или даже кто-нибудь из пиратских властителей.
Кто-то окажется настолько могуч, что сможет превратить все население
Суука, всех грозных людей в смертоносные машины. Вычеканит из Суука
непреодолимую силу, страшный молот разрушения. Планета за планетой будет
погибать под ударами этого молота, а молот будет становиться все сильнее.
Кто-то в конце концов станет властелином всей вселенной.
Руиз еще дальше заглянул в это странное и страшное будущее. Ему
показалось, что в один прекрасный день вселенная станет одним огромным
организмом, разбросанным по планетам телом, которое будет служить только
одному мозгу. Вечному и неизменному.
Он подумал, кто же сможет быть этим абсолютным правителем. Он задним
числом понял, что его старинный приятель и враг Публий, создатель чудовищ,
хотел использовать именно эту возможность, захватить эту вершину эволюции.
- Император Всего, - прошептал сам себе Руиз, поняв наконец, что
именно имел в виду Публий.
Ему пришло в голову, что совершенно не важно, кто возьмет управление
страшной машиной генчей - конец все равно будет один и тот же. Если
машиной завладеет святой, все станут святыми. Если демон - все станут
порождениями ада. Но в любом случае, только одно существо останется во
вселенной, которое сможет чувствовать хорошее или скверное, все остальные
превратятся в машины из плоти и крови.
Рабство больше не сможет существовать, как он понял. Только разумных
существ можно превратить в рабов. Разве это не было бы в своем роде
благом?
Руиз резко затряс головой. Он чувствовал, как тени заполоняют его
разум, и он попытался перестать думать. Он не в состоянии был дышать.
Его осенила последняя страшная мысль. Что, если все это один раз уже
случалось в истории, так давно, что память об этом изгладилась из сознания
людей? Что, если древнее божество-сознание устало в один прекрасный день
от своей абсолютной власти и сказало своему телу: "Иди и поступай, как
знаешь!"? Если так, то чему же удивляться в том, что человеческое
поведение столь иррационально и сложно?
- Руиз, Руиз, - говорил Сомнир, пытаясь прорваться сквозь нарастающее
отвращение Руиза. - Пожалуйста, успокойся. Займись тем делом, которое тебя
ждет: надо выжить, убежать... а потом только разрушить машину.
Голос библиотекаря вдруг показался слабее, словно древние механизмы
шлема окончательно испортились.
- Хорошо, - медленно сказал Руиз. - Ты мне можешь что-нибудь еще
сказать? Что-то, что может мне в этом деле пригодиться?
Сомнир прокашлялся, и Руиз удивился тому, что электронный призрак
издает такие звуки.
- Привычки тела остаются с человеком, Руиз, - сказал Сомнир. - Ну да
ладно, это не важно. Ты понимаешь, в чем состоит явление мозгового огня?
- До некоторой степени, - ответил Руиз.
- Тогда краткое резюме: феромонные испарения большого количества
генчей, собравшихся в замкнутом пространстве с ограниченным запасом
воздуха, вызывают у незащищенных людей мощные искажения восприятия,
подобные, но не совсем, тем развлекательным наркотикам, которые иногда
принимают для удовольствия. Главным образом разница состоит в следующем:
видения и искажения, вызываемые мозговым огнем, порождаются не совсем в
мозгу пораженного существа. Феромонная сеть несет в себе информацию о том,
какие искажения и галлюцинации последуют. Видения могут быть навязаны
объединенными усилиями генчей или могут относиться к прошедшим событиям,
вернувшимся, словно эхо, сквозь столетия или годы.
В своем теперешнем состоянии Руиз не почувствовал особого отвращения
к словам Сомнира и его описанию мозгового огня. Насколько могли эти ужасы
оказаться страшнее того, что он недавно испытал в действительности?
- Что-нибудь еще?
- Не будь таким спокойным, Руиз Ав, - сказал Сомнир, в чьем голосе
теперь звучали нотки нетерпения и гнева. - Если ты доберешься до анклава,
возьми с собой запас чистого воздуха. Если запас кончится, будь готов
увидеть вещи не менее страшные, чем те, что ты недавно видел на Родериго.
