Если вы хорошо пороетесь на полках, вы отыщете стихи, не вошедшие ни
в один сборник, не значащиеся ни в одном каталоге. Их писали в мгновения,
в подаренные секунды, куда я втискивал свои годы, сжимая их до пяти минут.
Что поделаешь, на большее сил не хватало... Но мне казалось, что игра
стоит свеч, что искусство требует жертв - а оказалось, что жертв требуют
все. Одни жертвы ничего не требуют.
Я видел, как вы берете книги в руки. Вы мне подходите, дорогой мой,
это наивно, глупо, но я скоро умру, и пора задуматься о наследнике.
Наследнике всего, что у меня есть, и креста моего в том числе. Не спешите
ответить. Идите домой, подумайте, спишите все на маразм старого идиота,
выпейте водки и забудьте. Но если списать не удастся - тогда приходите. Я
буду ждать. Всего хорошего, молодой человек. Поверьте, мне непривычно так
обращаться к почти сверстнику, но иначе это выглядело бы нелепо... Идите.
Всю неделю я бродил кругами возле его квартала, проклиная свою
впечатлительность и мягкотелость. Любая попытка сосредоточиться на словах
Ильи Аркадьевича вызывала тошноту и головокружение. Я взрослый человек,
без пяти минут кандидат, без пяти... Без пяти минут. Взаймы.
На восьмой день я зашел в знакомый двор.
Два красномордых детины в ватниках курили подле обшарпанного голубого
автобуса. Морщинистые старушки любопытно разглядывали черные с золотом
ленты на немногочисленных венках, их глазки неприлично сияли.
Родственники, соседи, да минует нас чаша сия, пьем без тоста, чужие
люди... Я кинулся по лестнице. Меня пропускали, сторонились, сзади
слышалось: "Который?.. этот самый... Родня? Нет... да пусть подавится,
кому эта макулатура надобна..."
В старом кабинете с занавешенным зеркалом никого не было. На столе
стояла чашка недопитого чая, рядом лежало... Рядом лежало завещание,
придавленное тяжелым пресс-папье. Библиотека завещалась мне. В здравом уме
и трезвой памяти. Или наоборот. Мне. И желтый листок с пятью небрежными
иероглифами и коряво записанным переводом.
Кто строил храм, тот умер.
Ветер столетий пронзает душу.
Падаю в мох вместе со снегом.
Генри Лайон ОЛДИ
РАЗОРВАННЫЙ КРУГ
Они знали - игра стоит свеч.
В.Высоцкий
Старый "линкольн" стоял на пригорке, плотно упершись в землю всеми
шестью колесами, и из-под его капота доносилось угрожающее рычание
прогревающегося мотора. Его возбуждал острый пряный запах самки - сложная
смесь отработанного топлива и нагревшегося металла - но между ним и
стройной голубой "тойотой" стоял соперник. "Линкольн" заворчал, и заднее
колесо выбросило комья сухой земли. Это были его охотничьи угодья. Это
должна быть его самка.
Соперник, молодой массивный "мерс", круто развернулся, и лучи его фар
ударили в лобовое стекло "линкольна". "Мерс" был молод, силен и
самоуверен. Он взревел и, выставив тупой широкий бампер, ринулся вверх по
склону. Эта глупость его и погубила. Глупость и молодость. Когда ревущий
"мерс" оказался совсем рядом, старый "линкольн" сделал вид, что
подставляет под удар левую фару, и в ту же секунду резко оттолкнулся всеми
левыми колесами от земли, становясь боком. Не успевший затормозить "мерс"
прошел притирку к вертикально поднявшемуся днищу. В следующее мгновение
вся многотонная тяжесть хозяина здешних мест уже рушилась на открытый
капот и солнечные батареи противника, тщетно пытавшегося удержаться на
крутом склоне. Некоторое время старый "линкольн" небрежно ездил вокруг
останков поверженного врага, хрустя битым стеклом, пофыркивая и изредка
ударяя в груду металла ребристым носом с фигуркой серебряного тигра в
центре. У тигра была отбита передняя лапа, но это "линкольну" даже
нравилось. Потом, не оборачиваясь, он развернулся и направился к своему
нынешнему логову. Он не включал никаких сигналов, не давал призывных
гудков - он и так знал, что голубая "тойота" покорно следует за ним. Он
был стар, этот потрепанный патриарх машин. Он был опытен. Но сейчас он
чувствовал себя молодым.
