хватило,-- сказал Петр Евсеевич.
Леонид вспомнил, что воды в Козьме еще нет, и напился из
ведра Петра Евсеевича в запас желудка.
После отъезда крестьянина Петр Евсеевич попробовал
подаренного молока и пошел ходить среди города. Он щупал на
ходу кирпич домов, гладил заборы, а то, что недостижимо
ощущению, благодарно созерцал. Быть может, люди, что творили
эти кирпичи и заборы, уже умерли от старости и от истощения
труда, но зато от их тела остались кирпичи и доски -- предметы,
которые составляют сумму и вещество государства. Петр Евсеевич
давно открыл для своей радости, что государство -- полезное
дело погибшего, а также живущего, но трудящегося населения; без
произведения государства население умирало бы бессмысленно.
В конце пути Петр Евсеевич нечаянно зашел на вокзал,-- он
не особо доверял железной дороге, слыша оттуда тревожные гудки
паровозов. И сразу же Петр Евсеевич возмутился: в зале третьего
класса один мальчик топил печку казенными дровами, несмотря на
лето.
-- Ты что, гадина, топливо жгешь?-- спросил Петр Евсеевич.
Мальчик не обиделся, он привык к своей жизни.
-- Мне велели,-- сказал он.-- Я за это на станции ночую.
Петр Евсеевич не мог подумать, в чем тут дело, отчего летом
требуется нагрев печей. Здесь сам мальчик помог Петру Евсеевичу
рассеяться от недоразумения: на станции были залежи гнилых
шпал. Чтобы их не вывозить, велено было сжечь в печках
помещений, а тепло выпустить в двери.
-- Дай мне, дядь, копейки две!-- попросил после рассказа
мальчик.
Просил он со стыдом, но без уважения к Петру Евсеевичу. Для
Петра же Евсеевича дело было не в двух копейках, а в месте,
которое занимал этот мальчик в государстве: необходим ли он?
Такая мысль уже начинала мучить Петра Евсеевича. Мальчик
неохотно сообщил ему, что в деревне у него живут мать и
сестры-девки, а едят одну картошку. Мать ему сказала: "Поезжай
куда-нибудь, может быть, ты себе жизнь где-нибудь найдешь. Что
ж ты будешь с нами страдать,-- я ведь тебя люблю". Она дала
сыну кусок хлеба, который заняла на хуторах, а должно быть,
врет -- ходила побираться. Мальчик взял хлеб, вышел на разъезд
и залез в пустой вагон. С тех пор он и ездит: был в Ленинграде,
в Твери, в Москве и Торжке, а теперь -- тут. Нигде ему не дают
работы, говоря: в нем силы мало и без него много круглых сирот.
-- Что ж ты будешь делать теперь?-- спрашивал его Петр
Евсеевич.-- Тебе надо жить и ожидать, пока государство на тебя
оглянется.
-- Ждать нельзя,-- ответил мальчик.-- Скоро зима настанет,
я боюсь тогда умереть. Летом и то помирают. Я в Лихославле
видел,-- один в ящик с сором лег спать и там умер.
-- А к матери ты не хочешь ехать?
-- Нет. Там есть нечего, сестер много,-- они рябые, их
мужики замуж не берут.
-- Что ж им своевременно оспу не привили? Ведь фельдшера на
казенный счет ее прививают?
-- Не знаю,-- сказал мальчик равнодушно.
-- Ты вот не знаешь,-- раздраженно заявил Петр Евсеевич,--
а вот теперь о тебе заботься! Во всем виновато твое семейство:
государство ведь бесплатно прививает оспу. Привили бы ее твоим
сестрам, когда нужно было, и сестры бы замужем давно были, и
тебе бы место дома нашлось! А раз вы не хотите жить по
государству -- вот и ходите по железным дорогам. Сами вы во
всем виноваты -- так пойди матери и скажи! Какие же я тебе две
копейки после этого дам? Никогда не дам! Надо, гражданин, оспу
вовремя прививать, чтоб потом не шататься по путям и не ездить
бесплатно в поездах!
Мальчик молчал. Петр Евсеевич оставил его одного, не жалея
больше виноватого.
