друга, язык общения. А у каждого из нас этот язык был свой, во многом
непохожий на язык другого.
Не сразу сложилась у нас общая песня. Тем более что к дуэту нашему
присоединялись новые - детские - голоса, и наладить стройный хор из всего
этого многоголосья оказалось трудно. Так получилось, наверное, еще и потому,
что опыта жизни в большой семье у нас не было, и нам приходилось пробовать,
изобретать, мучиться там, где все должно бы получаться само собой.
Вот, допустим, одно время для нас было настоящей проблемой собрать всех к
столу. А все началось с... заботы о занятиях и делах каждого: дескать, дело
главнее еды. И пошло: пора обедать, а у всех еще какие-то дела неоконченные.
Обед стынет, я нервничаю... Так забота об одних вылилась в неуважение к труду
других. Вспомнили мы, как уважительно относились к еде - результату огромного
труда! - в больших крестьянских семьях, где помыслить не могли опоздать к
столу, и не только из-за того, что есть хотелось, или потому, что за стол не
пустят: совестно было опаздывать, когда другие ждут. Нам пришлось
возвращаться к этому естественному и единственно верному отношению к еде. Но
это оказалось потруднее, чем с самого начала организовать все, как должно
быть. Теперь надо было разъяснять, просить, не пускать за стол опоздавших -
морока, да и только.
Грустно, что подобные, в общем-то элементарные, правила общения нам пришлось
постигать методом проб и ошибок. Бывало, что и безусловно хорошее доводили до
своей противоположности.
Решили, например: никому никаких лучших кусков. Делили на всех поровну:
торты, дорогие фрукты, шоколадки и т.д. Получилось вроде все правильно: никто
не в обиде, и никто в одиночку ничего вкусного не съест, обязательно другим
оставит.
Мы были довольны: справедливость и забота налицо. А вышло как в песне:
"Хорошо-то, хорошо, да ничего хорошего". Стала я замечать, что уж слишком
старательно начали следить ребята за точностью дележа, чтоб никому не
досталось ни больше, ни меньше. Меня такая скрупулезность покоробила
раз-другой. Потом начала раздражать все больше: запахло какой-то мелочностью,
счетами... Никому не приходило в голову, что дележ этот, по сути,
несправедлив: и маленьким и большим доставалось поровну, но малыши могли и не
справиться со своей порцией, а старшим явно хотелось еще. Конечно, отдавали
свое другому, но тогда, когда самому уже не хочется. Получалось: "На тебе,
боже, что нам негоже". Вот так забота!
Снова пришлось искать, как же от этого избавиться. Стали мы делать иначе:
папа режет торт, например, на заметно неравные части:
- Кому самый большой?
- Дедушке, - предлагаю я.
- А с этой красивой розой?
- Маме? - полуспращивает кто-то из малышей.
- Конечно, молодец! - одобряет папа. - А вот эти, с шоколадками?
- Папе!
- Нет, - говорит папа, - давайте их девочкам отдадим. Согласны, мужчины?
Сестренки смущены и обрадованы вниманием, а "мужчинам" приятно проявить
великодушие: они тоже довольны. Конечно, сразу все гладко не получалось, но
поворот к нужному был сделан, и как радостно было услышать:
- Пусть Алеше три конфетки, а нам по две - он же большой. - Или: - Мам, отдай
мое яблоко малышам - им нужней.
И надо было видеть глаза ребят при этом - радостные, доброжелательные. Счеты
сеяли рознь, а забота вызывала расположение, протягивала ниточки дружбы.
Б.П.: Я думаю, что лучше всего, когда забота о других проявляется в деле, а
не в говорении. Потратить время, силы, нервы ради того, чтобы реально помочь
кому-то, - вот что нужно прежде всего. Очень крепко нам всем надо задуматься
об этом, если мы хотим, чтобы росли наши дети отзывчивыми и заботливыми не
только на словах. Вот что говорил по этому поводу Роберт Оуэн: "Дети должны
стараться сделать счастливыми своих товарищей. Это правило должно быть первым
и последним словом всякого воспитания". "Сделать счастливыми", а не просто
сочувствовать и говорить добрые слова.
Л.А.: Но одно другому не должно мешать! Плохо, если сочувствие только на
словах, но иногда и доброе слово - одно слово! - может человеку помочь. И
непросто это - найти его вовремя. Когда расстроишься, так хочется, чтобы
кто-то подошел, утешил, спел по-дружески: "Капитан, капитан, улыбнитесь!" -
это ведь тоже забота, делающая людей счастливыми.
Хочется мне рассказать еще об одной нашей ошибке, которая добавила нам
хлопот.
Старшим детям было уже лет по семь-восемь, когда я заметила, что все чаще в
нашем доме слышится: "Но я же занят!" - "У меня важное дело, а ты..." - "Мне
так почитать хочется..." - Я, меня, мне... Это понемногу стало настораживать
меня: почему такое заметное внимание к самому себе, своим делам и своим
заботам - как бы отстаивание себя среди других. Откуда это взялось? Казалось
бы, к детям мы всегда внимательны, и наша жизнь для них тоже далеко не
безразлична. Мы дружны, все любим друг друга, и вот такое... Почему?
