- И вот еще что, - сказал он, поворачиваясь к зеркальной стене и
поправляя волосы. - Не бойся показаться дураком. Наоборот, бойся
показаться очень умным.
- Почему?
- Потому что тогда немедленно возникнет вопрос: если ты такой
умный, то почему ты нанимаешься на работу, а не нанимаешь на нее?
- Логично, - сказал Татарский.
- А вот цинизма побольше.
- Это легко.
Двери лифта открылись. За ними был коридор, выстланный серой
ковровой дорожкой с желтыми звездами. Татарский вспомнил, что так же
выглядит мостовая какого-то бульвара в Лос-Анджелесе. Коридор кончался
черной дверью без таблички, над которой висела маленькая телекамера.
Морковин дошел до середины коридора, достал из кармана телефон и набрал
номер. Две или три минуты прошли в тишине. Морковин терпеливо ждал.
Наконец на том конце линии ответили.
- Здорово, - сказал Морковин. - Это я. Да, привел. Вот он.
Морковин повернулся и поманил к себе Татарского, который оробело
стоял у дверей лифта. Татарский подошел и по-собачьи поднял глаза на
объектив камеры. Видимо, собеседник Морковина сказал что-то смешное,
потому что Морковин захихикал и потрепал Татарского по плечу.
- Ничего, - сказал он, - обкатаем.
Замок щелкнул, и Морковин подтолкнул Татарского вперед. Дверь за
ними сразу же закрылась. Они оказались в приемной, на стене которой
висело старинное бронзовое зеркало с ручкой, а над ним - удивительной
красоты венецианская карнавальная маска золотого цвета. "Где-то это было
уже, - подумал Татарский, - маска и зеркало. Или нет? Весь день сегодня
глючит..." Под маской помещался стол, за которым сидела секретарша
холодной птичьей красоты.
- Здравствуй, Алла, - сказал Морковин.
Секретарша помахала ручкой и нажала кнопку на столе. Раздался тихий
зуммер, и высокая звукоизолированная дверь в другом конце приемной
открылась.
В первый момент Татарскому показалось, что просторный кабинет с
зашторенными окнами пуст. Во всяком случае, за огромным письменным
столом со сверкающими металлическими тумбами никого не было. Над столом
- там, где в советское время полагалось быть портрету вождя, - висела
картина в тяжелой круглой раме. Расположенный в центре белого поля
цветной квадратик было трудно как следует разглядеть от двери, но
Татарский узнал его по цветам - у него был такой же на бейсболке. Это
был стандартный лэйбл с американским флагом и надписью "Made in USA. One
size fits all". На другой стене была смонтирована строгая инсталляция -
линия из пятнадцати консервных банок с портретами Энди Уорхолла в
характерном для свиной тушенки картуше.
Татарский опустил глаза. Пол был покрыт настоящим персидским ковром
с удивительной красоты рисунком, похожим на виденные когда-то в детстве
орнаменты из старинного издания "Тысячи и одной ночи". Следуя за линиями
узора, глаза Татарского по прихотливой спирали двинулись к центру ковра
и наткнулись на хозяина кабинета.
Это был молодой еще человек, коренастый толстячок с зачесанными
назад остатками рыжеватых волос и довольно располагающим лицом, который
лежал на ковре в самой непринужденной позе. Он был труднозаметен из-за
своей одежды, почти сливавшейся по тону с ковром. На нем был пиджак типа
"оргазм плебея" - не деловая униформа и даже не пижама, а нечто
карнавально-запредельное, наряд, который надевают особо расчетливые
бизнесмены, когда хотят вызвать у партнеров ощущение, будто дела у них
идут настолько хорошо, что им уже не надо заботиться о бизнесе и даже
самое чудаковатое поведение не в состоянии причинить им никакого ущерба.
Яркий ретро-галстук с развратной обезьянкой на пальме выбивался из-под
его пиджака и розовым языком расстилался по ковру.