Дома он нашел повестку: явиться завтрашний день на биржу
труда для очередной перерегистрации,-- там Петр Евсеевич
состоял безработным по союзу совторгслужащих и любил туда
являться, чувствуя себя служащим государству в этом учреждении.
Андрей Платонов.
Семен
(Рассказ из старинного времени)
Семилетний ребенок весь долгий летний день своей жизни был
занят работой: он заботился о двух братьях, еще более
маленьких, чем он. Самую же меньшую сестру пока еще нянчила
сама мать, и старший семилетний сын до некоторого времени как
бы отдыхал от нее. Но он знал, что скоро и сестра будет отдана
в его хозяйство, потому что у матери опять подымался живот,
хотя она и говорила сыну, что это от еды. Отец и мать
семилетнего Семена Пономарева были люди добрые, поэтому мать
постоянно рожала детей; чуть откормив грудью одного, она уже
починала другого.
-- Пускай живут,-- говорил отец, узнав, что жена опять
понесла,-- чего им там томиться?
-- Папа, а где они там?-- спрашивал Семен.-- Они там
мертвые?
-- А то какие же?-- говорил отец.-- Раз с нами не живут, то
мертвые.
-- Они там мучаются?-- узнавал Семен.
-- Ты видишь, сюда все лезут -- значит, мучаются,-- сообщал
отец.-- С нами им плохо: ты уж большой -- сам знаешь, а там еще
хуже...
-- У нас плохо,-- говорила мать, засовывая хлебную жвачку в
рот самой меньшей дочери.-- Ох, плохо...
Отец глядел на мать кроткими, сильными глазами.
-- Ничего. Пусть растут: не жить им -- еще хуже.
Лишь года три-четыре после своего рождения Семен отдыхал и
жил в младенчестве, потом ему стало некогда. Отец сам сделал
тележку из корзины и железных колес, а мать велела Семену
катать по двору маленького брата, пока она стряпает обед. Среди
дня маленький брат спал, но вскоре просыпался и плакал,-- тогда
его приходилось опять возить по двору кругом -- мимо сарая,
нужника, калитки в сад, мимо флигеля, плетня, мимо ворот на
улицу и снова к сараю. Затем, когда родился и подрос еще один
брат Семена, он их сажал в тележку сразу двоих и тоже возил по
двору кругом, пока не умаривался. Уморившись, он просил у
матери хлеба в окно, и она ему давала кусок, а Семен снова
усердно упирался руками в грядушку тележки и вез ее перед
собой, забываясь в долгом путешествии среди соломинок, сора,
камешков и редких травинок двора; он глядел на них вниз сонными
глазами и шептался с ними о чем-то или думал в уме, что они
тоже такие, как он, и нечего ему скучать, они ведь молчат и не
скучают -- ни соломинки, ни трава. Иногда Семен разговаривал со
своими братьями в тележке, но они мало понимали его и любили
плакать; если они плакали долго, то Семен их наказывал, давая
каждому рукой по голове, но редко. Семен видел, что его братья
-- жалкие люди и, может быть, плачут от испуга, что их обратно
прогонят туда, где они были мертвые, когда не рожались. "Пусть
живут",-- соглашался Семен. Время от времени Семен спрашивал у
матери в окно:
-- Мама, пора?
-- Нет, нет, катай их еще!-- отвечала мать из комнаты.
Она там стряпала, кормила и качала последнюю девочку,
стирала, штопала и чинила белье, мыла полы, бедные деньги
берегла, как большие, сама дрова с девчонкой на руках ходила
собирать около склада, где их мужики возили и роняли нечаянно с
возов, а потом не подымали, чтоб легче было лошадям,-- дрова
чужие, а лошади свои.
Отец Семена работал кузнецом в кузнице около шоссейной
дороги, которая шла до Москвы на тысячу верст и еще дальше.
Отец дома только спал, а утром он просыпался раньше всех, брал
краюшку хлеба и уходил. По вечерам же, зимой и летом, он
приходил уже в темноте, редко заставая самого старшего сына
Семена, когда тот еще не спал. Перед тем как лечь спать, отец
обыкновенно лазал по полу на коленях между спящими детьми,
укрывал их получше гунями, гладил каждого по голове и не мог
выразить, что он их любит, что ему жалко их, он как бы просил у
них прощения за бедную жизнь; потом отец ложился около матери,
которая спала в один ряд с детьми тоже на полу, клал свои
холодные, занемевшие ноги на ее теплые и засыпал.
