<чистоте>; восхваляя целомудрие, удалилась она из испорченного мира!
- И мы поверили ей...
- Но вы меня не слушаете? Вы сами предпочитаете проблему Вагнера
проблеме Бизе? Да и я не умаляю её ценности, она имеет своё обаяние.
Проблема спасения - даже достопочтенная проблема. Вагнер ни над чем
так глубоко не задумывался, как над спасением: его опера есть опера
спасения. У него всегда кто-нибудь хочет быть спасённым: то юнец, то
девица - это его проблема. - И как богато варьирует он свой
лейтмотив! Какие удивительные, какие глубокомысленные отклонения!
Кто, если не Вагнер, учил нас, что невинность спасает с особенной
любовью интересных грешников? (случай в Тангейзере). Или что даже
вечный жид спасётся, станет оседлым, если женится? (случай в Летучем
голландце). Или что старые падшие женщины предпочитают быть
спасаемыми целомудренными юношами? (случай Кундри). Или что молодые
истерички больше всего любят, чтобы их спасал их врач? (случай в
Лоэнгрине). Или что красивые девушки больше всего любят, чтобы их
спасал рыцарь-вагнерианец? (случай в Мейстерзингерах). Или что также
и замужние женщины охотно приемлют спасение от рыцаря? (случай
Изольды). Или что <старого Бога>, скомпрометировавшего себя морально
во всех отношениях, спасает вольнодумец и имморалист? (случай в
<Кольце>). Подивитесь особенно этому последнему глубокомыслию!
Понимаете вы его? Я - остерегаюсь понять его... Что из названных
произведений можно извлечь ещё и другие учения, это я охотнее стал
бы доказывать, чем оспаривать. Что вагнеровский балет может довести
до отчаяния, - а также до добродетели! (ещё раз Тангейзер). Что
может иметь очень дурные последствия, если не ляжешь вовремя спать
(ещё раз Лоэнгрин). Что никогда не следует слишком точно знать, с
кем, собственно, вступил в брак (в третий раз Лоэнгрин). - Тристан и
Изольда прославляют совершенного супруга, у которого в известном
случае есть только один вопрос: <но почему вы не сказали мне этого
раньше? Ничего нет проще этого!> Ответ:
Этого я не могу тебе сказать;
и о чём ты спрашиваешь,
этого ты никогда не можешь узнать.
Лоэнгрин содержит в себе торжественное предостережение от
исследования и спрашивания. Вагнер защищает этим христианское
понятие <ты должен и обязан верить>. Знание есть преступление против
высшего, против священнейшего... Летучий голландец проповедует
возвышенное учение, что женщина привязывает и самого непостоянного,
на языке Вагнера, <спасает>. Тут мы позволим себе вопрос. Положим,
что это правда; разве это является уже вместе с тем и желательным? -
Что выйдет из <вечного жида>, которого боготворит и привязывает к
себе женщина? Он только перестанет быть вечным; он женится, он
перестаёт уже интересовать нас. Переводя на язык действительности:
опасность художников, гениев - а ведь это и есть <вечные жиды> -
кроется в женщине: обожающие женщины являются их гибелью. Почти ни у
кого нет достаточно характера, чтобы не быть погубленным -
<спасённым>, когда он чувствует, что к нему относятся как к богу -
он тотчас же опускается до женщины. Мужчина - трус перед всем
Вечно-Женственным; это знают бабёнки. - Во многих случаях женской
любви, и, быть может, как раз в самых выдающихся, любовь есть лишь
более тонкий паразитизм, внедрение себя в чужую душу, порою даже в
чужую плоть - ах! всегда с какими большими расходами для <хозяина>!
- -
Известна судьба Гёте в моралино-кислой стародевичьей Германии. Он
всегда казался немцам неприличным, он имел искренних поклонниц
только среди евреек. Шиллер, <благородный> Шиллер, прожужжавший им
уши высокими словами, - этот был им по сердцу. Что они ставили в
упрёк Гёте? <Гору Венеры>; и то, что он написал венецианские
эпиграммы. Уже Клопшток читал ему нравоучение; было время, когда
Гердер, говоря о Гёте, очень любил употреблять слово <Приап>. Даже
<Вильгельм Мейстер> считался лишь симптомом упадка, моральным
<обнищанием>. <Зверинец домашнего скота>, <ничтожество> героя в нём
раздражало, например, Нибура: он разражается в конце концов жалобой,
которую мог бы пропеть Битерольф: <Ничто не производит более
тягостного впечатления, чем если великий дух лишает себя крыльев и
ищет своей виртуозности в чём-нибудь гораздо более низменном,
отрекаясь от высшего>... Прежде же всего была возмущена высшая дева:
все маленькие дворы, всякого рода <Вартбурги> в Германии
открещивались от Гёте, от <нечистого духа> в Гёте. - Эту историю
Вагнер положил на музыку. Он спасает Гёте, это понятно само собой;
но так, что он вместе с тем благоразумно принимает сторону высшей
девы. Гёте спасается: молитва спасает его, высшая дева влечёт его
ввысь...