Но Татарского поразил не столько наряд молодого человека, сколько
то, что его лицо было ему знакомо, причем очень хорошо, хотя он ни разу
в жизни с ним не встречался. Он видел это лицо в сотне мелких
телевизионных сюжетов и рекламных клипов, как правило на вторых ролях,
но кто такой этот человек, он не знал. Последний раз это произошло
прошлым вечером, когда Татарский, раздумывая о русской идее, рассеянно
смотрел телевизор. Хозяин кабинета появился в рекламе каких-то таблеток
- он был одет в белый халат и шапочку с красным крестом, а на его полное
лицо были наклеены светлая бородка и усы, делавшие его похожим на
доброго молодого Троцкого. Сидя на кухне в окружении охваченного
непонятной эйфорией семейства, он назидательно говорил:
- В море рекламы легко заблудиться. А часто она еще и
недобросовестна. Не так страшно, если вы ошибетесь при выборе кастрюли
или стирального порошка, но, когда речь идет о лекарствах, вы ставите на
карту свое здоровье. Подумайте, кому вы поверите - бездушной рекламе или
вашему семейному доктору? Конечно! Ответ ясен! Только вашему семейному
доктору, который советует принимать пилюли "Санрайз"!
"Понятно, - подумал Татарский, - это, значит, наш семейный доктор".
Семейный доктор между тем поднял руку в приветственном жесте, и
Татарский заметил в его пальцах короткую пластиковую соломинку.
- Подсаживайтесь, - сказал он глуховатым голосом.
- Давно подсели, - ответил Морковин.
Видимо, слова Морковина были обычной в этом месте присказкой,
потому что хозяин кабинета с долей снисходительности кивнул головой.
Морковин взял со стола две соломинки, протянул одну Татарскому и
прилег на ковер. Татарский последовал его примеру. Опустившись на ковер,
он вопросительно поглядел на хозяина кабинета. Тот ласково улыбнулся в
ответ. Татарский заметил на его запястье часы с браслетом из необычных
звеньев разного размера. Заводная головка часов была украшена маленьким
брильянтом; вокруг циферблата тоже были три спиральных брильянтовых
кольца. Татарский вспомнил редакционную статью о дорогих часах,
прочитанную в каком-то радикально-кислотном журнале, и уважительно
сглотнул. Хозяин кабинета заметил его взгляд и посмотрел на свои часы.
- Нравятся? - спросил он.
- Еще бы, - сказал Татарский. - Если не ошибаюсь, "Piaget
Possession"? Кажется, стоят семьдесят тысяч?
- Пеже позесьон? - Тот поглядел на циферблат. - Да, действительно.
Не знаю, сколько стоят.
- Господин Пеже со своими пацаками, - сказал Морковин.
Хозяин кабинета явно не понял шутки.
- Вообще, - быстро добавил Морковин, - ничто так не выдает
принадлежность человека к низшим классам общества, как способность
разбираться в дорогих часах и автомобилях.
Татарский покраснел и опустил взгляд.
Участок ковра перед его лицом был покрыт узором, изображавшим
разноцветные фантастические цветы с длинными лепестками. Татарский
заметил, что ворсинки ковра густо, как инеем, покрыты крошечными белыми
катышками, похожими на цветочную пыльцу. Он покосился на Морковина.
Морковин вставил трубочку в ноздрю, зажал другую пальцем и провел
свободным концом трубочки по лепестку небывалой фиолетовой ромашки.
Татарский понял наконец, в чем дело.
Несколько минут тишину в комнате нарушало только сосредоточенное
сопение. Наконец хозяин кабинета приподнялся на локте.
- Ну как? - спросил он, глядя на Татарского.
Татарский оторвался от бледно-пурпурной розы, которую он
самозабвенно обрабатывал. Обида успела совершенно отпустить.
- Отлично, - сказал он, - просто отлично!
Говорить было легко и приятно; если он и чувствовал некоторую
скованность, когда входил в этот огромный кабинет, то теперь она исчезла
без следа. Кокаин был настоящим и почти не разбодяженным - разве что
чувствовался слабый привкус анальгина.
- Вот только я не понимаю, - продолжил Татарский, - почему такая
технология? Это, конечно, изысканно, но как-то необычно!
Морковин с хозяином кабинета переглянулись.