Утром, проснувшись, дети начинали плакать -- они хотели
есть, пить, и, кроме того, им было странно и непривычно жить, в
их теле что-нибудь постоянно болело, потому что там не
произошло еще окостенения. Один Семен не плакал, он молча
терпел свою нужду в пище и сначала заботился о братьях, а потом
уже доедал с матерью, что оставалось от меньших детей, или то,
что случайно испортилось и протухло, чтобы зря не выкидывать
еду. Мать уже давно жила, она не могла сильно мучиться, когда
хотела есть, но Семен тосковал до самого обеда. Катая братьев в
тележке, он шел печальный, потому что в нем болело сердце от
голода, он плакал и тихо скулил, чтобы забыться. Братья глядели
на него из тележки и тоже начинали кричать от страха, раз их
старший брат боится чего-то. Тогда Семен находил в выброшенной
печной золе кусочки древесного угля или отламывал известку от
стены флигеля и давал братьям; они принимались сосать и глотать
уголь и от жадности переставали кричать. Семен же закатывал
тележку с братьями за сарай, где между курником, плетнем и
стеной сарая рос лопух, лежали жестянки и житейский мусор, а
сам уходил на улицу. Там он ходил мимо чужих домов, ища
глазами, что валяется на земле. Больше всего он любил находить
огрызки яблок и морковь. Когда он находил их и ел, у него
слабело сердце от радости, он сразу смеялся и бежал поскорее
обратно к братьям, которые могли без него уползти из тележки
неизвестно куда и навеки пропасть. Семен на бегу поднимал подол
рубашки и смотрел на свой живот; ему казалось, что там живет
кто-то отдельный от него, который то мучает его, то ласкает, но
лучше б там не было никого совсем, лучше жить одному без горя.
Братья действительно самостоятельно выбирались из
тележки,-- один из них умел только ползать, а другой уже ходил
понемногу. Который ходил, тот не мог далеко уйти -- его били
все встречные предметы -- по лбу, по боку, в живот, и он вскоре
сваливался от боли и плакал. Опасен был меньший брат, Петька,
который ползал; он был еще весь мягкий, пухлый от младенчества,
он полз медленно, и встречные предметы трогали его мало,
поэтому он мог тихим ходом уползти в щели под плетнями и
скрыться в траве и кустарнике на чужих дальних дворах или
заснуть в собачьей будке.
Собрав братьев обратно в тележку, Семен опять их катал по
земле, рассказывая им, какие на свете бывают дожди и молнии,
какие башни стоят в городе, где живут богатые,-- он уже много
прожил и все видел; у него есть дом из железа на краю леса, он
ходит туда ночью, чтобы жить там одному по-страшному, потому
что он работает царем у волков. Братья слушали его со страхом и
верой; младший, Петька, понимал мало, но все равно боялся. Сам
Семен тоже слушал свои рассказы с интересом, и хотя у него не
было по правде железного дома и он не служил по ночам царем у
волков, но он был счастлив от своего воображения на самом деле.
Открыв рты, забывая моргать глазами, братья глядели на Семена,
как на высшего, ужасного человека, у них не было ничего, что
нужно рассказывать, они и говорить умели лишь немного слов,
поэтому, слушая, дети не помнили самих себя.
Но Семену вдруг становилось жалко двух своих братьев; в них
не хватало даже ума, чтобы воображать себя хорошими, и они еще
не успели научиться любить одну свою жизнь. Дети смотрели на
старшего брата доверчиво и по-бедному, их глаза не выражали
сладкой радости и выдуманной мысли или гордости,-- для них было
неважно, где происходит счастье -- внутри их или снаружи, в
другом человеке, лишь бы это было и они могли знать, чтобы не
сомневаться.
-- Я царем не работаю, я нарочно,-- грустно говорил
Семен.-- Я бы тогда деньги или говядину домой приносил, а то у
нас нужда в доме, всего мало...
-- А ты воруй говядину и матери давай,-- советовал второй
