М. Н. Погодин
ЧЕРНАЯ НЕМОЧЬ
У себя ли Федор Петрович, Афанасьевна? - спра шивала, выходя на монастырь
из церковных ворот, толстая купчиха низенькую, приземистую женщину,
которая, сложа руки, стояла у калитки священникова дома и разговаривала с
своею знакомою.
- О каком Федоре Петровиче вы изволите спрашивать, сударыня?
- Да о священнике.
- Тьфу пропасть! Я ведь и забыла его имя; навыкла все звать батюшкою.
Добро пожаловать, сударыня, милости просим. Он изволил лечь отдохнуть после
обеда, да скоро встанет: пономарь приходил уж спрашиваться, не пора ли
благовестить к вечерне; но матушка велела обождать маленько.
- Так матушка дома?
- На погребу, Марья Петровна. Вчера мы капусту ру били, так она с батраком
кладет гнеты на кадки и моет кружки, - а я вот выбежала переговорить с
соседкой. Да что она прячется, чего испугалася?
- Проводи меня к матушке, Афанасьевна, - сказала го стья и всунула в руку
будущей проводницы двугривенный, за который сия последняя насильно
поцеловала у пей пухлую руку, вырвав из-под черного атласного салопа.
- Грязно вам будет пройти, сударыня: у нас на дворе нечисто, да и матушка
разгневается на меня. Сем-ка я позову ее самое.
- Нужды нет, милая, зачем ее отрывать от дела.
- Как изволите, сударыня. - Ты, сестрица, подожди меня здесь минуту, -
закричала Афанасьевна знакомке, давно уже спрятавшейся за колокольнею, и
повела свою благодетельницу через грязный двор по насланным доскам к
погребу, из коего доносились уже к ним глухие звуки протопопицыной брани,
обращенной к батраку, который ворочал каменья в подземелье под ее
руководством.
- Бог в помочь, матушка! захлопотались вы. На вас и праздника нету.
- Кто там? Ах, свет мой, Марья Петровна, куда вы по жаловали и как меня
застали! Вот уж проказница, нечего сказать, - отвечала смутившаяся
протопопица, вылезая из ямщика по изломанной лестнице. - Извините
великодушно... - и началось троекратное целование.
- Что ты, дура, не вызвала меня! - проворчала она тут же, в мгновенных
промежутках, оборачиваясь к Афанасьевне.
- Я хотела было, да Марья Петровна сама не изволила.
- И - матушка, не гневайтесь! Дело хозяйское. И с нами то ж случается;
домок вести не шуточка; свой глаз везде хорош: где недосмотришь, там ведь
мошной заплатишь.
- Умная речь, Марья Петровна! Милости же просим в покои. Степка! убери
здесь все, да навесь петлю в двери на творило, а ты, Афанасьевна, запри
после погреб, и ключ ко мне. Милости просим.
- Почем покупали капусту нынче, матушка? - спросила дорогою гостья.
- Нынче дорога была, Марья Петровна, не уродилася, видно, оттого, что
дождей было много. Да у Федора Петровича есть сын духовный - огородник, в
Красном селе, так он и уступил мне девять гряд по три рубля.
- Не больно чтобы дешево. А сколько кочней на гряде вышло?
- Кочней по сороку. Но зато и капуста! кочни тугие, белые. Одной серой для
рабов нарубили ушатов семь. Правду сказать: и дорого, да мило; и дешево, да
гнило.
Между тем вошли они в покои с заднего крыльца, и го стья, вынув из-под
полы кулечек, тихонько, как бы мимоходом, вручила его хозяйке, которой
сначала, разумеется, было очень совестно принять его; но после она должна
была уступить настоятельному требованию доброхотной дательницы.
- Чем же мне дорогую гостью подчивать? - сказала протопопица, спрятав
кулечек под кровать, и тотчас посадила Марью Петровну под образа;
забренчала ключами, которые тряслись у ней на поясе, вынула из шкапа рюмку
и бутылку столового вина и, налив по края, поднесла со многими поклонами к
усевшейся чинно гостье.
- Всем довольна, благодарим покорно, матушка.
- Пожалуйте хоть откушать.
Купчиха, отведав, или лучше, омочив только губы в вине, поставила рюмку на
поднос и после многократных повторений возгласу пожалуйте и объяснений со
стороны протопопицы, что в тот день было разрешение вина и елея, выпив
полрюмки, объявила решительно, что больше пить не может. И так уж, матушка,
я вас уважила, а то ведь я горячего, изволите знать, не употребляю. А
батюшка почивать изволит?
