любая неожиданность пройдет через Бродягу. Если пройдет.
Погрузившись в невеселые мысли, он пропустил тот момент, когда
горизонт вспух гигантским шрамом и прорвался медленно текущими шеренгами
низкорослых лошадок, ровно раскачивающих своих седоков, затянутых в
кожаные куртки с металлическими пластинами на груди. Спину упурки не
защищали - только трус поворачивается спиной к врагу.
Плохой исторический боевик. Слишком достоверный, и потому раздражающе
тягучий. Ряды нелепых потных статистов, вытоптанные и загаженные лошадьми
декорации, зелень, медь, охра. Дело лишь за пурпуром и кармином. Но за
ними дело не станет. Уже выехал вперед широкоплечий варвар, отличающийся
от соплеменников лишь высоким шлемом да трофейным гнедым иноходцем, уже
выбежали вслед за ним с полдюжины косматых старцев, увешанных костяными
амулетами от островерхих шапок до меховых сапог; уже прорезали напряжение
равновесия их визгливые голоса, сопровождаемые одобрительным похлопыванием
по коже седел всего упуркского воинства. Уже вырвался из городской дружины
невысокий сухощавый всадник и, подхлестнув своего вороного, оказался на
середине пока ничьей земли.
Всадник привстал на стременах, досадливым движением отбросил назад
выбившуюся из-под шишака прядь волос и махнул коротким мечом в сторону
степняков, обернувшись к хмурым лицам дружинников и беззвучно раскрывая
рот. И в это мгновение ты проклял все традиции и обычаи, приказывающие
начинать битвы эффектным жестом власть предержащих, потому что на вороном
коне выхватила свой маленький меч Аль-Хиро, Звезда и дочь Звезды, хрупкая
избалованная девочка с капризным изгибом губ. Ты отшатнулся от окна и
увидел пустую комнату. Старика в ней не было. Он ушел. Неслышно и недавно.
...Ты бежишь по ступеням винтовой лестницы, соскальзывая и хватаясь
за обдирающие руки перила, рискуя ежеминутно поломать себе все, что только
можно поломать, ты пытаешься восстановить дыхание, но вдох и выдох
сливаются в одну обжигающую смесь, и каждая ступень болью отдается в
воспаленных легких - ибо ты видел, как у самых копыт испуганно встающего
на дыбы вороного закрутились крохотные пылевые воронки и начали
расширяться, повинуясь взвизгиваниям вымерших шаманов, темнея и вырастая
стеной, отнимающей душу и дарящей послушание; ибо ты видел, видел пыль,
становящуюся Черным ветром.
...Ты бежишь по нескончаемым виткам, поворотам, изгибам, неслышно
шепча проклятия на всех известных тебе языках и наречиях, потому что крик
плотно заперт во вздувшемся горле - ибо ты вспомнил витраж, вспомнил,
наконец, слова, сказанные некогда веселым патриархом, любителем выпить и
рисовать смешные рожицы, вспомнил слова человека, плюющего на черный
ветер, и на красный ветер, и на все остальные ветра, не знающего, что
такое послушание, не имеющего четыре рода скота и забывающего записывать
свои слова не от легкомыслия, но от щедрости и спокойствия...
...Ты бежишь, скользишь, падаешь, вскакиваешь, - ибо ты знаешь, что
старый костлявый ироничный хрыч, обожающий вопросы без ответов, отлично
заваривающий чай, тоже нашел единственно возможные слова, не мог не найти,
и он будет говорить, будет держать проклятый ветер, хотя пределы сил его
изношенного тела отлично ведомы всем, в том числе и ему самому. Рукописи
не горят, храмы не рушатся, музыка продолжает звучать, но умирают люди, и
это стократ больнее, а в этом мире...
Растолкав остолбеневших дружинников, намного опередив задохнувшегося
Бродягу, ты вылетел в первые ряды и заметил далеко впереди сухую
сгорбленную фигуру, закрывающую лежащего на земле маленького хрупкого
всадника от нависшего финального занавеса Черного ветра, и услышал первые
слова, заставившие сошедшую с ума древнюю пыль дрогнуть и остановиться,
прислушиваясь...
