точку. Когда я нахожусь на сходе среди партии, всегда себя
дураком чувствую.
-- Отчего ж так, товарищ Петр? Ты ведь по наружности почти
научный.
-- Потому что у меня ум тело поедает. Мне яства хочется, а
партия говорит: вперед заводы построим -- без железа хлеб
растет слабо. Понял ты меня, какой здесь ход в самый раз?!
-- Понял,-- ответил Макар.
Кто строит машины и заводы, тех он понимал сразу, словно
ученый. Макар с самого рождения наблюдал глиносоломенные
деревни и нисколько не верил в их участь без огневых машин.
-- Вот,-- сообщил Петр.-- А ты говоришь: человек тебе
намедни не понравился! Он и партии и мне не нравится: его ведь
дурак-капитализм произвел; а мы таковых подобных постепенно под
уклон спускаем!
-- Я тоже что-то чувствую, только не знаю что!-- высказался
Макар.
-- А раз ты не знаешь -- что, то следуй в жизни под моим
руководством; иначе ты с тонкой линии неминуемо треснешься
вниз.
Макар отвлекся взором на московский народ и подумал:
"Люди здесь сытые, лица у всех чистоплотные, живут они
обильно,-- они бы размножаться должны, а детей незаметно".
Про это Макар сообщил Петру.
-- Здесь не природа, а культура,-- объяснил Петр.-- Здесь
люди живут семействами без размножения, тут кушают без
производства труда...
-- А как же?-- удивился Макар.
-- А так,-- сообщил знающий Петр.-- Иной одну мысль напишет
на квитанции,-- за это его с семейством целых полтора года
кормят... А другой и не пишет ничего -- просто живет для
назидания другим.
Ходили Макар и Петр до вечера, осмотрели Москву-реку,
улицы, лавки, где продавался трикотаж, и захотели есть.
-- Пойдем в милицию обедать,-- сказал Петр.
Макар пошел: он сообразил, что в милиции кормят.
-- Я буду говорить, а ты молчи и отчасти мучайся,-- заранее
предупредил Макара Петр.
В милиционном отделении сидели грабители, бездомные,
люди-звери и неизвестные несчастные. А против всех сидел
дежурный надзиратель и принимал народ в живой затылок. Иных он
отправлял в арестный дом, иных -- в больницу, иных устранял
прочь обратно.
Когда дошла очередь до Петра и Макара, то Петр сказал:
-- Товарищ начальник, я вам психа на улице поймал и за руку
привел.
-- Какой же он псих?-- спрашивал дежурный по отделению.--
Чего ж он нарушил в общественном месте?
-- А ничего,-- открыто сказал Петр.-- Он ходит и волнуется,
а потом возьмет и убьет: суди его тогда. А лучшая борьба с
преступностью -- это предупреждение ее. Вот я и предупредил
преступление.
-- Резон!-- согласился начальник.-- Я сейчас его направлю в
институт психопатов -- на общее исследование...
Милиционер написал бумажку и загоревал.
-- Не с кем вас препроводить -- все люди в разгоне...
-- Давай я его сведу,-- предложил Петр.-- Я человек
нормальный, это он -- псих.
-- Вали!-- обрадовался милиционер и дал Петру бумажку.
В институт душевноболящих Петр и Макар пришли через час.
Петр сказал, что он приставлен милицией к опасному дураку и не
может его оставить ни на минуту, а дурак ничего не ел и сейчас
начнет бушевать.
-- Идите на кухню, вам там дадут покушать,-- указала добрая
сестра-посиделка.
-- Он ест много,-- отказался Петр,-- ему надо щей чугун и
каши два чугуна. Пусть принесут сюда, а то он еще харкнет в
общий котел.
Сестра служебно распорядилась. Макару принесли тройную
порцию вкусной еды, и Петр насытился заодно с Макаром.
В скором времени Макара принял доктор и начал спрашивать у
Макара такие обстоятельные мысли, что Макар по невежеству своей
жизни отвечал на эти докторские вопросы как сумасшедший. Здесь
доктор ощупал Макара и нашел, что в его сердце бурлит лишняя
кровь.
-- Надо его оставить на испытание,-- заключил про Макара
доктор.