- Лег отдохнуть. Нынче было много именинников, так он устал за молебнами и
поздно вышел из церкви, а вчера просидел долго у каретника Третьяго. Пора
уж и будить его; в соборе давно заблаговестили к вечерне. А, да вот он и
сам идет: ему не спится, когда время служить.
- Ба, ба, ба, Марья Петровна, - воскликнул отец Федор, протирая себе
заспанные глаза и снимая с головы шерстяной колпак. - Как это вы вспомнили
об нас?
- Нуждица, батюшко, - пришла к вам посоветоваться, - отвечала Марья
Петровна, подходя под благословение своего духовника, коего супруга между
тем, продрав кое-как дырочку на крепко увязанном кульке, с удовольствием
увидела, что там кроме пяти фунтов чаю находилось еще несколько свертков с
пастилою и прочими закусками.
- Рад служить, чем льзя. Да не изволите ли пождать здесь полчаса-места, я
только что вечерню отслужу. Али не терпит время?
- Время терпит, сударь; покамест мы с матушкой пе реговорим.
- Ладно. Так слушай же, Фенюша, угощай дорогую гостью, а я к вам ворочусь
разом.
Знакомки занялись разговорами о возрастающей дороговизне съестных припасов
и будущей дешевизне ситцев, которые позволено было по новому тарифу
выписывать из-за границы; и хотя любопытная протопопица беспрестанно
обращалась на предмет неожиданного посещения гостьи, однако скромная гостья
всякий раз отделывалась от нее односложными ответами и продолжала прежнюю
речь о домашнем быту, пока наконец хозяин не возвратился к ожидающей.
- Самовар скорее, Феня, да просила ли ты Марью Петровну монастырским или
полынным?
- Всем потчивала, да изволит спесивиться.
- Подавай, подавай. Нет, Марья Петровна, в чужой монастырь со своим
уставом не ходят. К тому же вы у нас редкая гостья: вы кушали чай на Святой
в воскресенье после вечерни, а после того, кажись, и глаз не показывали.
- Помилуйте, батюшко, да в Духов день мы гостили у
вас долго и с сожителем.
- Виноват, помню, помню.
Между тем Марья Петровна говорила очень отрывисто, поглядывала изподлобья
на свою хозяйку, - и сметливый хозяин тотчас догадался, что ей хочется
открыться перед ним наедине, и повел ее за руку в другую комнату.
Любопытной протопопице было это очень неприятно, да же обидно, и если
кулек, разложенный теперь пред нею во всех приятных подробностях, не
задабривал ее несколько, то ее неудовольствие излилось бы в язвительной
речи перед Афанасьевною, которая принесла ей ключи от погреба и не менее ее
горела желанием узнать причину посещения купчихи.
Забежав перед тем к своей знакомке, оставленной нами под колокольнею,
получила она от нее настоятельное поручение разведать, зачем Авакумиха
пришла в такое необыкновенное время к отцу протопопу. Сия знакомка, -
надобно предуведомить читателей, - принадлежала к числу тех тучных
щепетильнв1х торговок, которые высовывают свои головы из подземельных лавок
близ Сухаревой башни, около церкви Троицы на Листах и вместе с нитками,
шерстью, шелком и прочими вещами такого рода производят обширную меновую
торговлю всеми семейственными новостями в той части города.
Читатели могут судить, с каким сердцем отвечала про топопица маме, - между
тем как в противном случае, то есть знавши, о чем речь, она почла бы за
особенное удовольствие удовлетворить ее любопытству и показать свое уменье
решать всякие запутанные дела.
- Не твое дело, - отвечала она ей отрывисто, и Афа насьевна, с которой
обыкновенно обращались запанибрата, но иногда держали в страхе, принуждена
была замолчать, прикусив губы, и выжидать благоприятной минуты.
Между тем обе они, занимаясь приготовлениями к чаю, поглядывали на
затворенную дверь, из-за которой слышан был невнятный шепот и за которую я
должен теперь переселить моих читателей.
-----------------
- Бог посетил нас, батюшко, ума приложить не могу. Сынку нашему Ганюшке
так тоскуется, что на свет божий подчас не смотрит, все молчит, как к
смерти приговоренный, иногда плачет. Я уж и тем и сем его тешу: и шубу
енотовую купила в семьсот рублей, и шапку бобровую, и сукна тонкого на
сюртук: ничто не в помогу - такая-то черная немочь нашла на него.
