короткими ударами им тесали дерево; пил в те времена не было].
Неподалеку от храма на бревнах сидели иноземцы. Кулик сразу же
заметил волхва, подозвал его.
Всеслав подходил медленно, разбрасывая ременными лаптями стружку;
каждый раз, сталкиваясь с византийцами, он остро ощущал на себе их
ненависть, и ему казалось, что чернобородые иноверцы вот теперь и
приступят к нему со страшным требованием.
- Ты отыскал Рода, волхв? - спросил Кулик.
Стук на стройке прекратился.
- Нет, я больше не искал.
- Почему?
- Я знаю, что не найду; Ор и Ратай Схоронили кумира надежно.
- Значит, они не только от нас, но и от вас, русичей, спрятали Рода?
- Кто-нибудь когда-нибудь найдет!
- Найдет... Найдет через тысячу лет, а к тому времени ваш кумир
сгниет совсем! Знаешь, сколько это - тысяча?
- Знаю, я жил в Киеве.
Попы переглянулись, выслушивая Кулика, снова уставились на Всеслава.
- Давно ты там был?
- Когда Владимир народ крестил, я был!
- Не Владимир - Василий! А почему же ты не крестился?
Всеслав замолчал. Отвечать правду он не страшился, но видел, что
сейчас попина это не интересует.
- А в Липовой Гриве есть Род?
- Ты сам знаешь!
- Ну! Почему же его никто не прячет, не зарывает в землю? В твоей
веси другие смерды?
Из-за спины Соловья вдруг вышли вирник и Опенок. Вирник повернул к
Всеславу красное, потное лицо, оглядел мутными пьяными глазами, потопал
дальше и, закряхтев, сел на бревно возле греков. Опенок, державший в руках
небольшую корчагу, остановился возле него.
- Этот украл? - нахмурился вирник.
- Нет, - ответил Кулик, - не он... Но... Послушай, волхв, а в своей
Гриве ты не будешь прятать Рода? Ты же волхв?
- Я - не буду!
- Но это же твой бог... бес... Ему ты служишь?!
- Я верую в него! Служить же ему не надо! Небу и солнцу ведь не надо
служить?!
Царьградцы громко заговорили между собой, будто стали препираться;
княжий же вирник вдруг остервенился, заорал на смердов:
- Чего выпучились?! Руби дальше!
Позади волхва зашевелились, стукнула секира, затем другая, и работа
пошла дальше.
Всеслав ждал, когда византийцы опять обратятся к нему, но те
продолжали спорить; тогда Соловей развернулся и зашагал к улице, обходя
храм. Возле прорубленного в клети входа он приостановился, вошел внутрь.
Бревенчатые стены окружали землю с еще зеленой травой, сверху на нее пока
светило солнце, а на верхних бревнах сидели плотники.
- Поговорил? - обратился один из них, старший, тот, что когда-то
спорил с Куликом.
- Послушал, - ответил Всеслав.
- Слышь-ка, Соловей! - окликнули его с другой стены. - Ты-то теперь
что делать будешь?! С нами что будет?!
- Достроите храм ихний, велят от наших богов отрекаться и другим
кланяться. Имя каждому новое дадут, нерусское.
- Это-то хорошо, значит, у меня баба как новая станет, - плотник
засмеялся, но все другие смерды молчали, изредка постукивая по дереву
секирами, - видимо, христиане и вирник снаружи следили за ними.
- Куда же Ор с Ратаем Рода-то схоронили?! - наклонился внутрь клети
старший плотник. - Дряхлые ведь оба, не могли далеко уволочь! Ты их на
кладбище нашел - они уже мертвые были?
- Да.
- Ох-те, горе-то. Они вон какое дело сотворили, а мы тут стучим,
стараемся.
- Ты помолчи! Еще не научился делать хорошо, а уже хочешь делать
плохо!
- Горе вы свое поднимаете, - медленно проговорил Всеслав, - жилище
для чужих богов из чужих земель.
- Ха! - перебил его молодой смерд. - Мы-то строим, а потом - вдруг
молния! Прилетел Сварожич - и... - Он осекся и уставился на что-то,
появившееся позади Всеслава. Волхв обернулся: в полупостроенный храм без
крыши медленно входил Кулик. Он остановился в проеме, строго оглядел
плотников, волхва.
