еще под большевиками.
Вопрос осуществления "восточного фронта", по-моему, был лишь мечтой и мечтой
далекого будущего. Требовалось раньше сломить восточный фронт большевиков,
насадить в России хотя бы приблизительный порядок и только после этого, можно
было утешать себя мыслью образования фронта против германцев. Наконец, надо
помнить, что оккупация немцев на казачьи области не распространилась за
исключением Таганрогского округа Донской области (вскоре по настоянию Донского
Правительства он ими был очищен), значит не могло быть тех причин и последствий,
каковые обычно вызывает оккупация, приводя к взаимной ненависти между
оккупируемым населением и оккупирующими войсками. Серьезного значения
заслуживает и отношение серой казачьей массы к немцам. Участники событий того
времени, хорошо помнят, что сознание "непротивления" германцам и желание
ослонитъся на них в своей борьбе с большевиками, глубоко проникло в казачьи
низы. Всякую мысль о борьбе с немцами казаки считали совершенно абсурдной и
дикой. Были случаи, когда они сами по собственной инициативе, искали сближения с
германцами, видя в них неожиданного и могущественного союзника в их борьбе с
большевиками. Наконец, русская интеллигенция, освобожденная германцами от
красного террора, приветствовала немцев, как своих освободителей. Как ни было
больно, а приходилось с горечью признавать, что такая почетная роль выпала на
долю недавних наших врагов. Вот какова была реальная обстановка и соотношение
сил на юге весной 1918 года. Поэтому было бы грубой и роковой ошибкой со стороны
руководителей казачьего движения, не считаться с нею, а также и с психологией
казачества и идти всему наперекор. Подогревать чувства ненависти к немцам,
значило бы рубить тот сук на котором сидели сами. Не покончив с большевиками,
ввязываться, да еще с негодными средствами, в борьбу с немцами, значило бы без
всякой надежды на успех бесцельно залить казачьей кровью Донскую землю и снова
бросить казачество в объятия Советской власти. И как ни странно, но этого не
могли, или
118) Подобный взгляд приводит ген. Лукомский (Архив Русской Революции. том 5).
201
вернее, упорно не хотели понять ответственные круги Добровольческой армии. Они
отстаивали иную точку зрения, о чем я подробно буду говорить в V-й части моих
"Воспоминаний".
Положение добровольцев по сравнению с нами, конечно, было несравнимо легче. Они
не были связаны с территорией, как мы. В крайнем случае, Добровольческая армия
могла уйти от немцев на Волгу, в Астраханские степи или еще в какое-либо иное
место. Казаки же, в массе, никуда от своих куреней уходить не желали. Они
стремились только спасти свое добро и с помощью кого угодно избавиться от
красных пришельцев. Не имели Добровольцы и непосредственного соприкосновения с
немцами, а перед нами в 11 верстах стояли тяжелые орудия германцев, направленные
на столицу Дона -- Новочеркасск, которые каждую минуту могли заговорить и
заговорить очень убедительно и красноречиво.
В общем, отношение кругов Добровольческой армии к немцам, вылилось тогда в
весьма странную форму. Командование этой армии, прикрываясь нашими деловыми
взаимоотношениями с германцами, всячески разжигало ненависть к немцам, а порой
даже грозило им. Все это, естественно, вызывало и удивление и недоумение и
прежде всего у немцев. А в то же время, добровольческое командование считало
вполне нормальным, получать от нас военное снаряжение, хотя заведомо знало, что
все это немецкое и кроме того, что оно получено нами только благодаря добрым
отношениям, установившимся у нас с немцами. Вспоминаю, как часто при разговорах
по аппарату с начальником штаба Добровольческой армии, последний на мое
заявление, что в данный момент мы сами ощущаем недостаток в снарядах и патронах,
говорил мне: "но вы же можете в любой момент все необходимое получить от
немцев". Благодаря этому создавалось положение, каковое в жизненном обиходе
можно было бы охарактеризовать такими словами: добровольческие крути хотели и
невинность соблюсти и капитал приобрести. Устами своего начальника штаба
Добровольческая армия говорила, что она отлично понимает обстановку и признает,
что при известном контакте с немцами от них можно получить все средства,
необходимые для успешно борьбы с большевиками. Но поступать сама так уклонялась,
больше всего заботясь о сохранении принципа верности нашим бывшим союзникам,
того принципа который горячо культивировался в ставке Добровольческой армии,
часто даже и в ущерб интересам самой армии. Было бы еще полбеды, если бы все это
происходило без ненужного шума и вредной кичливости. К сожалению. вынужденный и
безусловно необходимый наш контакт с немцами, служил предметом самых яростных
нападков на Донское командование руководителей Добровольческой армии.
