -- туда!
Где плачет зороль.
(Там же С. 110)
Этот уход В.Хлебникова, в создаваемый им язык, уход, основанный
на реально существующих соответствиях, одно временно демонстрировал глубоко
структурный характер разрушаемого и создаваемого TIM. Этот перенос
структур в иной вид очень для него характерен.
Годы, люди и народы
Убегают навсегда,
Как текучая вода
В гибком зеркале природы
Звезды -- невод, рыбы -- мы,
Боги -- призраки у тьмы
(Там же С.94)
1.8. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КОМПОНЕНТ
Мы можем выделить еще одну составляющую, которая способствовала
формированию семиотического мышления. Это Государство. Для
России это был в достаточной степени серьезный параметр, который постоянно
боролся со своей естественной средой, вводя в нее ту или иную системность.
Очень часто эта системность носила "иноязычный" характер, а значит обладала
существенной иносемиотичностью. Россия постоянно принимает и отвергает это
чужое влияние. Перечислим только самые памятные. Окно в Европу Петра.
Внимание к католицизму Чаадаева и Соловьева. Французский язык у Пушкина и
Толстого. Славянофилы и западники. Соответственно, для России характерно
постоянное формирование и реформирование Государства. Значимость государства
подчеркивает и П.Милюков, говоря: "в России государство имело
огромное влияние на общественную организацию, тогда как на Западе
общественная организация обусловила государственный строй" (Милюков
П. Очерки по истории русской культуры. Ч.1. СПб., 1904. С.132-133). Он
объясняет это чисто экономически: "Именно элементарное состояние
экономического "фундамента" вызвало- у нас в России гипертрофию
государственной "надстройки" и обусловило сильное обратное воздействие этой
надстройки на самый "фундамент" (Там же). Соответственно эта
роль государства проявилась и во всех квази-независимых структурах.
Например, в случае аристократии. П.Милюков находит четкие отличия
русской аристократии от европейской: "Европейская аристократия в основу
своего понятия о дворянской сословной чести полагала идею дворянского
равенства, перства. В Москве служилая "честь" измерялась государевым
жалованьем, различным для всякого, и вместо понятия перства, поддерживавшего
корпоративный дух и создавшего цельность западной аристократии, --
выработалась своеобразная система местничества" (Там же.
С.215).
Правила же местничества чисто семиотические: "члены одного рода не
хотели служить под начальством членов Другого рода, если при прежних
назначениях они не бывали ниже последних. При таком общем представлении о
местничестве легко понять дело так, что целые роды спорили с целыми родами,
считая себя выше их; -- что стало быть, все родовое московское боярство
располагалось по своему значению при дворе в известного рода лестницу,
ступенями кото-
государственный компонент 63
рой были целые роды, от высшего к низшему. При таком понятии,
местничество, конечно, противополагается идее перства, как система единиц,
из которых ни одна не была равна другой, -- такой системе, в которой все
единицы равны" (Там же. С.215-216). Иначе говоря, мы видим порождение
более сложной иерархической системы, а это и есть семиотическое порождение.
То есть государство становится главным семиотическим механизмом
общества. Со всеми остальными автономными механизмами порождения
многообразия государство изо всех сил борется. Яркий пример -- старообрядцы,
поскольку он иллюстрирует динамическое изменение государства, за которым не
успевает общество. Введенный новый семиотический код обязателен для всех, и
отступление от него карается со всей возможной жестокостью.
В.Ключевский пытается ответить на вопрос, почему западное
влияние становится столь значимым в XVII веке, будучи несущественным в веке
XVI. "Трудно сказать, отчего произошла эта разница в ходе явлений между XVI
и XVII вв., почему прежде у нас не замечали своей отсталости и не могли
повторить созидательного опыта своих близких предков:
русские люди XVII в. что ли оказались слабее нервами и скуднее
духовными силами сравнительно со своими дедами, людьми XVI в., или
религиозно-нравственная самоуверенность отцов подорвала духовную энергию
детей. Весьма вероятнее, разница произошла от того, что изменилось наше
отношение к западноевропейскому миру" (Ключевский В. Курс русской
истории. Ч. III. М., 1912. С.332).