Уходя из веси, Всеслав долго слышал позади стук секир. Кулик же,
вернувшись к своим, подозвал Опенка.
- Он волхв?
- Нет... Да! - поправился Переемщик.
- Где Род, он знает?
- Я видел, он накануне с Ором и Ратаем разговаривал...
- О чем?
- Не слышал, видел только.
Попин отошел, сел на бревна. Две бабы из веси принесли в миске
вареное мясо, корчагу пива и несколько хлебов, разложили еду на холстине.
Пьяный вирник ткнулся грязной рукой в миску, вытащил кусок мяса. Кулик
поморщился, однако промолчал. Потом он проговорил что-то византийцам,
вытер о холст руки, повернулся к вирнику.
- Ты русский, объясни нам: неужели они тут не понимают, что Иисус
выше всех богов?! Сколько я их спрашивал, ни один не может рассказать о
Велесе, Перуне, Макоши, других бесах. Я им о великом подвиге Христа
говорю, но они ясных истин не понимают, держатся за деревянных идолов или
- вон, показывают, солнце светит!
- Любят! - хмыкнул вирник.
- Но разум-то у них есть или нету?!
- Это народ лесной, моленья у ручья творят - дождя от него ищут. Им
что хочешь говори - не разумеют. У них ума нет, объяснений и уговоров не
поймут! Бить их надо, да посильнее, - и все!
Вирник обернулся, взял из рук Опенка полную кружку и, громко чмокая,
выпил.
Кулик обратился к своим:
- Этот пьяный осел опять говорит, что мы поступаем тут неверно.
Смердам ничего объяснить нельзя, бесполезно. Разум их еще не развит, и мир
они воспринимают лишь чувствами. Добро и зло понимают лишь на самом
животном уровне: холодно-жарко, больно-приятно... Это стадо без пастырей!
- Не надо слишком доверять этому воину, - произнес пожилой попин, -
он тоже русич. Но он и княжий дружинник, поэтому ему выгодно верить в
истину христианства. В душе же он, может быть, еще больший язычник, чем
все смерды.
- Пусть он язычник и лжехристианин, но говорит он верно. Мы объясняем
и объясняем этим полулюдям свет истины, но они не понимают ее. Сколько уже
дней и ночей я говорю им о величии и могуществе Христа, а до сих пор лишь
вон тот мерзавец делает вид, что воспринял новую веру, - мотнул головой в
сторону Опенка Кулик.
- Он плюнул на Рода, плюнет и на Христа.
- Да знаю я это - и плохо, конечно, что первым христианство воспринял
такой человек. Но, повторяю, мы поступаем неверно, так долго уговаривая
язычников. Епископ Михаил и князь Василий в Киеве за один день обратили в
веру тысячи; мы же этих зверей все убеждаем, но слова наши не проникают в
их тьму.
- Значит, надо остановиться и избрать иной путь, - заговорил третий
попин. - Я думаю, сейчас нужно во что бы то ни стало отыскать украденного
и скрытого ими кумира. Если не найдем, плохо будет. Храм святой
воздвигаем, но двоеверие сохранится. Из-за страха они станут приходить
сюда и покорно слушать наши проповеди, а потом пойдут в свои тайные
кумирни к идолам посмеются над нашими словами.
- Правильно это, но где искать Рода?
- Волхва их следует еще раз выпытать; старики с ним говорили, он при
нас извлек их из кладбища для языческого костра...
- Но он говорит, что волхвом себя не считает.
- Раз его смерды почитают за волхва, верят ему - значит, и мы
можем...
- Никому они не верят, даже своим бесам!
- Зачем же тогда прятали Рода?! Нет, этот волхв особый тут человек...
В Киеве был, по земле русской долго ходил. Вот если бы вместо тупого
Опенка мы обратили его, все пошло бы скорее!
Услышав свое имя, Опенок поспешно подошел к византийца.
- Чего надо?
- Мои братья хвалят тебя, - успокоил его Кулик. - Ты помнишь молитву,
которой я научил тебя?
Переемщик нахмурился, покосился на вирника.
- Знаю. Говорить надо так: "Верую во единого бога отца вседержителя,
творца небу и земли... Да не прельстят меня нецыи от еретик!" - он показал
рукой за спину, где опять остановили работу плотники.