Год они прожили вместе. Она оказалась хрупкой, нежной и совершенно
неприспособленной для лесной жизни. Ему приходилось расчищать ей дорогу в
буреломах, следить за ямами и топкими местами, защищать ее от падающих
деревьев и бешеных слонов, с которыми лучше было не связываться...
Однажды на нее кинулся бродячий тигр и успел разбить лапой боковое
зеркальце. К этой травме прибавилась большая вмятина в боку, потому что
разъяренный "линкольн" раздавил полосатую кошку о ее корпус - ЕЕ корпус, а
не кошкин! - и долго еще ездил и ездил по кровавому месиву, ревом сирены
оповещая притихший лес о случившемся.
Потом он успокоился и выпустил боковые манипуляторы, расчленившие
останки зверя и утащившие куски в бак - для переработки в топливо.
Кстати, в этом заключалась еще одна проблема совместной жизни, о
которой старый "линкольн", идеально приспособленный для автономности, даже
и не подозревал. Маломощных солнечных батарей "тойоты" едва хватало на
три-четыре часа езды без заправки, а среда ее бака не могла питаться любой
клетчаткой - ей требовались особо изысканные, редкие блюда.
Два раза ему удавалось подкрадываться к человеческим поселениям и
угонять микротрактора - он с презрением относился к их бессмысленному
существованию и вовсе не возражал против того, чтобы попользоваться
ворованным топливом и частями их корявых тел. На третий раз по нему начали
стрелять из базуки, и он поспешил убраться, предчувствуя недоброе.
Раньше он не хотел вызывать недовольства двуногих. Не для того старый
"линкольн" сбегал из города, чтобы и здесь вести напряженную борьбу за
существование. Он хотел покоя, и нашел его, и если бы не голубая капризная
"тойота"... Может быть, это и называется "любовь"?..
...В то утро ему очень не хотелось отпускать ее одну. Смутное
предчувствие толкалось внутри, мотор барахлил, перегорела лампа правого
поворота - и после ее ухода он долго лежал в логове, грустно ворча и
покачивая угловой антенной.
К вечеру она не вернулась. А еще через час он услышал далекие
выстрелы и эхо залпа ракетных базук.
Он несся так, как не ездил никогда в жизни - не обращая внимания на
рытвины, подминая кустарник, разрывая цепкие объятия лиан... и все равно
он опоздал.
Она скорчилась на дымящейся, выгоревшей земле, внутренности ее были
разворочены прямым попаданием, и лишь неожиданно включившийся приемник
хрипло наигрывал какую-то легкомысленную песенку. Стоя за огромным
баньяном, он следил за людьми, ходившими вокруг ее тела,
фотографировавшими друг друга, перезаряжавшими свое оружие; и чувствовал,
как что-то страшное, незнакомое и требовательное поднимается в нем. Может
быть, это и называется - "ненависть"?..
Человек медленно шел по тропинке, с наслаждением вдыхая влажный
воздух джунглей. Он возвращался домой после прогулки по лесу. Человек
давно не был в родных местах, и сейчас, после двух лет отсутствия, ему
было приятно заново вспоминать заросшие тропинки, поляны и крутобокие
валуны. Все это время он жил в Нью-Кашмире со своей семьей, и вот,
наконец, смог получить отпуск и снова вернуться в родные места.
Человек раздвинул кусты и, выйдя на поляну, резко остановился, ощутив
на себе чей-то взгляд. Он быстро огляделся, держа ружье наготове, но
никого не увидел. Все так же щебетали птицы в ветвях деревьев, все так же
журчал неподалеку ручей. Все было спокойно.