Помни, что родериганцы, какими бы страшными и нечеловеческими они ни
казались бы, не могут совершить ничего, что сравнилось бы по злодейству с
тем, что может совершить Машина-Орфей. И помни, что Родериго -
всего-навсего заштатный, богом забытый островок, не столь уж и населенный,
на маленькой заштатной планетке.
Относительно мозгового огня: помни, что генчи в основном
руководствуются в жизни обонянием. Главным вспомогательным органом служит
зрительный канал с многочисленными глазами. Поэтому мозговой огонь главным
образом искажает для людей картину именно видимого мира. Слуховые
галлюцинации весьма слабы в сравнении со зрительными, поэтому, если ты
что-либо услышишь четко и ясно, ты можешь принять с чистой совестью, что
это и есть реальность.
- Понимаю, - ответил Руиз.
- Наконец, найти машину будет совсем не так легко. Обрати самое
пристальное внимание, пока я буду тебе рассказывать все, что мы знаем о
топографии анклава.
Сомнир долго говорил, создавая в сознании Руиза своеобразную
ментальную карту, время от времени останавливаясь, чтобы оценить,
насколько хорошо Руиз все запомнил. Его голос становился слабее, а
статические шумы и помехи все сильнее.
- Шлем все больше выходит из строя, - сказал Сомнир. - Тебе должно
хватить того, что я уже успел тебе рассказать. - Последовала долгая пауза,
такая длинная, что Руиз успел подумать, что со шлемом все кончено. - Помни
про нас, - сказал наконец Сомнир.
- Всегда буду помнить, - сказал Руиз от всего сердца.
- Удачи! - голос Сомнира почти пропал. Тонкий и противный
гетеродиновый визг раздался в шлеме - и потом все пропало.
Руиз снял с головы ставший бесполезным механизм.
Низа стояла поблизости, глаза ее расширились от беспокойства.
- Что такое, Руиз?
Он сел.
- Очень плохие вести, Низа.
- Руиз, - сказала Низа еще настойчивее, - что это?
Руиз поднял на нее взгляд. Что творилось за этими такими красивыми
темными глазами, какие мысли проплывали там? Что за чувство оживляло ее
взгляд: человечное сострадание или присущий человеку расчет?
Он не мог рисковать, полагаясь на то, что расчета в ней нет, и
поэтому стал отвечать уклончиво.
- Положение стало очень трудным, - ответил он.
- А раньше оно каким было? - спросила она.
- Ты права, - ответил он. - Ну хорошо, нам надо собираться, это уж
обязательно.
Он встал, и его помятые ребра вспыхнули болью. Он встал на колени
возле Желтого листа и расстегнул оставшиеся застежки шлема. Когда он
содрал с нее шлем, голова ее замоталась из стороны в сторону, словно у
птицы со свернутой шеей. Лицо ее в смерти оставалось таким же
бесстрастным, каким было и при жизни, глаза холодно и неподвижно смотрели,
рот был слегка открыт.
Желудок его задергался в спазмах, когда ему представилось то, что он
должен был делать дальше. Рядом, возле него, был кусок обвалившейся стены,
хороший увесистый камень. Он поднял его и нанес удар по черепу гетмана.
Кость разлетелась, и некогда красивая голова была страшно изуродована. Он
услышал, как тошнит Низу, и почувствовал, что ему самому почти так же
тошно.
Но он взял вибронож и вскрыл череп, разрезая кость вдоль разломов.
Потом он прорезал мозг, пока не нашел синаптический отсоединитель, черный
овоид, от которого тянулась тоненькая ниточка псевдонерва.
- Очень плохо, - сказал он с сожалением. - Я-то надеялся, что они
пользовались каким-нибудь электромеханическим устройством, которое можно
было бы использовать против Геджаса.
Он хотел было раздавить это устройство, но потом подумал, уж не
содержит ли оно каких-нибудь деталей, позволяющих проследить, что с ним
происходит. Он дочиста вытер овоид о жесткие волосы гетмана и передал его
Низе.
