даровавший тебе душу пылкую и разум острый, проницательный, укажет и путь,
воньже пойдеши, по может одолеть соблазны и ниспошлет душе твоей желанный
мир и упокоение. Я посещу твоих родителей послезавтра и буду просить их,
чтобы они отпускали тебя чаще беседовать со мною. Здесь будем мы молиться
вместе, здесь в Евангелии, писаниях святых отцов и мудрых мужей будем мы
почерпать святые уроки истины, и, может быть, духовный глад души твоей
утолится, и ты спокойно, но яко Моисей, по яко Навин, узришь землю
обетованную.
Юноша упал в ноги к священнику и в пламенных выраже ниях благодарил за
приветствие. Напутствуемый благословениями, оставил он с миром скромное
жилище, в котором целебный елей утешения пролился на его смертельные раны.
Дорогою был он в необыкновенном расположении духа; действительно, сколько
случилось с ним неожиданного, нового в этот краткий промежуток времени: он
собрал все свои мысли и чувствования; уразумел их яснее, нежели когда-либо,
почти пережил опять, рассказал свою жизнь, испытал новое, прекрасное
удовольствие, которое доставляет человеку свое слово, получил одобрение,
надежду... Душу его волновали разные чувства, которые разрешились наконец в
какое-то безотчетное изумление.
Так воротился он домой и пошел в гостиную явиться к
родителям.
Какие роковые слова поразили слух его в ту минуту,
как отворил он дверь?
- Божьего-то милосердия маловато, Савишна, - говорил отец, сидевший на
софе между женою и свахою и державший в руках толстую синюю тетрадь, -
ведь, почитай, только пять образов в окладах, а порядочной один, Казанская,
- убрус низан жемчугом; ободки-то нечего и считать?
Понял юноша, о чем идет речь, и почти без памяти упал на стуле подле
двери, из-за которой только что показался.
Старики, слишком занятые разговором, не приметили
вошедшего и продолжали свое дело.
- Божьего милосердия Куличевы еще подбавят, Семен Авдеевич, - подхватила
сваха, - они желают, как бог даст, сладится дело, выменять образ во имя
женихова ангела и невестина вместе и убрать каменьями. После сестры куда
много осталось у них серег да колец - камни все разноцветные, как жар
горят: муж у покойницы торговал этим товаром. Впрочем и то сказать: вы не
так считаете. Кроме Казанской, есть Ахтырская, Николай Чудотворец в
золоченом окладе; спаситель, правда, в серебряном, - ну а четыре образа в
венцах с полями? Чего же больше!
- Серьги бриллиантовые с бурмицкими подвесками, - продолжал читать Семен
Авдеевич, довольный обещанным пополнением.
- Эхма, все пишете вы неаккуратно. Надо бы приба вить, во сколько крат:
серьги серьгам розь. Пожалуй - насажают крупинок, а все говорят:
бриллиантовые.
- Извольте взглянуть подальше: цена выставлена. По ней можете вы
рассудить, каковы крупинки - в пять тысяч рублей.
- В пять тысяч рублей! А кто оценил их в такую цену?
- Помилуйте, Семен Авдеевич, ведь вы чай Куличевых знаете, - слухом земля
полнится, - неужто станут они в глаза обманывать?
- Ну хорошо, хорошо. Я не люблю только, что пишете
вы необстоятельно.
- Серьги бриллиантовые же, камни помельче, без подвесок, - серьги третьи,
золотые, буднишние, с яхонтиками. Серьги четвертые, желудками, янтарные.
- Серег довольно.
- Гребенка бриллиантовая иностранной работы в во
семь тысяч.
- Вот эта штука на порядках.
- Склаваж бриллиантовый в семь тысяч.
- Не дурно и это.
- Перстень изумрудный, осыпан бриллиантами в три ряда, один ряд покрупнее,
два помельче.
- Тьфу пропасть, да бриллианты-то у них, Савишна, али дома родятся, что
ли? Ну-ка, Маша, подай нам шипучего, - сказал Семен Авдеевич, развеселясь
при мысли о таких сокровищах.
- Как же, - сказала молчавшая доселе Марья Петров на, отходя за вином в
ближний поставец, - жито долго, без мотовства, коплено, - притом ведь дочь
родную выдают, не падчерицу.
Сваха между тем в торжестве осклаблялась умильно.
- Налей же нам по рюмочке да перестань пенить: ведь в пене толку нет. Не
готов ли и пирог горячий? Мы закусили бы кстати.
