Галя ездила к матери.
- Вот как...
- Толя считал себя виноватым перед Ирой, но виноват он был только
перед самим собой. Он любил Иру до последнего дня.
- А она?
- Не знаю. Она и сама не знала.
- Толя никогда бы не бросил больную жену. И дочь, не забывай про
дочь! Дочь была для него главным в жизни!
- В том-то и дело! Ира вышла замуж, уехала, и Толя поверил, что,
женившись, сумеет забыть ее. А вышло наоборот: Ира скоро вернулась, и он
оказался в цугцванге, любой выход заканчивался для него тупиком. Он был
силен честностью и оттого - беззащитен. Сын героя знал это лучше всех.
- Сын героя - мерзавец! Его конец справедлив!
- Это страшный конец. На его могиле не будет даже фамилии, только
инвентарный номер. Он считал, что живет ради сына. Сын не приедет его
хоронить.
- За что боролся, на то и напоролся. Яблочко от яблони...
- Ты ошибаешься. Его сын разыщет очевидцев гибели деда и напишет
книгу о нем. Это будет честная книга. Так что ты с чистой совестью можешь
похерить свой очерк. Он у тебя не получился. Не беспокойся: ничто не будет
забыто, всем воздастся по заслугам.
- Ладно, похерю. И от редактора отобьюсь, он давно его жаждет
прочесть.
- Отбиваться не придется. После вчерашнего разговора с тобой редактор
написал заявление об уходе на пенсию. Не будь к нему так суров. Он
несчастный, давно потерявший себя человек. Его один раз напугали в
тридцать седьмом, когда забрали отца, и ему хватило. Он прожил
мучительно-бесполезную жизнь. Толя простил бы его...
- Кто-то не должен прощать, чтобы такие, как Толя, оставались жить.
За все надо платить.
- И все-таки Толя простил бы...
- Вряд ли. Но, возможно, _п_о_н_я_л_ бы.
- Мне нравится, как ты думаешь, но _п_о_н_и_м_а_т_ь_ ты будешь иначе,
чем я. Ты жестче.
- Нет. Но время мое - другое.
- Я могу езде как-нибудь помочь тебе?
- Я сам. Необходимо многое _п_о_н_я_т_ь_ самому.
- Тогда помоги мне ты. Побудь сегодняшний вечер со мной. Все-таки
страшно...
Все едут поминать Толю, а мы прощаемся. Толя _п_о_н_я_л_ бы...
Выходим из машины возле редакции. Падает крупный снег. Темнеет.
- Уже скоро, - говорит Пониматель. - Тебе покажется, что я умираю, но
это неправда. Это все равно, что сбросить старую оболочку... У тебя есть
двушка?
- Что?!
- Двушка. Двухкопеечная монета.
- Позвонить можно из редакции.
- Мне нужно отсюда. Ты иди, я поднимусь следом.
Вхожу в лифт, а он идет к телефону-автомату в вестибюле. Двери лифта
закрываются. Кажется, что сейчас, когда они откроются, я проснусь.
Но нет. Редакционный коридор. Пустой и полутемный.
Жизнь начинается заново? Я - пониматель?
Захожу к себе. Включаю настольную лампу.
Жизнь начинается заново. Я еще не пониматель, но я должен им стать.
Это - долг. Перед Толей, чью жизнесмерть мне предстоит продолжать. Перед
Героем, поднявшимся на пулемет. Перед женой - мне еще предстоит
п_о_н_я_т_ь_ свою вину перед ней. Перед Шуриком - как я хочу, чтобы он не
передумал назавтра. Перед Понимателем. Перед Амираном, Ирой, Валерией,
Галей, Олегом, перед Толиной дочкой, перед людьми, для которых пока еще -
увы! - заяц, выбежавший на дорогу, значит больше простых человечьих слов.
Шаги в коридоре. Это Пониматель.
- Вот и все, - улыбается он. - Ты не огорчайся, тут нет ничего
печального. Прислушайся, звезды смеются. Ну же, ну!
И я слышу тихий перезвон.
- У тебя будут звезды, которые умеют смеяться. Как будто я подарил
тебе целую кучу бубенцов. Прислушивайся к ним, когда будешь писать.
- Я могу не писать и писать не буду. Я пишу искренне, но пишу ложь. Я
не знаю, в чем она, но она есть.
- Ты пишешь правду. Ложь была в тебе самом. Но теперь все пройдет.
Почаще запрокидывай голову. Звезды не лгут. Взгляни: они смотрят на нас.
Я вглядываюсь в темное снежное небо.
- Вон, вон она, видишь - восходит, - вдруг кричит Пониматель. - Это
она, она!..
Лицо его горит, глаза широко раскрыты.
- Это она... она... - повторяет он. - Верь: Моцарт не умирает, он
всегда возвращается. Слепота еще не конец. Можно выжечь глаза, но нельзя
убить душу. Экзюпери вернется. Я вернусь. Она восходит, восходит...
И я вижу звезду. И около нее множество других звезд. Они
перемигиваются, они смеются, как бубенчики на колпаке у мудрого и
грустного шута.
Звонит телефон. Я не подхожу. Звонит долго. Умолкает. Снова звонит.
Звезда восходит над миром.
- Сними трубку, - говорит Пониматель.
Голос жены.
- Проходила мимо, смотрю - свет. Неужели, думаю, вернулся. Я внизу,
меня вахтер не пускает.
- Я не...
Пониматель бьет по рычагу.
- Иди! - кричит он. Глаза его безумны.
- Иди, - просит он тихо, еле слышно. Глаза его бездонны.
- Иди... - легонько подталкивает он меня к выходу.
А звезда восходит над миром.
- Иди. Так надо. Не забывай слушать звезды. У тебя родится сын,
сделай его человеком. И Моцарт не умрет... Иди!
Жена стоит в вестибюле. Жалкая, неприбранная, из-под пальто выбился
ворот домашнего платья.
- Проходила мимо, смотрю - окно у тебя горит. Вдруг, думаю,
вернулся... О, господи, что же я... Я... Он позвонил, сказал, тебя надо
спасать. Сказал: глаза слепы, искать надо сердцем. Я не поняла... Я знаю:
ты не уезжал. Я видела некролог, так мог написать один ты... Он позвонил,
он просил... Я плохая жена...
Она поворачивается к выходу.
- Подожди! - я беру ее за руку. - Подожди! - говорю я ей. - У нас
родится сын! - говорю я ей. - Ты прости меня! - говорю я ей. - Ты прости
меня... - шепчу я безысходно.
Она плачет. Беззвучно, закусив губу.
- Глупый!.. Какой ты глупый!.. - плачет она.
Стук, как выстрел, - вахтер уронил костыль.
- Там Пониматель, - говорю я ей. - Его звездочка... слышишь, звенят
бубенцы?.. Ты подожди, ты только не уходи... Я должен быть с ним... Ты
только не уходи, только не уходи!..
Я не жду лифта. Я несусь наверх через три ступеньки.
Я должен быть с ним.