Общий вывод его таков: "западное чувство вышло из чувства национального
бессилия, а источником этого чувства была все очевиднее вскрывавшаяся в
войнах, в дипломатических сношениях, в торговом обмене скудость собственных
материальных и духовных средств перед западноевропейскими, что вело к
сознанию своей отсталости" (Там же. С.333). Об этом же говорит и
П.Милюков. подчеркивая, что влияние носило материальный, а не идейный
характер. "Прежде чем началось влияние западных идей, в русской жизни
сказалось влияние быта, влияние обстановки высшей культуры, а затем
(или, вернее, рядом с этим) и влияние европейских прикладных, технических
знаний" (Милюков П. Очерки по истории русской культуры. Ч. 3. СПб.,
1903. С.98).
предыстория семиотики в России 64
Этот параметр доминирования другого работает и в случае чисто
внутреннего влияния. К примеру, Петр Бицилли в своей работе об
И.Аксакове, которого он считал "самым интересным и значительным
теоретиком нации", обозначил следующую закономерность: "русская культура --
славянофилы поняли это, и в этом их огромная заслуга -- была культурой
только тонкого верхнего слоя народа. Действительно, по сути именно через
такой процесс оформляется любая национальная культура: она зарождается в
общественных верхах и оттуда постепенно спускается вниз. Отличие, однако,
русского национально-культурного развития от всякого другого "нормального"
состоит в том, что слой, который в культурном отношении поднялся над
другими, именно в этот момент подъема в социальном отношении был в упадке и
терял свое значение как руководитель. Русская культура оформляется и как
культура аристократическая тогда, когда ударил последний час русской
аристократии" (Бицилли П.М. Иван Сергеевич Аксаков и его философия
нации // Бицилли П.М. Избранные труды по филологии. М., 1996. С.102-103).
С Аксаковым связан и другой эпизод вмешательства государства в
личную жизнь, вероятно, трудно представимый на западной почве --
правительственный циркуляр 1849 г., запрещавший носить бороды.
Аксаков пишет в ответ начальнику полиции: "путем целой жизни дойдя до
убеждения, что неслужащему русскому человеку нужно ходить в русском платье и
с бородой, -- вдруг торжественно от него отказаться, обриться и переодеться
-- тяжелее, чем доживать свой век в деревенском уединении" (цит. по
Милюков П. Из истории русской интеллигенции. Ч. 1. СПб., 1903. С.70).
Постоянный "приток-отток" западного влияния характеризует всю историю
России (в этой же плоскости объяснима и последняя "перестройка"). Мы
называем Петра в качестве первого в этом ряду, однако его отец Алексей
Михайлович заявил все преобразования уже в период своего царствования.
Правда, В.Ключевский характеризует его интересным образом, который
подойдет, вероятно, для любого периода России. "Царь Алексей Михайлович
принял в преобразовательном движении позу, соответствующую такому взгляду на
дело: одной ногой он еще крепко упирался в родную православную старину, а
другую уже занес было за ее черту, да так и остался в этом нерешительном
переходном положении" (Там же. С.413).
государственный компонент 65
Раскол же, как считал В.Ключевский, наоборот, помог западному
влиянию. "Раскол уронил авторитет старины, подняв во имя ее мятеж против
Церкви, а по связи с ней и против государства. Большая часть русского
церковного общества теперь увидела, какие дурные чувства и наклонности может
воспитывать эта старина и какими опасностями грозит слепая к ней
привязанность" (Там же. С.411).
Эпоха Екатерины II приносит новые государственные учреждения,
произошла, говоря словами П. Милюкова, "новая систематическая
перестройка" (Ч.1.С.197). Развитие экономической жизни дало возможность
сделать более серьезные изменения и ввести "более дорогие учреждения".
Естественно, это было одновременным порождением новой семиотики. При
Екатерине разрывается управление из центра, и управление губернией стало
делом губернии. В.Ключевский отмечает еще одну интересную
характеристику этого царствования сравнительно с Петром Первым, имеющую
одновременно семиотический характер:
"При Петре характер власти изменяется. Для этого государя она была
таким же наследственным достоянием, как и для его предшественников, но он
довел ее до крайнего напряжения; он пользовался ею шире, чем сколько обладал
ею;
хотел регулировать или устроить такие отношения, которые недоступны
верховной власти. В руках Екатерины власть получила иную физиономию; обладая
ею в широких размерах, она как будто ее немного совестилась, как будто