- Ты вывеску на нашей конторе видел? - спросил хозяин. - "Институт
пчеловодства"?
- Видел, - сказал Татарский.
- Ну вот. А мы тут вроде пчелок.
Все трое засмеялись, и смеялись очень долго, даже тогда, когда
причина смеха успела забыться. "Эх, - с умилением подумал Татарский, -
есть же на свете хорошие люди!"
Наконец веселье угасло. Хозяин кабинета поглядел по сторонам, как
бы вспоминая, зачем он здесь, и, видимо, вспомнил.
- Так, - сказал он, - к делу. Морковка, подожди у Аллы. Я с
человеком поговорю.
Морковин торопливо обнюхал пару райских васильков, поднялся и
вышел. Встав, хозяин кабинета потянулся, прошел за письменный стол и
опустился в кресло.
- Присаживайся, - сказал он.
Татарский сел в кресло напротив стола. Оно было очень мягким и
таким низким, что он провалился в него, как в сугроб. Подняв глаза,
Татарский обомлел. Стол нависал над ним, как танк над окопом, и это
сходство явно не было случайным. Две тумбы, украшенные пластинами из
гофрированного никеля, выглядели точь-вточь как широкие гусеничные
траки, а картина в круглой раме, висевшая на стене, оказалась прямо за
головой хозяина кабинета и напоминала теперь крышку люка, из которого он
высунулся, - сходство усиливалось тем, что над столом были видны только
его голова и плечи. Несколько секунд он наслаждался произведенным
эффектом, а потом встал, перегнулся над своим танком и протянул
Татарскому руку:
- Леонид Азадовский.
- Владимир Татарский, - сказал Татарский, приподнимаясь и пожимая
пухлую вялую ладонь.
- Ты не Владимир, а Вавилен, - сказал Азадовский. - Я про это знаю.
Только и я не Леонид. У меня папаша тоже мудак был. Он меня знаешь как
назвал? Легионом. Даже не знал, наверно, что это слово значит. Сначала я
тоже горевал. Зато потом выяснил, что про меня в Библии написано, и
успокоился. Значит, так...
Азадовский зашелестел разбросанными по столу 6у магами.
- Что там у нас... Ага. Посмотрел я твои работы. Мне понравилось.
Молодец. Такие нам нужны. Только вот местами... не до конца верю. Вот,
например, ты пишешь: "коллективное бессознательное". А ты знаешь, что
это такое?
Татарский пошевелил в воздухе пальцами, подбирая слова.
- На уровне коллективного бессознательного, - ответил он.
- А ты не боишься, что найдется кто-то, кто знает отчетливо?
Татарский шмыгнул носом.
- Господин Азадовский, - сказал он, - я этого не боюсь. Потому не
боюсь, что все, кто отчетливо знает, что такое "коллективное
бессознательное", давно торгуют сигаретами у метро. В той или иной
форме, я хочу сказать. Я и сам у метро сигаретами торговал. А в
рекламный бизнес ушел, потому что надоело.
Азадовский несколько секунд молчал, обдумывая услышанное. Потом он
усмехнулся.
- Ты хоть во что-нибудь веришь? - спросил он.
- Нет, - сказал Татарский.
- Ну хорошо, - сказал Азадовский и снова заглянул в бумаги, на этот
раз в какую-то разграфленную анкету. - Так... Политические взгляды - что
там у нас? Написано "upper left"*. Не понимаю. Вот, блядь, дожили -
скоро в документах вообще все по-английски будет. Ты по политическим
взглядам кто?
----------
* Верхнелевые (англ.).
- Рыночник, - ответил Татарский, - довольно радикальный.
- А конкретнее?
- Конкретнее... Скажем так, мне нравится, когда у жизни большие
сиськи. Но во мне не вызывает ни малейшего волнения так называемая
кантовская сиська в себе, сколько бы молока в ней ни плескалось. И в
этом мое отличие от бескорыстных идеалистов вроде Гайдара...
Зазвонил телефон, и Азадовский жестом остановил разговор. Взяв
трубку, он несколько минут слушал, и его лицо постепенно сложилось в
гримасу отвращения.