- Что подумал бы Гёте о Вагнере? - Гёте раз задал себе вопрос,
какова опасность, висящая над всеми романтиками: какова злополучная
участь романтиков? Его ответ: <подавиться от отрыгания жвачки
нравственных и религиозных абсурдов>. Короче: Парсифаль - - Философ
прибавляет к этому ещё эпилог. Святость - быть может, последнее из
высших ценностей, что ещё видит толпа и женщина, горизонт идеала для
всего, что от природы близоруко. Среди же философов, как и всякий
горизонт, простое непонимание, как бы запирание ворот перед тем, где
только начинается их мир, - их опасность, их идеал, их
желательность... Выражаясь учтивее: la philosophie ne suffit pas au
grand nombre. Il lui faut la saintete. -
4
- Я расскажу ещё историю <Кольца>. От относится сюда. Это тоже
история спасения: только на этот раз обретает спасение сам Вагнер. -
Вагнер половину своей жизни верил в революцию, как верил в неё
только какой-нибудь француз. Он искал её в рунических мифах, он
полагал, что нашёл в лице Зигфрида типичного революционера. -
<Откуда происходят все бедствия в мире?> - спросил себя Вагнер. От
<старых договоров> - ответил он, подобно всем идеологам революции.
По-немецки: от обычаев, законов, моралей, учреждений, от всего того,
на чём зиждется старый мир, старое общество. <Как устранить бедствия
из мира? Как упразднить старое общество?> Лишь объявлением войны
<договорам> (обычаю, морали). Это делает Зигфрид. Он начинает это
делать рано, очень рано: уже его возникновение есть объявление войны
морали - он рождается от прелюбодеяния, от кровосмешения: Не сага, а
Вагнер является изобретателем этой радикальной черты: в этом пункте
он поправил сагу... Зигфрид продолжает, как начал: он следует лишь
первому импульсу, он переворачивает вверх дном всё традиционное,
всякое уважение, всякий страх. Что не нравится ему, то он повергает
в прах. Он непочтительно ополчается на старых богов. Но главное
предприятие его сводится к тому, чтобы эмансипировать женщину, -
<освободить Брунгильду>... Зигфрид и Брунгильда; таинство свободной
любви; начало золотого века; сумерки богов старой морали - зло
уничтожено... Корабль Вагнера долго бежал весело по этому пути. Нет
сомнения, что Вагнер искал на нём свою высшую цель. - Что же
случилось? Несчастье. Корабль наскочил на риф; Вагнер застрял. Рифом
была шопенгауэровская философия; Вагнер застрял на противоположном
мировоззрении. Что положил он на музыку? Оптимизм. Вагнер устыдился.
К тому же ещё оптимизм, которому Шопенгауэр придал злостный эпитет,
- нечестивый оптимизм. Он устыдился ещё раз. Он долго раздумывал,
его положение казалось отчаянным... Наконец ему забрезжил выход:
риф, на котором он потерпел крушение, как? а если он объяснит его
как цель, как тайное намерение, как подлинный смысл своего
путешествия? Тут потерпеть крушение - это тоже была цель. Вепе
navigavi, cum naufragium feci... И он перевёл <Кольцо> на язык
Шопенгауэра. Всё покосилось, всё рушится, новый мир так же скверен,
как старый: Ничто, индийская Цирцея, манит... Брунгильде, которая по
прежнему замыслу должна была закончить песнею в честь свободной
любви, утешая мир социалистической утопией, с которой <всё станет
хорошим>, приходится теперь делать нечто другое. Она должна сначала
изучить Шопенгауэра; она должна переложить в стихи четвёртую книгу
<Мира как воли и представления>. Вагнер был спасён... Серьёзно, это
было спасение. Благодеяние, которым Вагнер обязан Шопенгауэру,
неизмеримо. Только философ decadence дал художнику decadence самого
себя - -
5
Художнику decadence - слово сказано. И с этого момента я становлюсь
серьёзным. Я далёк от того, чтобы безмятежно созерцать, как этот
decadent портит нам здоровье - и к тому же музыку! Человек ли вообще
Вагнер? Не болезнь ли он скорее? Он делает больным всё, к чему
прикасается, он сделал больною музыку -
Типичный decadent, который чувствует необходимость своего
испорченного вкуса, который заявляет в нём притязание на высший
вкус, который умеет заставить смотреть на свою испорченность как на
закон, как на прогресс, как на завершение.
И от этого не защищаются. Его сила обольщения достигает чудовищной
величины, вокруг него курится фимиам, ложное понимание его называет
себя <евангелием>, - он склонил на свою сторону отнюдь не только
нищих духом!
Мне хочется открыть немного окна. Воздуха! Больше воздуха! - -
Что в Германии обманываются насчёт Вагнера, это меня не удивляет.
Меня удивило бы противное. Немцы состряпали себе Вагнера, которому
они могут поклоняться: они ещё никогда не были психологами, их
благодарность выражается в том, что они ложно понимают. Но что
обманываются относительно Вагнера в Париже! где уже почти не
представляют собою ничего иного как психологов. И в
Санкт-Петербурге! где ещё отгадывают такие вещи, каких не отгадывают
даже в Париже. Как родствен должен быть Вагнер общему европейскому
decadence, если последний не чувствует в нём decadent! Он
принадлежит к нему: он его протагонист, его величайшее имя... Чтут
себя, когда превозносят до небес его. - Ибо уже то, что не
защищаются от него, есть признак decadence. Инстинкт ослаблен. Чего
следовало бы бояться, то привлекает. Подносят к устам то, что ещё