...Соловьи на кипарисах и над озером луна,
Камень черный, камень белый, много выпил я вина,
Мне вчера бутылка пела громче сердца моего:
"Мир лишь луч от лика друга, все иное - тень его!"
Он держал Черный ветер, выцветший старый человек, не идущий по следам
древних, но ищущий то, что искали они; через пропасть лет ощутивший давно
мертвую радость давно мертвого патриарха, сумевший сделать ее своей, и
теперь чужие слова вновь оживали над замершей равниной, и темные крылья не
могли сойтись над ними и начинали понемногу светлеть...
...Виночерпия взлюбил я не сегодня, не вчера,
Не вчера и не сегодня пьяный с самого утра,
Я хожу и похваляюсь, что узнал я торжество:
"Мир лишь луч от лика друга, все иное - тень его!"
Никто не заметил короткого щелчка воловьей тетивы. Коренастый пожилой
лучник довольно ухмыльнулся, прищурившись на белое оперенье стрелы,
дрожащее у самых глаз старика. Ее хищное тонкое древко глубоко уходило под
выпирающую ключицу.
Магистр недоуменно огляделся вокруг, по-детски обиженно приоткрыв
рот. "Я... - прошептал он, - я..." Непослушные ноги подломились, страшная
пауза повисла в сгустившемся воздухе, снова наливавшемся томительной
чернотой, - и тогда ты рванулся с места, не надеясь успеть, успеть к
оседающему телу, и прошлый бег по бесконечной лестнице показался тебе
далеким и наивным, и в разучившейся дышать груди нашлась лазейка для
пронзительного крика на непривычно высокой ноте:
Я бродяга и трущобник, непутевый человек,
Все, чему я научился, все забыл теперь навек
Ради розовой усмешки и напева одного:
"Мир лишь луч от лика друга, все иное - тень его!"
Пыль осела, стали ясно различимы звериные скулы вождя на гнедом коне,
приплясывающем от нетерпения, смолкли отрывистые вопли шаманов - и в
открывшийся простор, свободный от Черного ветра, пошли упурки. Ты
наклонился и подхватил с земли слишком короткий и легкий для тебя меч
Аль-Хиро, понимая в последние секунды, что бежать и говорить ты еще смог,
но говорить и рубиться не может никто. И ныряя под копыта ржущих лошадей,
и снимая с седла особенно рьяного воина, ты знал, какие гибельные силы
выходят сейчас из-под контроля, и удивлялся, уворачиваясь от стрел,
удивлялся, рубя руки и головы - почему этот мир еще цел...
Передние ряды стали изгибаться полумесяцем, и в центре дуги мелькал
маленький узкий меч, и никто не мог пройти через неподвижно лежащую
девушку и старика, пытающегося приподняться на локте. Крылья ревущего
полумесяца смыкались все глубже, осатаневший мир почему-то стоял, и лишь
когда справа от тебя рухнул огромный разъяренный кочевник, уже достававший
твою спину длинным кривым клинком - ты понял причину равновесия.
Резкие косые удары кованого топора в руках Бродяги не так страшили
разбегавшихся упурков, как маска неподвижного застывшего лица с горящими
первобытной ненавистью глазами. Серповидное лезвие звенело о щиты и
доспехи, глухо вгрызалось в податливые тела, и бешеный ритм его взмахов
совпадал с витражом патриархов, недоговоренным молодым азартным гением три
года назад, совпадал до последней запятой - и он договаривал его сейчас,
забрызганный, как мясник на бойне, договаривал всем своим существом, всей
болью безрукого воина, глухого музыканта, немого Мастера, и когда Бродяга
поравнялся с тобой, ты понял, что пора.
...Вот иду я по могилам, где лежат мои друзья,
О любви спросить у мертвых неужели мне нельзя?
И кричит из ямы череп тайну гроба своего:
"Мир лишь луч от лика друга, все иное - тень его!"
Оскаленный гнедой иноходец боком налетел на замахнувшегося Бродягу,
литая быкоголовая булава опустилась на вздернутое плечо, заставив руку
бессильно упасть и выронить оружие. Вождь степей круто развернул коня,
разрывая ему губы, и ударил животное шпорами. Ты бросился к нему, но
увидел, что не тебя на этот раз ищет палица сына Кошоя. А вернуться назад,
зайдя в смятении боя слишком далеко, ты уже не успевал.