Отношение немцев к большевикам было тогда довольно неопределенное. В их
действиях временами проглядывала какая-то неуверенность и осторожность, что
порождало слухи о том, будто бы немцы одной рукой освобождают Украину, а другой
помогают большевикам. Возможно, что такие колебания происходили в главной
германской квартире, еще не установившей окончательно курса своей политики к
Советской власти. Однако, представители немецкого командования на Дону, с
которыми мне проходилось иметь дело, не только недруже-
202
любно, но явно враждебно относились к большевикам. Они просто считали их
бунтовщиками-разбойниками, подлежащими беспощадному усмиренью самими крайними
мерами. Военное германское командование охотно шло нам навстречу во всем том,
что касалось непосредственно борьбы с большевика лги. Как тогда, так и теперь у
меня нет сомнения, что возьми руководители Добровольческой армии иной курс в
отношении немцев, нам бы совместными усилиями при помощи германцев, быстро
удалось использовать богатейшие запасы Украины и Румынского фронта, в короткий
срок создать настоящие армии, каковые, двинутые вглубь России, легко бы
справились с большевиками, не имевшими тогда, как известно, никакой
организованной надежной силы. А союзники победители не посмели бы за это бросить
нам упрек и считались бы с совершившимся уже фактом. Не пришлось бы нам и
особенно Добровольческой армии "базироваться" на большевиков и жить на то, что
отбивалось у последних, платя за это чрезвычайно дорого, ценой человеческой
крови. Но верхи Добровольческой армии предпочитали за снаряды и патроны платить
жизнью лучших представителей нашего офицерского корпуса119), нежели "унизиться"
до непосредственных переговоров с немецким командованием, в результате которых
могло быть обильное снабжение Добровольческой армии всеми предметами техники и
военного снаряжения. К сожалению, жили предрассудками. Руководились больше
сердцем, нежели здравым рассудком, не понимая, что наносят ущерб не только себе,
но и нам, стоявшим на иной точке зрения.
Донская власть спрятала свои личные чувства симпатий и антипатий к немцам. Она
руководилась исключительно пользой делу, всемерно стремясь использовать
германцев в целях успешного завершения борьбы с большевиками.
Для выяснения причин появления немецких частей на территории Войска Донского и
дальнейших намерений Германского командования Вр. Донским Правительством 27
апреля была отправлена в г. Ростов делегация. Ее очень любезно принял начальник
штаба 1-го армейского германского корпуса и заверил ее в лояльности германцев в
отношении Войска Донского, обещая в ближайшие дни очистить станицы Ольгинскую и
Аксайскую и увести оттуда германские части. Вместе с тем он рекомендовал нашей
делегации отправиться в г. Киев в главную квартиру германской армии,
оккупировавшей Украину, дабы там на месте выяснить и закрепить дальнейшие
намерения высшего немецкого командования и закрепить добрососедские
взаимоотношения. Это пожелание нами было выполнено и 30-го апреля Донское
посольство в составе 4-х человек с одобрения уже собравшегося "Круга Спасения
Дона", отправилось в Киев. К этому времени общая военная обстановка была для нас
благоприятной. Освобождение столицы Дона, облетев Донскую землю, всюду подняло
дух казаков и послужило толчком к новым восстаниям, 17-го апреля казачьим
отрядом у Белой Калитвы был отбит у красногвардейцев целый поезд с боевыми
припасами (около 5 тыс. артиллерийских снарядов и 600 тыс. ружейных патронов).
