немцам глубочайшие книги, какими только они вообще обладают, -
достаточное основание, чтобы немцы не поняли из них ни слова... Если
я в этом сочинении воюю с Вагнером - и мимоходом с одним немецким
<вкусом>, - если у меня есть суровые слова для байрейтского
кретинизма, то я менее всего хотел бы доставлять этим торжество
каким-либо другим музыкантам. Другие музыканты в сравнении с
Вагнером в счёт не идут. Дело вообще обстоит скверно. Гибель
является всеобщей. Болезнь коренится глубоко. Если Вагнер остаётся
именем для гибели музыки, как Бернини для гибели скульптуры, то всё
же он не является её причиной. Он только ускорил её tempo - конечно,
так, что стоишь с ужасом перед этим почти внезапным низвержением,
падением в бездну. У него была наивность decadence - это было его
превосходством. Он верил в него, он не останавливался ни перед какой
логикой decadence. Другие медлят - это отличает их. Больше ничего!..
Общее у Вагнера с <другими> - я перечислю: упадок организующей силы,
злоупотребление традиционными средствами без оправдывающей
способности, способности к цели; фабрикация фальшивых монет в
подражание великим формам, для которых нынче никто не является
достаточно сильным, гордым, самоуверенным, здоровым; чрезмерная
жизненность в самом маленьком; аффект во что бы то ни стало;
утончённость, как выражение оскудевшей жизни: всё более нервов
вместо мяса. - Я знаю лишь одного музыканта, который в состоянии ещё
нынче вырезать увертюру из цельного дерева - и никто его не знает...
Что нынче знаменито, то, по сравнению с Вагнером, создаёт не
<лучшую> музыку, а лишь более нерешительную, более безразличную -
более безразличную, потому что половина уничтожается тем, что
существует целое. А Вагнер был целым; а Вагнер был целой
испорченностью; а Вагнер был мужеством, волей, убеждением в
испорченности - что такое ещё Иоганнес Брамс!.. Его удача была
немецким недоразумением: его приняли за антагониста Вагнера -
нуждались в антагонисте! - Такие не создают необходимой музыки,
такие создают прежде всего слишком много музыки! - Если человек не
богат, то он должен быть достаточно гордым для бедности!.. Симпатия,
бесспорно внушаемая там и сям Брамсом, совершенно независимо от
этого партийного интереса, партийного недоразумения, была долго для
меня загадкой, - пока наконец почти случайно я не дознался, что он
действует на определённый тип людей. У него меланхолия
неспособности; он творит не от избытка, он жаждет избытка. Если
вычесть то, в чём он подражает, что он заимствует от великих старых
или экзотически-современных форм стиля - он мастер в копировании, -
то останется, как его собственное, тоска... Это угадывают тоскующие
и неудовлетворённые всех видов. Он является слишком мало личностью,
слишком мало центром... Это понимают <безличные>, периферические, -
они любят его за это. В особенности он является музыкантом
известного вида неудовлетворённых женщин. Пятьдесят шагов дальше - и
находишь вагнерианку - совершенно так же, как на пятьдесят шагов
далее Брамса находишь Вагнера, - вагнерианку, лучше отчеканенный,
более интересный, прежде всего более приятный тип. Брамс трогателен,
пока он тайно мечтает или скорбит о себе - в этом он <современен>, -
он становится холоден, он уже не привлекает нашего внимания, как
только делается наследником классиков... Брамса любят называть
наследником Бетховена - я не знаю более осторожного евфемизма. -
Всё, что заявляет нынче в музыке притязание на <высокий стиль>, в
силу этого фальшиво либо по отношению к нам, либо по отношению к
себе. Эта альтернатива наводит на размышления: именно, она заключает
в себе казуистику относительно ценности двух случаев. <Фальшиво по
отношению к нам>: против этого протестует инстинкт большинства - оно
не хочет быть обманутым; я лично, конечно, всё-таки предпочёл бы
этот тип другому (<фальшиво по отношению к себе>). Это мой вкус. -
Говоря понятнее, говоря для <нищих духом>: Брамс - или Вагнер...
Брамс не актёр. Можно подвести добрую часть других музыкантов под
понятие Брамс. Не скажу ни слова об умных обезьянах Вагнера,
например о Гольдмарке: с <Царицей Савской> человеку место в зверинце
- можно позволять себя показывать. - Нынче могут создавать хорошо,
создавать мастерски только маленькое. Только тут возможна честность.