Магистр стоял на коленях, судорожно схватившись за проклятую стрелу,
пытаясь повернуться к склонившемуся над ним сутулому воину, в котором ты
изумленно узнал Верховного. Это к ним рвался Вождь степей, мучая коня,
топча своих же бойцов, не тратя времени на добивание вставшего на пути
Бродяги. И тогда Верховный взялся за древко стрелы и, повинуясь
беззвучному приказу, мучительно запрокидывая большую непокрытую голову, -
мощным рывком вырвал раздвоенный наконечник, забрызгивая кровью
причудливую гравировку тяжелого панциря.
Сухие пальцы, сжимавшие рану, побелели и напряглись, но старика еще
хватило на последний шепот...
...Под луною всколыхнулись в дымном озере струи,
На высоких кипарисах замолчали соловьи,
Лишь один запел так громко, тот, не певший ничего:
"Мир лишь луч от лика друга, все иное - тень его!"
Лопнувший седельный ремень звонко хлестнул по крупу, мотающий головой
гнедой отчаянно взвился в воздух - и родившийся в седле кочевник впервые в
жизни рухнул под копыта своего коня, под ребристые тяжкие подковы. И
услышав за спиной отрывистый крик Верховного, ощутив ровную дрожь под
ногами, ты позволил себе опуститься на вытоптанную землю, потому что время
витражей прошло. Потому что теперь последнее слово оставалось за
двинувшимися вперед городскими дружинами...
- Ты написал очень грустную сказку, - сказала жена, привычно
отбрасывая упавшую на глаза прядь волос.
Мастер улыбнулся.
- В следующий раз обязательно напишу веселую. В некотором царстве, в
некотором государстве... Обязательно.
Он знал, что не напишет. И что сегодня ночью будет кричать во сне, и
уйдет на кухню, и заварит густой дымящийся чай, медленно переливая его из
чайника в чашку и обратно, пока терпкий запах не растворит сонную тяжесть
сознания...
Пряный пар поднимался над шершавыми горячими краями чашки, обжигая
ладони, туманя зеленый прямоугольный камень на безымянном пальце, с
искусно вырезанной странной башней, напоминающей исполинский гриб - и
равнодушное солнце нависало над зеленью, медью, охрой, кармином изрытой
равнины, солнце свирепое, солнце грозящее, бога, в пространствах идущего,
лицо сумасшедшее... Зелень, медь, охра. Ты привстал и раздвинул шторы
окна. Солнце, сожги настоящее во имя грядущего, - но помилуй прошедшее!..
Крупные капли ударили по подоконнику. Пошел дождь.
Генри Лайон ОЛДИ
ВОСЬМОЙ КРУГ ПОДЗЕМКИ
...Эдди скользнул в вагон в последний момент, и гильотинные двери с
лязгом захлопнулись у него за спиной. Взвыла сирена, и поезд со свистом и
грохотом рванулся с места, мгновенно набрав скорость. Кто-то непроизвольно
вскрикнул, упав на шипастый подлокотник. Эдди только усмехнулся - этот
сойдет на первом-втором круге. Или погибнет. Подземка таких не терпит.
Перед глазами мелькнуло лицо того парня, там, наверху - разбитое,
искаженное болью и отчаянием, его собачий взгляд снизу вверх на занесшего
дубинку полицейского. Сам виноват - не успел перебежать на зеленый - и все
же...
...Затормозил поезд еще резче, чем стартовал, но на торчащие из
торцевой стены иглы на этот раз никто не наткнулся. Мгновение Эдди
раздумывал, стоит ли сейчас выходить, и эта пауза спасла ему жизнь.
Высокий парень в клетчатой ковбойке и обтягивающих узкие бедра синих
брюках рванулся к выходу - и нарвался на брейк-режим. Мелькнули створки
дверей, и парня рассекло пополам. Хлынула кровь, в полу распахнулась
черная пасть утилизатора, и обрубки тела рухнули вниз. Пол сомкнулся.
Брейк-режим срабатывает редко, особенно на первом круге, так что до
