оскорбляемы в лучших своих симпатиях и чувствах. Ропот не прекращался. Люди,
пострадавшие от немцев, независимо от своих личных качеств, за то только,
что они были русские, -- в глазах народа превращались в героев-мучеников. Но
при всем при том народ не поднимался против немцев, а только роптал. Причины
этого заключались в том, что, с одной стороны, страшный режим не давал
народу возможности сплотиться (так объяснял народное бездействие французский
посланник маркиз Шетарди), а с другой стороны, не было лица, во имя которого
могло произойти движение: род Петра в мужском колене пресекся. Анна боялась
голштинского принца, но для народа он был тоже немец, и притом
малоизвестный. Маркиз Шетарди предсказывал, что нельзя надеяться на движение
народа против немцев и в случае смерти Анны. Но он был в этом не вполне
прав. В конце 1740 г. Анна неожиданно занемогла и умерла после
кратковременной болезни. Перед смертью она назначила своим преемником только
что родившегося принца Брауншвейг-Люнебургского, Иоанна Антоновича (правнука
царя Иоанна Алексеевича). Но хотя у него в Петербурге были и отец
(Антон-Ульрих), и мать (Анна Леопольдовна), императрица медлила назначением
регента. Бирону хотелось получить регентство в свои руки и соединить, таким
образом, власть над Россией с курляндской герцогской короной, которую Бирон
получил в 1737 г. Преданный Бирону Бестужев-Рюмин особенно старался об этом.
Придворная знать желала того же: одни боялись пропасть без Бирона, ибо жили
благодаря ему; другие боялись идти против Бирона, потому что за это могли
погибнуть, когда Бирон станет регентом. Желание придворного круга было
выдано императрице за народное желание, и она "по народному желанию"
накануне смерти отдала Россию в руки Бирона.
Ненавистный народу фаворит стал формально распорядителем России до
совершеннолетия монарха, иначе говоря, на 17 лет. На лицах русских бывшие
тогда иноземцы читали горе и стыд: так ужасно действовало на русские умы
вступление во власть презренного немца. Гвардия, обласканная Анной, ждала
лишь той минуты, когда прах императрицы предан будет земле, чтобы подняться
на Бирона. Брожение в войсках было сильно, но гвардейцы не имели
руководителя, не знали, во имя кого следует подняться, не знали, как
отнесется к их движению мать государя -- Анна Леопольдовна. Но как только
она призвала их на Бирона, движение вспыхнуло сразу и Бирон был свержен и
захвачен гвардейцами. Произошло это через какой-нибудь месяц после начала
регентства Бирона таким образом.
Бирон знал, что отец и мать императора недовольны его регентством, что
гвардия в своем брожении смотрит на родителей государя, как на законных
правителей, -- и поэтому Бирон теснил принца и принцессу, видя в них опасных
для себя соперников, он создал им такую невыносимую обстановку, что Анна
Леопольдовна не могла удержаться и со слезами пожаловалась Миниху, на
притеснения регента. Честолюбивый Миних, недовольный Бироном за свое
второстепенное положение при дворе, ответил на жалобы принцессы обещанием
освободить ее от Бирона. Разговор между ними происходил 7 ноября, а в ночь с
8 на 9 Миних уже арестовал Бирона. Едва он объявил преображенцам,
караулившим во дворце, что намерен свергнуть правителя по желанию Анны
Леопольдовны, как все солдаты до одного выразили свою радость и готовность
помогать Миниху. Сотня солдат легко совершила государственный переворот.
Бирон и ближайшие к нему люди (между прочим, А. П. Бестужев-Рюмин) были
взяты; Бирон особым судом был приговорен к казни за многократное
"оскорбление Величества", но помилован и только сослан на житье в Сибирь (в
Пелым). Бестужев был также сослан. Анна Леопольдовна стала правительницей
государства и приняла титул великой княгини. Остерман, переживший и влияние
Бирона, сохранил при правительстве все свое значение и пожалован в
генерал-адмиралы. Но Миних, блестящий фельдмаршал, смело произведший
переворот и награжденный за него чином "первого министра", скоро был
отставлен от должности, потому что возбуждал опасения правительницы своим
честолюбием.
Народ ликовал, когда узнал о падении Бирона: думали, что с Бироном
исчезнет и бироновщина. Но то, что называли этим именем, осталось:
правительство по-прежнему осталось немецким, по-прежнему оно существовало
для себя, а не для народа. "Много непорядков происходит", -- отзывались о
делах русские люди. В главе дел и двора стояли частью прежние лица:
Остерман, уцелевший Левенвольд, частью новые фавориты-иностранцы -- фрейлина
Менгден и ее жених саксонский посланник Линар, об отношениях которого к
правительнице шла вполне основательно дурная молва. Не без претензий на
влияние был и муж Анны Леопольдовны, принц Антон, генералиссимус русских
войск. Из русских пользовались высоким положением кабинет-министры --
канцлер князь Алексей Михайлович Черкасский и вице-канцлер гр. Михаил
Гаврилович Головкин. Головкин умел даже влиять на правительницу, но не умел
стать во главе дел. Сама Анна Леопольдовна была совершенно неспособна не
только к управлению, но и к деятельности вообще. Детски близорукая и
неразвитая, она была избалована, любила роскошь и тесный кружок веселых
людей, желала жить для себя и подальше от дел. Не только к государственным
делам, но и к окружающим ее отношениям придворного круга она не могла
присмотреться сознательно, не могла примирить бесчисленных ссор и распрей,
происходивших между людьми, близкими к власти. При таких условиях
правительство не могло быть сильным. Его слабость была заметна для всех, его
свойства никого не привлекали. Явилась возможность скорого и легкого
переворота.