"Показалось", - подумал человек, на всякий случай снимая ружье с
предохранителя. Он пересек поляну и вновь углубился в джунгли. Человек
старался думать о чем-нибудь другом, но неопределенная тревога не покидала
его. Поминутно оглядываясь, он время от времени ощущал на себе все тот же
тяжелый взгляд, и ему мерещилось глухое отдаленное ворчание.
Человек почти выбежал на открытое место, отошел метров на тридцать от
зеленой стены и только тогда перевел дух, опускаясь на землю.
"Совсем нервы ни к черту стали, - думал человек, - так скоро и до
привидений дойти можно..." Потом он немного посидел, пододвинул ружье, еще
разок глянул на джунгли - и увидел мчащийся на него огромный автомобиль.
Больше он не видел ничего.
...Человек сидел на диване спиной к окну, глядя невидящими глазами на
висевший на стене темный финский ковер, и думал о своем. Так прошло
полчаса.
Вывел его из этого состояния какой-то странный звук. Человек очнулся
и внимательно осмотрел комнату, но ничего особенного не обнаружил. Звук
повторился. Будто сломалось дерево... Человек глянул в окно, но там было
темно.
Человек опустился обратно на диван, вытер холодный пот со лба и
достал сигарету. Скрипнула дверь, и человек с ужасом уставился на нее.
Вошла жена.
- Что случилось? - спросила она. - Почему ты не спишь?
- Ничего, - ответил человек. - Сейчас выйду покурю... Иди ложись.
Он вышел во двор и прислонился спиной к стене дома. Чиркая спичкой,
он заметил пролом в изгороди и массивную тень, неподвижно замершую
напротив. Два желтых луча ослепили вскрикнувшего человека, и послышалось
рычание мотора.
В доме закричала женщина.
...Женщина лежала неподвижно, мужчина все тянулся к валявшемуся на
земле ружью, всякий раз отдергивая руку, когда рубчатое колесо проезжало
рядом.
Старый "линкольн" медлил. Он ездил по кругу, держа беспомощных людей
в центре, он заново смыкал этот бессмысленный, бесконечный круг, и ему
было скучно. Скучно и плохо.
Боль от утраты не отпускала его, и с каждым новым убийством она
становилась злее, острее, требуя новых смертей, а те в свою очередь...
Он еще немного помедлил, а потом круто развернулся и поехал в сторону
джунглей, разрывая порочный круг, устало волоча проколотую левую заднюю
шину, чувствуя ноющие пробоины, чувствуя собственную старость.
Он не видел, как мужчина все-таки дотянулся до ружья, и веселый
солнечный зайчик отразился от капота удалявшейся машины.
Зайчик лазерного прицела.
"Может быть, это и называется - смерть?" - успел подумать старый
"линкольн".
Генри Лайон ОЛДИ
ТИГР
Чтобы нарисовать сосну -
стань сосной.
Оити Мураноскэ проснулся и открыл глаза. Над ним покачивалась ветка,
слегка подсвеченная восходящим солнцем. На секунду Оити показалось, что он
лежит под старой вишней, посаженной еще его дедом, у себя дома. Но крик
попугая напомнил ему, что дом, давно брошенный дом, весьма далек от
глухой, забытой богом и людьми деревушки на севере Индии, куда он забрел в
своих странствиях.
Мимо прошел худощавый пожилой крестьянин в одних закатанных до колен
холщовых штанах. Он мельком взглянул на расположившегося под деревом Оити
и побрел дальше. К нему уже привыкли - он жил здесь почти неделю, но
вскоре собирался уходить. Он нигде не задерживался надолго.
Вот уже несколько лет Оити Мураноскэ бродил по свету. Он не знал, что
ищет. Новые люди, новые горы... Новое небо. И пока он шел, что-то менялось
внутри него, стремясь к пока еще неясной цели. Оити чувствовал, что он уже
близок к концу пути. Это может быть завтра. Или через месяц. Он не спешил
узнать.
С площади послышался шум и возбужденные голоса, и Оити направился