- Больно рано, батько, сейчас только в печку поставили; чай не пропекся
еще.
- Ин подождем маленько. Я не спорного десятка. А по камест разберем еще
кое-что в грамотке.
- Кольцо золотое с сердоликом. Кольцо золотое с ага... ага... агат...
агатом.
- Это что за камень такой - ага... агат?
- Не умею сказать, батюшко, это вписывал золотых дел мастер. Чай должен
быть камень не простый.
- Уж не с хитрости ли так написано: невесту-то ведь зовут Алафьею? -
примолвила остроумная Марья Петровна.
- Колец ординарных шесть.
- Вот так лучше: гуртовой счет я люблю.
- Теперь о головных уборах.
- Ну, пошло тряпье. Это твое дело, Маша, читай.
- Эх, батюшко, ведь ты знаешь, что я на медовые деньги училась и
печатное-то насилу разбираю, где же возиться мне с скорописью. Тут же такая
мелочь.
- Да я ведь в этом толку не знаю, а впрочем пожалуй:
Ток блондовой с жемчугом и панашем из царских перьев в восемьсот рублей.
Платье блондовое плетеное с каймой на атласном чехле, отделанное блондами в
поларшина шириною, с руладками и розетками из венецианского атласа, в
тысячу пятьсот рублей .
- Эки штуки! Это подвенечное, что ли?
- Нет, батюшко, подвенечное не пишется, - подхватила тотчас Марья
Петровна, желая пощеголять своими познаниями. - Его должен припасать жених.
- Вот тебе раз! Уж хоть бы первое платье жена себе сшила, а то - припасай
муж от первого и до последнего. Так я тебя, мой друг, обуваю, одеваю
тридцать лет невступно. Когда мы свадьбу-то с тобою играли? - спросил он,
разнежившись, милую свою половину.
- Послезавтра, на день мученика Евлампия. Старик продолжал читать роспись
о числе и качестве салопов летних и зимних, сорочек мужских и женских, о
брачной постеле, о переменах на подушки, о простынях, пери нах, тюфяках,
полотенцах, скатертях, салфетках, комодах, зеркалах, - но мы избавляем
наших читателей от сих подробностей, на кои Марья Петровна обращала строгое
внимание и загоняла вопросами сваху, с которой пот катился градом.
Непременно надобно было объяснить ей: хорошо ли подобраны меха, ровны ли
полы, пушисты ли и черны ли воротники, плотен ли атлас на зимних салопах, -
какова тафта на подкладке, довольно ли ваты, хорошо ли выстеганы летние, -
из какого полотна шиты сорочки, все ли в два полотнища, - в какие наволоки
всыпан пух и сколько весят перины, - широка ли фалбора на наволочках, - как
велики одеяла, цельные или составные зеркала, и проч. и проч.
Прасковье Савишне за словом ходить в карман было не нужно, - и Семен
Авдеевич только что послушивал да по смеивался, дивясь опытности супруги и
искусству свахи. Как одна не упускала ни одного случая, где могла заметить
недостаток, так другая старалась выставить везде излишек, и прение
кончилось благополучно. Впрочем, со стороны родителей истребовано было
непременно, чтоб Куличевы прибавили еще два образа в серебряных ризах для
полного за мещения образной, салоп летний буднишний, дюжину руба шек мужу и
одну перемену на наволочки попараднее. Пра сковья Савишна, видно,
уполномоченная, обещалась удов летворить их желание.
- Приданое порядочное, - сказала в заключение жена, смотря на мужа. - Я с
своей стороны согласна; как вам будет угодно, Семен Авдеевич?
- А на сколько приданого-то всего-навсе? - спросил купец.
- На пятьдесят тысяч.
- Денег сто тысяч. Да! какова бпшь невеста собою, я и позабыл спросить.
- Ей всего тринадцать еще лет, батюшко, - беленькая, как колпик,
румяненькая, - немножко толстенька, да ведь нынче стягиваются.
- Я согласен, - сказал старик. - Мы пошлем от себя нынче к Куличевым
сестру Анну с предложением, а там хоть и смотр назначить завтра.
- Они также откладывать не станут. И то сказать: приготовляться им, что
ли? Все свое домашнее, годовое, - родня покорна, тотчас соберется.
- Ладно. Выпьем-ка еще на прощанье. Вот и пирог го
тов горячий. Ай да Маша!