- Но ничто не может излечить музыку в главном, от главного, от
фатальности быть выражением физиологического противоречия, - быть
современной. Самое лучшее обучение, самая совестливая выучка,
принципиальная интимность, даже изоляция в обществе старых мастеров
- всё это остаётся паллиативным, говоря точнее, иллюзорным, потому
что уже не имеешь в себе предусловий для этого; всё равно, будет ли
это сильная раса какого-нибудь Генделя или бьющая через край
животность какого-нибудь Россини. - Не каждый имеет право на каждого
учителя: это относится к целым векам. - Сама по себе не исключается
возможность, что где-нибудь в Европе ещё есть остатки более сильных
поколений, типично более несовременных людей: оттуда можно бы ещё
надеяться на запоздалую красоту и совершенство также и для музыки. В
лучшем случае то, что мы ещё можем увидеть, будут исключения. От
правила же, что испорченность главенствует, что испорченность
фатальна, не спасёт музыку никакой Бог. -
ЭПИЛОГ
- Удалимся в конце концов, чтобы передохнуть, на минуту из того
тесного мира, в котором заставляет пребывать дух всякий вопрос о
ценности личностей. У философа есть потребность вымыть руки, после
того как он так долго занимался <казусом Вагнер>. - Даю моё понятие
современного. - Каждое время имеет в своей мере силы также и меру
того, какие добродетели ему дозволены, какие запрещены. Либо оно
имеет добродетели восходящей жизни, - тогда оно противится в силу
самого глубокого основания добродетелям нисходящей жизни. Либо оно
само есть нисходящая жизнь, - тогда оно нуждается и в добродетелях
упадка, тогда оно ненавидит всё, что оправдывается только полнотою,
только чрезмерным богатством сил. Эстетика неразрывно связана с
этими биологическими предусловиями: есть эстетика decadence, есть и
классическая эстетика; <красота сама но себе> - это химера, как и
весь идеализм. - В более тесной сфере так называемых моральных
ценностей нельзя найти большего контраста, нежели мораль господ и
мораль христианских понятий о ценностях: последняя выросла на гнилой
насквозь почве ( - Евангелия приводят нам точь-в-точь те самые
физиологические типы, которые описывают романы Достоевского), мораль
господ (<римская>, <языческая>, <классическая>, <ренессанс>),
наоборот, является символическим языком удачности, восходящей жизни,
воли к власти как принципа жизни. Мораль господ утверждает так же
инстинктивно, как христианская отрицает (<Бог>, <тот мир>,
<самоотречение> - сплошь отрицания). Первая отдаёт вещам от своей
полноты - она прославляет, она украшает, она осмысливает мир, -
последняя делает ценность вещей беднее, бледнее, обезображивает их,
она отрицает мир. <Мир> - это христианское бранное слово. - Эти
формы контраста в оптике ценностей обе необходимы: это способы
смотреть, которым не поможешь никакими основаниями и опровержениями.
Не опровергнешь христианства, не опровергнешь болезни глаз. Что с
пессимизмом боролись, как с некоей философией, это было вершиной
учёного идиотизма. Понятия <истинный> и <ложный>, как мне кажется,
не имеют в оптике никакого смысла. - Против чего только и следует
защищаться, так это против фальши, против инстинктивного двуязычия,
не желающего чувствовать эти контрасты как контрасты: какова,
например, была воля Вагнера, который был не малым мастером в такой
фальши. Поглядывать исподтишка на мораль господ, на
аристократическую мораль ( - исландская сага является почти
важнейшим её документом - ) и при этом проповедовать противоположное
учение, учение о <евангелии низменных>, о потребности в спасении!..
Я удивляюсь, кстати сказать, скромности христиан, ходящих в Байрейт.
Я сам не вынес бы известных слов из уст какого-нибудь Вагнера. Есть
понятия, которым не место в Байрейте... Как? христианство,
состряпанное для вагнерианок, быть может, вагнерианками - ибо Вагнер
был в дни старости вполне feminini generis -? Повторяю, нынешние
христиане кажутся мне слишком скромными... Если Вагнер был
христианином, ну, тогда Лист, быть может, был отцом церкви! -
Потребности в спасении, сущности всех христианских потребностей,
нечего делать с такими шутами: она - самая честная форма выражения
decadence, самое убеждённое, самое мучительное подтверждение его в
возвышенных символах и приёмах. Христианин хочет освободиться от
себя. Le moi est toujours haissable. - Аристократическая мораль,
мораль господ, наоборот, коренится в торжествующем Да себе - она
есть самоподтверждение, самопрославление жизни, она также нуждается
в возвышенных символах и приёмах, но лишь <потому, что её сердце
слишком полно>. Всё прекрасное, всё великое искусство относится
сюда: сущность обоих - благодарность. С другой стороны, от неё
нельзя отделить инстинктивного отвращения к decadents, насмешки,
даже ужаса, вызываемого их символикой: это является почти её
доказательством. Знатный римлянин смотрел на христианство как на
foeda superstitio; напомню о том, как относился к кресту последний
немец с аристократическим вкусом, Гёте. Тщетно искать более
драгоценных, более необходимых контрастов Примечание 3 ...
- Но такая фальшь, как фальшь байрейтцев, не является нынче
исключением. Все мы знаем неэстетическое понятие христианского
юнкерства. Эта невинность среди контрастов, эта <чистая совесть> во
лжи скорее современна par excellence, этим почти определяется
современность. Современный человек представляет собою в
биологическом отношении противоречие ценностей, он сидит между двух
стульев, он говорит сразу Да и Нет. Что же удивительного, что именно
в наше время сама фальшь становится плотью и даже гением? что Вагнер
<жил среди нас>? Не без основания назвал я Вагнера Калиостро
современности... Но все мы неведомо для себя, против воли носим в