Не только русские люди знали дурное положение дел в России, -- его
знали и им пользовались иностранные правительства. Традиционная дружба
России и Австрии, от которой не решилась отступить и Анна Леопольдовна,
привела Россию при Анне Леопольдовне к тому, что необходимо было подать
Австрии вооруженную помощь. Но это шло против видов Франции, которая
старалась удержать Россию от вмешательства в дела Австрии путем
дипломатических интриг. С одной стороны, Франция возбуждала Швецию к войне с
Россией для возвращения завоеваний Петра Великого, и Швеция считала эту
войну возможной ввиду внутренних замешательств России. С другой стороны,
Франция желала в самой России произвести государственный переворот и
поставить на русском престоле лицо с более удобными для Франции взглядами,
чем правительница Анна. Тот же самый маркиз Шетарди, который при Анне
Иоанновне не надеялся на народное движение против немцев в России, теперь
вместе с французским правительством твердо верил в возможность такого
движения и сам пытался его организовать. Он желал видеть на русском престоле
дочь Петра I Елизавету, с которой вошел в оживленные сношения, убеждая ее
действовать для достижения престола.
В самом деле, если русскую корону носит малолетний внук царя Иоанна,
сын немца, то отчего не вступить на престол дочери царя Петра, чисто русской
женщине, любимой народом и единственной действительно русской
представительнице царствующего дома? Елизавета была в стороне от престола,
пока живы были виднейшие представители семьи Петра Великого, пока
царствовала избранная народом Анна, но теперь за недостатком чисто русских
потомков московских государей и при постылом господстве иноземщины Елизавета
становилась желанной государыней в глазах русских людей. Шетарди удачно
обратился к Елизавете, потому что переворот мог легко совершиться в ее
именно пользу при общем к ней сочувствии. Трудности дела заключались не во
внешних обстоятельствах, а в самой Елизавете.
Красавица собой, мягкого, общительного характера, Елизавета не была
деятельным и энергичным человеком. Не лишенная способностей, но отличавшаяся
ленью, она немного знала, хотя и говорила по-французски, по-немецки, даже
по-шведски. Нужно заметить, что в дни ее молодости учили ее вообще небрежно;
мы знаем, что у нее были учителя (преимущественно французы), но знаем, что
они были непостоянно. Любовь отца и матери скрасили годы детства и
отрочества Елизаветы. У нее только было одно большое горе: она потеряла
любимого жениха принца Карла Голштинского, умершего перед свадьбой. При
Петре II 20-летняя Елизавета имела сильнейшее влияние на племянника. Но она
не пользовалась своим влиянием, потому что по характеру и интересам была
далека от придворных борьбы и интриг. Со смертью Петра II кончились светлые
годы Елизаветы: императрица Анна боялась ее и поставила под строгий надзор.
Дочь Петра Великого, чтобы остаться целой, должна была вести самый
осторожный и скромный образ жизни. Ее удалили от всех придворных и
политических дел, стеснили в средствах к жизни, наблюдали за каждым шагом,
за каждым ее знакомством. Все выдающиеся немцы времен Анны (Миних, Остерман
и др.) были ей враждебны, потому что видели в ней человека, способного стать
(и не по своей воле) во главе народного движения против немцев. Но Би-рон,
как это ни странно, был расположен к Елизавете, довольный тем, что она с
почтительностью относилась к нему и к императрице. Однако его личное
расположение мало помогало Елизавете; ей оставалось замкнуться в тесной
сфере своего частного хозяйства, в узком кружке близких к ней, состоящих при
ее дворе, лиц. Юношеская резвость Елизаветы пропала. Отсутствие широкой
деятельности не тяготило ее бездеятельную натуру: склонность к веселью
удовлетворялась скромными увеселениями в близком кружке. В этом кружке
Елизавета нашла крепкую сердечную привязанность в лице Алексея Григорьевича
Разумовского, нашла преданных лиц в своих камер-юнкерах, братьях Шуваловых и
Воронцове. Можно думать, что если бы Елизавету оставили в покое, она никогда
не решилась бы выйти из узкой сферы своего быта, где главным ее горем было
не потеря придворного значения, а недостаток денежных средств. Однако ее в
покое не оставляли.
В регентство Бирона Елизавета могла ждать улучшения своего положения, и
действительно ее содержание было увеличено; но Бирона свергли, и на его
место стала женщина, боявшаяся всего потомства Петра Великого; для Анны
Леопольдовны и ее сына были страшными соперниками и дочь Петра -- Елизавета,
и внук его -- Петр-Ульрих Голштинский, потому что они имели не менее прав на
престол, чем император Иоанн Антонович. За дворцом Елизаветы начали следить
внимательно; желая уничтожить ее планы на престол, думали отдать ее замуж; с
Елизаветой вообще обращались так, что сами наводили ее на мысль о
политических ее правах. О необходимости осуществить эти права и взять
престол заговорил в то же время с Елизаветой и Шетарди через ее доктора
француза Лестока, который имел на Елизавету некоторое влияние. Елизавета
была далека от всякого политического риска. Несмотря на то, Лесток и сам
Шетарди употребляли всю свою ловкость, чтобы склонить ее на переворот. Но
можно сказать, что их старания были бы напрасны, если бы Елизавета не видела
себе поддержки среди русского общества, недовольного немецким
правительством: и народ, и гвардия стали высказывать Елизавете свою обычную
преданность все настойчивее и горячее. В гвардии шло сильное брожение в
пользу Елизаветы, о котором она знала. Но ни Шетарди, ни Лесток, ни другие
близкие к Елизавете люди не могли, конечно, руководить движением гвардии,
потому что не имели к ней отношения. Не было таких лиц и в самой гвардии.