И Макар с Петром остались ночевать в душевной больнице.
Вечером они пошли в читальную комнату, и Петр начал читать
Макару книжки Ленина вслух.
-- Наши учреждения -- дерьмо,-- читал Ленина Петр, а Макар
слушал и удивлялся точности ума Ленина.-- Наши законы --
дерьмо. Мы умеем предписывать и не умеем исполнять. В наших
учреждениях сидят враждебные нам люди, а иные наши товарищи
стали сановниками и работают, как дураки...
Другие больные душой тоже заслушались Ленина,-- они не
знали раньше, что Ленин знал все.
-- Правильно!-- поддакивали больные душой и рабочие и
крестьяне.-- Побольше надо в наши учреждения рабочих и
крестьян,-- читал дальше рябой Петр.-- Социализм надо строить
руками массового человека, а не чиновничьими бумажками наших
учреждений. И я не теряю надежды, что нас за это когда-нибудь
поделом повесят...
-- Видал?-- спросил Макара Петр.-- Ленина -- и то могли
замучить учреждения, а мы ходим и лежим. Вот она тебе, вся
революция, написана живьем... Книгу я эту отсюда украду, потому
что здесь учреждение, а завтра мы с тобой пойдем в любую
контору и скажем, что мы рабочие и крестьяне. Сядем с тобой в
учреждение и будем думать для государства.
После чтения Макар и Петр легли спать, чтобы отдохнуть от
дневных забот в безумном доме. Тем более что завтра обоим
предстояло идти бороться за ленинское и общебедняцкое дело.
x x x
Петр знал, куда надо идти -- в РКИ, там любят жалобщиков и
всяких удрученных. Приоткрыв первую дверь в верхнем коридоре
РКИ, они увидели там отсутствие людей. Над второй же дверью
висел краткий плакат "Кто кого?", и Петр с Макаром вошли туда.
В комнате не было никого, кроме тов. Льва Чумового, который
сидел и чем-то заведовал, оставив свою деревню на произвол
бедняков.
Макар не испугался Чумового и сказал Петру:
-- Раз говорится "кто кого?", то давай мы его...
-- Нет,-- отверг опытный Петр,-- у нас государство, а не
лапша. Идем выше.
Выше их приняли, потому что там была тоска по людям и по
низовому действительному уму.
-- Мы -- классовые члены,-- сказал Петр высшему
начальнику.-- У нас ум накопился, дай нам власти над гнетущей
писчей стервой...
-- Берите. Она ваша,-- сказал высший и дал им власть в
руки.
С тех пор Макар и Петр сели за столы против Льва Чумового и
стали говорить с бедным приходящим народом, решая все дела в
уме -- на базе сочувствия неимущим. Скоро и народ перестал
ходить в учреждение Макара и Петра, потому что они думали
настолько просто, что и сами бедные могли думать и решать так
же, и трудящиеся стали думать сами за себя на квартирах.
Лев Чумовой остался один в учреждении, поскольку его никто
письменно не отзывал оттуда. И присутствовал он там до тех пор,
пока не была назначена комиссия по делам ликвидации
государства. В ней тов. Чумовой проработал сорок четыре года и
умер среди забвения и канцелярских дел, в которых был помещен
его организационный гос-ум.
Андрей Платонов.
Государственный житель
Пожилой человек любил транспорт наравне с кооперативами и
перспективой будущего строительства. Утром он закусывал
вчерашней мелочью и выходил наблюдать и наслаждаться. Сначала
он посещал вокзал, преимущественно товарные платформы прибытия
грузов, и там был рад накоплению товаров. Паровоз, сопя гущей
своих мирных сил, медленно осаживал вагоны, полные общественных
веществ: бутылей с серной кислотой, бугров веревок,
учрежденской клади и необозначенных мешков с чем-то полезным.
Пожилой человек, по имени Петр Евсеевич Веретенников, был
доволен, что их город снабжается, и шел на платформу
отправления посмотреть, уходят ли оттуда поезда в даль
Республики, где люди работают и ожидают грузов. Поезда уходили
со сжатыми рессорами,-- столько везли они необходимой тяжести.