- Послушай, свет мой Прасковья Савишна, - сказала хозяйка, - приходи ты
завтра к нам в вечерни; мы вместе и поехали бы на смотр.
- Поезжайте уж одни, мне нельзя, родимая. Я обеща лась у них вывести
невесту; пошла слава, что у меня рука легка: кого выведу на смотр, так уж
быть той под венцом. Я признательно вам скажу, что Куличевым больно хочется
выдать свою Агафью Григорьевну за вашего сынка, и по состоянию вашему, и по
житью, и по слухам: они ведь давно уж оспрашивали об вас и у частного
майора, и у старосты церковного, и в ряду. Теперь таить нечего.
- То-то же! знай наших! - сказал с гордостью купец, между тем как сваха
поднялась, окончив свою миссию с желанным успехом, и прощалась с его женою.
- До свидания, Савишна. Твое за нами.
- Знаю, батюшко, что обижена вами не буду, - и отправилась в сопровождении
Марьи Петровны.
- Гаврило, - воскликнул тогда отец к сидевшему без молвно сыну.
Он очнулся, как бы из глубокого сна внезапно пробуж денный, и стал
озираться кругом мутными глазами. Несчастный! каким ядом напоялось твое
сердце в то время, как отец и мать с заботливостию собирали тебе имение!
Куда не проникнул этот яд, когда ты услышал роковое воззвание к себе?
- Гаврило! мы поедем скоро смотреть тебе невесту, Все ли платье у тебя
готово? Ты, неряха, пожалуй, оденешься в лохмотья.
Сказал и пошел к Марье Петровне, которая, проводивши гостью, стала
собирать на стол, без памяти от удовольствия, видя своего мужа в таком
необыкновенном расположении духа, веселого, разговорчивого.
А что наш Гаврила?
Как шальной повлекся он в свою светелку, и мы не мо
жем сказать, спал ли он или нет.
----------------------
Ввечеру тетка по обряду ездила к Куличевым с предло жением от имени своего
брата - выдать дочь за его сына. Те приняли предложение, разумеется, с
удовольствием, и с общего согласия положено было на другой день после
вечерен быть смотру.
Разрядившись, Марья Петровна в шелковом лиловом платье, в желтой турецкой
шали, с пятью нитками жемчу га на шее, в тяжелых серьгах, от которых
длинные ее уши оттягивались еще более, в шелковом платке на голове, - Семен
Авдеевич в синем тонком сюртуке, одного цвета с сыновним, - отправились к
нареченному почти тестю и теще, Послушный сын их, казалось, лишился даже
способности чувствовать, не только говорить. Мрачный и неподвижный, он
похож был более на каменную статую, нежели на живое существо, и по виду его
нельзя было судить, что происходило в глубине его сердца.
Все комнаты освещены были у Куличевых, еще засветло; окошки закрыты
живописными сторами, в уде ржание любопытных; по стенам горели восковые
свечи в бронзовых жерандолях. В зале несколько купцов в углу о чем-то
шумели и при появлении гостей немедленно умолкли. В гостиной по стенке
барельефами сидели нарядные их жены с сложенными руками, молча и поглядывая
на двери. Приезжие представились хозяевам, раскланялись с гостями и сели на
указанные места: отец женихов подле отца невестина, мать женихова подле
матери невестиной, жених посредине, - вокруг большого стола, уставленного
разными вареньями, па стилами, сухими плодами и другими закусками, под
сению лимонного дерева. Лишь только начался было обыкновенной разговор, как
и отворилась дверь из ближней комнаты, явилась невеста, выведенная легкою
рукою Прасковьи Савишны, - в белом бархатном платье, девочка низенькая, но
толстая-претолстая, с одутловатыми щеками, набеленная, нарумяненная,
рассеребренная, раззолоченная и всякими драгоценными каменьями
изукрашенная; она поклонилась и села благочинно подле своих родителей.
Старики стали толковать об упадке торговли, о новом канале, о понижении
цены на хлеб, которым торговал Куличев, о предстоящих банкротствах; старухи
- о прошедшем гулянье, о шаре, который удивительно как высоко поднялся на
воздух с человеческою фигурою, и о вчерашних богатых похоронах. Жених же не
вымолвил ни одного слова с невестою. Такое явление было однако ж отнюдь не
странно и оправдывалось скромностию молодого человека, более достойною
хвалы, нежели осуждения. Куличевым было это даже очень приятно, потому что