- Правильно, ты на верном пути к истине. Постой! Тот лесной человек
действительно волхв?
- Верно так. Он и в огонь обращается, и в змею, - зашептал Переемщик,
оглянувшись на храм. - Он и был змеей-гадюкой, что Ора и Ратая изгубила! А
сперва подговорил их Рода схоронить! Убьете Соловья - эти, другие, сразу к
вам пойдут. Увидят, что Род не вступился за него!
- Наш Христос учит любви к ближнему...
- Тогда будете тут сидеть вечно!
- ...Но мы можем судить его, - спокойно продолжил Кулик, - он был в
дальних землях, видел Киев, значит, человек разумный. Но мы всенародно
посрамим его, покажем, что бесовская вера его и вон их - темна и
бессмысленна. Созовем всех смердов из здешних весей и на их глазах
разоблачим волхва-колдуна...
Видимо, только сейчас набредший на эту мысль попин стал пересказывать
ее единоверцам. Опенок покорно уставился на них, а вирник вдруг выругался
и уже тише проговорил: "Снова болтать собираются, дураки дурацкие!"
Разговор с попином скоро почти забылся, но Всеслав уже не сомневался,
что византийцы с крещением приступят к нему первому, ибо считают его
волхвом, значит, таким же попином при Роде, как они при своем Христе.
Его все подмывало уйти отсюда, переждать, пока иноверца отбудут
восвояси; но было ясно, что бежать ему уже некуда, если он хочет и впредь
жить вместе с людьми.
В избе беспокойства прибавилось; едва Всеслав переступил порог, он
увидел, что в светце горят три лучины [по русской примете, три горящие
одновременно лучины (свечи) предвещают покойника]. Волхв поспешно загасил
одну, осмотрелся.
На полу, рядом с печкой, на медвежьей шкуре, подтащенной туда, спали,
прижавшись друг к другу, мальчик и волк. Зверь первым почуял человека,
поднял голову и блеснул в полутьме клыками.
Вырастал волчонок быстро, он стал резвее, подвижнее - часто
неожиданно выскакивал из-под лавки и хватал за ноги Всеслава или мальчика
- охотился так. Теперь его выпускали во двор, но он не убегал в лес, хотя
выходил порой за ворота, подолгу смотрел на глухую темную чащу и изредка
неумело пытался выть.
Сейчас, обнюхав Всеслава, он вернулся на шкуру и снова пристроился к
спящему ребенку. Сидя на лавке, Соловей устало следил за ним, думал:
"Почему он родился волком, а я человеком? Мне посчастливилось или так
сделано по воле Рода?! Могло же быть иначе - я родился бы зверем, а ты
человеком!"
В незадвинутые окна ворвался ветер, задергалось пламя лучины,
проснулся и испуганно огляделся младший Всеслав.
- Ложись на полати, - тихо сказал Волхв, пошел на крыльцо.
На его избу надвигалась гроза. Слева, от невидимой отсюда реки,
стремительно неслись по темному небу тучи. Они цеплялись за верхушки
деревьев, раскачивая их, и потом останавливались над лесом. Тьма окружала
все вокруг - ни звезд, ни луны не было видно. В небесном мраке глухо
заворчал и тут же оглушительно треснул гром; Перунова стрела вонзилась
где-то рядом в землю...
Волхв поспешно вернулся, торопливо перевернул вверх дном все миски,
накрыл ушаты и корчаги, задвинул ставни [по древнерусскому поверью, злые
духи, гонимые громом и молнией, стараются укрыться в сосудах, поспешно
влетают в любое отверстие]. В избе стало тихо, но тут же снаружи
прогрохотал гром и будто толкнул крышу жилища. Соловей замер; долго было
тихо, затем отчетливо зашумел дождь, и его ровный шорох быстро окутал
избу.
Всеслав разделся; проходя к светцу гасить лучину, он заметил, что
мальчик улыбается чему-то во сне, и приостановился. Из дальних далей
памяти выплыло воспоминание о детских днях, когда он беспечно и покойно
лежал в отчем доме, а отец негромко напевал:
Ходит Сонко по улице,
носит спанье в рукавице,