- А каково ведет он себя?
- Как красная девушка. Грешить нельзя на бога. Ни пьет, ни играет...
- Не слюбился ли с кем?
- Бог весть, сударь. Сама было я подумала на это, да нет: ворожейка вечор
мне гадала и на воде, и на кофее, и на картах: полюбовницы нигде не
выходит. Грусть есть, да сама не знает, какая. Не испортил ли его, моего
голубчика, спросила я, - ведь от лихого человека не убережешься, батюшко, -
и того нет. Ходила еще я намедни в навирситет: там один солдат всякую
судьбу рассказывает, вертя какие-то два большие шара, все исписанные
мелко-намелко и раскрашенные, в медных обручах, - один шар - небо, а другой
- земля. Так вертел он их для меня, что ажно в глазах зарябело, а после
стал все открывать, да чтото мудрено, - я, признаться, ничего и не поняла.
- Напрасно, Марья Петровна, вы прибегаете к таким мерам. Они достойны
всякого порицания, и только великим раскаянием изгладить их можно пред
богом. Это диавол, пакостник нашея плоти, смущает.
- Ох, батюшка, знаю сама, что грех смертный - это чернокнижье: да ведь уж
с горя. Помолитесь хоть вы обо мне недостойной!
- Скажите мне теперь - давно ли с ним случилось это?
- Давно уж, батюшко, он ходит, как темная туча, - года с два, - а
растужился-то больно третий месяц; беда да и только. Судите, сударь, он у
нас один, словно порох в глазе. Да еще что: боюсь я пуще сожителя: ведь он
у меня, сами знаете, такой, бог с ним, суровой да строгой; молчит, молчит -
да как рассердится на Ганю, как пришибет его за что-нибудь, так неравен
час, долго ли до греха, - а у Семена Авдеевича рука такая тяжелая, такая
тяжелая, что... (тут остановилась Марья Петровна, спохватившись, что уже и
так сказала лишнее).
- Спрашивали ли вы его, отчего в нем такая печаль?
- Я всякий день почти спрашиваю. Наладил себе в от вет: ничего да и
только, больше не добьешься. Я обещалась уже, батюшко, сходить пешком к
ТроицеСергию, да по пути хочу побывать у одного старичка, налево от большой
дороги за Братовщиною. Говорят, что он тоже всю подноготную ведает; как вы
приговорите, батюшко? Вы нас до короткости знаете. Я всякого понятия
лишилась. Правду сказать по пословице: чужую беду на воде разведу, а к
своей так и ума не приложу.
- Я ничего не могу сказать вам наскоро, любезная моя Марья Петровна. Сына
вашего я знаю, вижу, как он и в церкви божией ведет себя, и ничего дурного
за ним не примечал досель. Пришлите-ка вы его лучше ко мне: я постараюсь,
опираясь на божие слово, преклонить его к откровенности и, может быть, при
помощи свыше, успею в том. Никто таков, как бог. Тогда уж легко будет
подумать и о средствах, как пресечь зло.
- Ах, батюшко, вы мне жизнь даете. Ганюшка вас ведь много любит и уважает.
Вот я бессчетная! Ну что бы давно этому придти мне в голову, ну что бы
давно мне покучиться вам об этом - теперь все дело, может быть, было бы уж
улажено. Так, так - лучше и придумывать нечего. Когда же, батюшко, прислать
мне его к вам?
- Да хоть завтра, около поздних обеден!
- Очень хорошо, сударь, тем и лучше. Завтра большой праздник, в кругу
крест, и в рядах не сидят.
- Самовар кипит, - закричала нетерпеливая протопопи ца, которая наконец
стала уже и просто подслушивать у двери, выслав Афанасьевну кипятить
сливки, - милости просим сюда, все ли переговорили?
И священник, услышавший приятное воззвание, вышел тотчас вместе с своею
духовною дочерью из исповедной комнаты, повторяя ей последние слова свои о
присылке завтра сына.
Мы не станем описывать беседы за самоваром о предме тах, для нас
посторонних: протопоп препоручил Марье Oerpnbme уведомить ее сожителя,
главного прихожанина, принимавшего живое участие во всем, относившемся до
храма божия, что богатый граф Н. после похорон своего дяди купил очень мало