Это тоже удовлетворяло Петра Евсеевича,-- тамошние люди,
которым назначались товары, будут обеспечены.
Невдалеке от станции строился поселок жилищ. Петр Евсеевич
ежедневно следил за ростом сооружений, потому что в теплоте их
крова приютятся тысячи трудящихся семейств и в мире после их
поселения станет честней и счастливей. Покидал строительство
Петр Евсеевич уже растроганным человеком -- от вида труда и
материала. Все это заготовленное добро посредством усердия
товарищеского труда вскоре обратится в прочный уют от вреда
осенней и зимней погоды, чтобы самое содержание государства, в
форме его населения, было цело и покойно.
На дальнейшем пути Петра Евсеевича находился небольшой, уже
использованный сельской общественностью лес, лишь изредка
обогащенный строевыми, хотя и ветшающими соснами. В межевой
канаве того малого леса спал землемер; он был еще не старый, но
изжитый, видимо, ослабевший от землеустройства человек. Рот его
отворился в изнеможении сна, и жизненный тревожный воздух
смоляной сосны входил в глубину тела землемера и оздоровлял его
там, чтобы тело вновь было способно к землеустройству пахарей
хлеба. Человек отдыхал и наполнялся счастьем попутного покоя;
его инструменты -- теодолит и мерная лента -- лежали в траве,
их спешно обследовали муравьи и сухой паучок, проживающий от
скупости всегда единолично. Петр Евсеевич нарвал травы среди ее
канавного скопища, оформил ту траву в некую мякоть и подложил
ее под спящую голову землеустроителя, осторожно побеспокоив
его, чтоб получилось удобство. Землемер не проснулся,-- он лишь
простонал что-то, как жалобная сирота, и вновь опустился в сон.
Но отдыхать на мягкой траве ему уже было лучше. Он глубже
поспит и точнее измерит землю,-- с этим чувством своего
полезного участия Петр Евсеевич пошел к следующим делам.
Лес быстро прекращался, и земля из-под деревьев переходила
в овражные ущербы и в еще несверстанную чересполосицу ржаных
наделов. А за рожью жили простые деревни, и над ними -- воздух
из жуткого пространства, Петр Евсеевич считал и воздух
благом,-- оттуда поставлялось дыхание на всю площадь
государства. Однако безветренные дни его беспокоили: крестьянам
нечем молоть зерно, и над городом застаивается зараженный
воздух, ухудшая санитарное условие. Но свое беспокойство Петр
Евсеевич терпел не в качестве страдания, а в качестве
заботливой нужды, занимающей своим смыслом всю душу и делающей
поэтому неощутимой собственную тяжесть жизни. Сейчас Петр
Евсеевич несколько волновался за паровоз, который с резкой
задыхающейся отсечкой пара, доходившей до напряженных чувств
Петра Евсеевича, взволакивал какие-то грубые грузы на подъем.
Петр Евсеевич остановился и с сочувствием помощи вообразил
мучение машины, гнетущей вперед и на гору косность осадистого
веса.
-- Лишь бы что не лопнуло на сцепках,-- прошептал Петр
Евсеевич, сжимая зубы меж зудящих десен.-- И лишь бы огню
хватило,-- ведь он там воду жжет! Пусть потерпит, теперь
недалеко осталось...
Паровоз со скрежетом бандажей пробуксовывал подъем, но не
сдавался влипающему в рельсы составу. Вдруг паровоз тревожно и
часто загудел, прося сквозного прохода: очевидно, был закрыт
семафор; машинист боялся, что, остановившись, он затем не
возьмет поезд в упор подъема.
"И что это делается, господи боже мой!"-- горестно поник
Петр Евсеевич и энергично отправился на вокзал -- рассмотреть
происшествие.
Паровоз дал три свистка, что означает остановку, а на
вокзале Петр Евсеевич застал полное спокойствие. Он сел в зале
третьего класса и начал мучиться: "Где же тут государство?--
думал Петр Евсеевич.-- Где же тут находится автоматический
порядок?"
-- Щепотко!-- крикнул дежурный агент движения составителю
поездов.-- Пропускай пятьдесят первый на восьмую. Сделай
механику и главному отметку, что нас транзитом забили. Ты