- Положи это в карман. Кто знает? Вдруг это тебе пригодится.
Он перекатил тело и стал поворачивать запоры, которые держали спину
брони, прикрепляя ее к грудному пластрону, потом стал снимать детали брони
с трупа.
- Что ты теперь делаешь, Руиз? - спросила неспокойно Низа.
Он посмотрел на нее и увидел, как она побледнела.
- Я как раз подбираю тебе твой новый гардероб.
Ему было приятно, что она не стала немедленно истерически
протестовать. Она секунду постояла неподвижно, а потом неуверенно кивнула.
- Понятно, - ответила она.
- Это для нас единственный шанс подойти к Геджасу, как я думаю, -
ответил он. Броня уже лежала небольшой кучкой возле Желтого листа, которая
сразу же стала казаться меньше и незначительнее, как это всегда происходит
с трупами.
Когда с тела было снято все, что необходимо, Руиз встал и подал Низе
первый фрагмент брони. Она взяла ее. Видимо, она смотрела, как он это
делал, потому что она надела набедренный пояс без колебаний и уверенно.
- Хорошо, - сказал Руиз. Низа была чуть меньше гетмана ростом, но ее
мешковатый комбинезон вполне успешно займет пространство внутри брони,
чтобы разница перестала быть заметной. Груди ее были больше, но грудная
клетка не так развита и мускулиста, как у гетмана, поэтому пластрон сидел
на ней вполне правильно.
Она быстро оделась, не тратя лишних движений, и Руиз понял, как
хорошо ему от ее спокойствия, - неважно, откуда она его черпает.
Когда она справилась с застежками, если не считать шлема, она
остановилась и посмотрела на Руиза.
- Ты думаешь, это получится?
- Надеюсь, - сказал Руиз, - это все, что я смог придумать.
Она нахмурилась.
- Я хочу задать тебе один вопрос, Руиз.
- А нельзя подождать более подходящего случая?
Она покачала своей красивой головой.
- Другого случая может и не представиться, Руиз. Твоя удача не может
сопутствовать тебе вечно. Ты и вправду думаешь все эти ужасные вещи,
которые ты говорил тогда, в лагере? Ты говорил очень убедительно.
Руиз резко отрицательно покачал головой.
- Да нет же... нет. Как ты могла так подумать? Это было, необходимо,
чтобы не дать родериганцам понять, как высоко я тебя ценю и насколько
тобой дорожу. Они использовали бы это для того, чтобы уничтожить нас
обоих.
Он посмотрел на нее и вспомнил те замечательные минуты, которые они
делили вместе. Он почувствовал, как опасные слезы слабости застилают его
глаза.
Она посмотрела в сторону, отведя взгляд, словно ей стало неловко за
него.
- Но это была правда, то, что ты сказал про мою смерть в Биддеруме?
Да? Понимаешь, мне кажется, я всегда знала, что я была мертва, когда ты
меня нашел. И что ты дал мне вторую жизнь. Я всегда знала. Иногда я
спрашиваю себя, может быть, ты дал мне и вторую душу? Мне кажется, я не
могу понять сама себя.
Он не знал, что ей ответить.
Наконец она сказала:
- Я понимаю, ты не можешь мне ничего рассказать. Я знаю, что ты не
всегда уверен и в своей душе.
- Это правда, - сказал он мрачно, - Низа... Я хочу попросить твоего
прощения за то, что ударил тебя там... на Родериго.
- Я уверена, что ты считал это необходимым.
- Да, в этом-то все и дело...
- Тогда зачем извиняться?
Он попытался улыбнуться.
- Это тяжелым камнем упало мне на сердце.
Она пожала плечами.
- И что, по-твоему, я должна с этим сделать?
- Не знаю, - сказал он смиренно. - Видимо, ничего уже не сделаешь.
Она посмотрела на него странным взглядом, в котором читались сразу и
гнев, и жалость.
Он не мог вынести этого взгляда, поэтому закрыл глаза, не желая даже
знать, что говорит ему этот взгляд.