Несколько раньше Мигулинцы одержали блестящую победу над крас-
119) Большинство частей Добровольческой армии состояло тогда почти сплошь из
офицеров.
203
ногвардейской группой, вторгнувшейся в пределы Верхне-Донецкого округа, причем
победителям достались огромные трофеи (3 000 пленных, 28 орудий, около 3 000
снарядов, 74 пулемета, и более 2 000 винтовок). Одновременно стало нам известно,
что Гундоровцы, Митякинцы и Луганцы, которые изнемогали в борьбе с большевиками,
пригласили немцев помочь им и части германского корпуса Фон-Кнерцера вошли в
Донецкий округ и заняли Каменскую, Усть-Белокалитвенскую станицы и часть линии
юго-восточной железной дороги. К этому же времени Добровольческая армия
вернулась из похода в свою колыбель под защиту Дона, расположившись в районе ст.
Мечетенской. Свыше двух месяцев, окруженные слепой злобой и предательством шли
добровольцы по Кубани, бесчисленными могилами павших героев, усыпая свой
крестный путь. Половина добровольцев и ген. Корнилов легли под Екатеринодаром.
Силы с каждым днем таяли, а число раненых и больных возростало. Отряд
добровольцев представлял тогда, в сущности, прикрытие огромного обоза с ранеными
и больными. Условия похода стали еще тяжелее. В командовании росло сознание, что
рисковать дальше бесполезно, что единственной надеждой на спасение может быть
Кубань. Но казаки кубанцы еще спали. Еще крепко действовал на них большевистский
дурман. Надо было уклоняться от боя, дабы сохранить силы отряда и выиграть
время. И потянулись серые, холодные, без просвета и надежды дни. Участники
похода не скрывали от меня, что временами в их сердце уже закрадывалось сомнение
в благополучном исходе похода и постепенно гасла вера в успех начатого дела. И
вот тогда-то неожиданно блеснул светлый луч у страдальцев. В станицу Успенскую
прибыл разъезд казаков Егорлычан. Они заявили, что Дон восстал и сбросил
ненавистные советские оковы. Велика и радостна была эта весть. Участник
Корниловского похода ген. А. Богаевский 3-го февраля 1919 года в речи,
произнесенной им на заседании Большого Войскового Круга, так характеризовал этот
момент: "Я никогда не забуду того счастливого момента, когда 17 казаков
Егорлыцкой станицы принесли весть, что казаки-донцы поднялись". А ген. Деникин в
этот же день сказал Кругу:120) "В феврале я с тяжелым чувством покидал Донскую
землю, в апреле я с великой радостью узнал, что Дон очнулся от навождения и
встал на защиту поруганной свободы своей".
В сборнике "В память 1-го Кубанского похода" стр. 42 в "Степной легенде" автор,
повидимому юнкер, так описывает день 12-го апреля: "Ура. Донцы восстали. Мы
скачем прямо на север, опять милое Задонье, Егорлык, Мечетка, Кагальник,
Олъгинская, а там и Новочеркасск. Душа ликует; и в топоте конницы и в скрипе
сотен телег и в вое телеграфной проволоки -- одна и та же песня: "Всколыхнулся,
взволновался Православный, Тихий Дон..."
"И это чувство, -- говорит Н. Н. Львов -- что мы не одни, что с нами подымаются
казаки, так радостно волновало после того, как постепенно приходилось
задумываться, нужны ли мы кому-либо" 121).
Неоспоримо, что известие о восстании донцов явилось психологическим фактором
огромной важности. Не поднимись донцы, судьба
120) "Донские Ведомости" от 4 февраля 1919 года, No 30.
121) "Свет во тьме" -- очерки Ледяного похода. Газета "Возрождение", No 497.
204
Добровольческой армии, надо полагать, была бы иная. Весть о восстании на Дону, я
бы сказал, воскресила добровольцев, зажгла в их сердцах яркую надежду в спасение
и крепкую веру в светлое будущее. И радостно потянулись в Задонье к
гостеприимному Дону, исхудалые оборванные, раненые и больные добровольцы. Дон