Одну из причин этого я увидела вот в чем. Мы довольно длительное время не
догадывались о простом: каждый, даже самый крошечный, человек нуждается в
таком времени, когда он полностью предоставлен сам себе, его не дергают, к
нему ни с чем не лезут, то есть ему не грозит вторжение извне. И чем старше
становится человек, тем нужнее ему это неприкосновенное время. Мы были
уверены, что уж чего-чего, а свободы у наших детей хоть отбавляй - сплошная
самостоятельность. Так оно и было, но при этом мы, взрослые, считали себя
вправе в любое время, в любой момент, например, позвать: "Оля, иди ко мне!"
Или что-то поручить: "Антон, сходи в магазин". Или просто: "Ты мне нужен", -
независимо от того, чем занят тот, кого зовешь. Так же делали и ребята по
отношению друг к другу.
Да и сами мы, взрослые, тоже фактически не имели этого необходимого
неприкосновенного времени: ребята могли прибежать к каждому из нас во время
серьезной работы, разговора, чтения, и мы считали нужным прервать свое
занятие и выслушивать их, исподволь испытывая при этом некоторую досаду и
раздражение: ведь прервали на самом интересном месте.
Но мы терпели, ибо считали: это и есть свобода и равноправие. А получалась
элементарная бесцеремонность и неуважение к делу и времени друг друга. Это не
могло не привести к раздражительности, какой-то нервозности в отношениях. В
доме появилась еле уловимая, а потом все более отчетливая тенденция
защищаться, отстоять себя. Вот и появилось: "Не мешайте, пожалуйста, у меня
столько еще дел!", "Ну почему я7 Я и так не успеваю" и т.д. и т.п.
Этого в значительной степени можно было бы избежать, если бы с самого начала
установить такой порядок: занятого человека отвлекать без крайней
необходимости не следует. Это тоже проявление той самой заботы, в которой
нуждается и большой и маленький человек.
Да, забота может проявляться по-разному, но главное, мне кажется, заключается
в том, что надо очень хорошо понимать того, кому хочешь помочь - словом ли,
делом ли - все равно. Иначе забота может обернуться обидой. Вот я и вернулась
к тому же, с чего начинала: важно понимать друг друга, находить общий язык
каждому со всеми: сначала в семье, потом в школе, во дворе, на улице - везде.
Этому приходится учиться все время. И тем успешнее постигаешь эту трудную
науку жизни, чем неравнодушное и добрее относишься к людям, чем интереснее
для тебя своеобразие каждого человека, его непохожесть на других. В этом
интересе и уважении к людям и состоит, по-моему, секрет общительности,
контактности - очень нужного в жизни свойства.
Микроб тщеславия
Нас часто спрашивают: "Общительны ли ваши дети?", или так: не заносчивы ли
они, не считают ли себя выше остальных, поскольку растут эдакими
знаменитостями чуть ли не с пеленок?
Что говорить, опасность такая была. Вообще микроб тщеславия и зазнайства
очень силен: чуть зазеваешься, он уже тут как тут - сидит и погоняет: ты
должен быть впереди... ты можешь быть лучше всех... ты самый, самый, самый...
Для этого надо просто несколько раз сказать э т о себе и своему чаду. А
дальше пойдет: "Алик, покажи тетям и дядям...", "Вовочка знает уже пятнадцать
букв, а ты...", "Посмотрите, как он рисует, - талант!", "Что вы, только в
английскую школу!" "Ну, конечно, отличник..." - это голоса родителей. А вот и
голос сына: "Куда ты лезешь, медали не для таких, как ты" - так он может
сказать своему однокласснику, а может только подумать - такие дети вежливости
как раз обучены наравне с эгоизмом и бессердечием.
Если бы у нас был один ребенок, наверное, мы не справились бы с этой коварной
болезнью. Я очень хорошо помню это ощущение: мой ребенок особый,
необыкновенный; все остальные дети не то, совсем не то! И вот что страшно!
Все это на уровне подсознания, почти инстинкта, поэтому с этим трудно
бороться. Но вот родился второй, третий... ощущение чуда хоть и осталось, но
перестало сосредоточиваться на одном, вошло в нормальные рамки материнской
любви, конечно, пристрастной, но негипертрофированной. Тогда появилась другая
опасность: звание "вундеркиндов". Это словечко прилипло к нам надолго. Наши
дети стали казаться необыкновенными некоторым из наших гостей, знакомых. Вот
это было и вовсе ни к чему. Мы стали замечать, что при гостях наши "звезды"
(их тогда было трое) и ходить начинают как-то не так, и улыбаться слишком
часто, и показывать свои физкультурные упражнения, как бы оказывая
снисхождение присутствующим, - все это в степени пока небольшой, но все-таки
заметной. Ого! Когда я это обнаружила, решила твердо: никаких показов и
демонстраций, надо прекратить этот хоровод вокруг ребят.
Б.П.: Но было уже поздно! Как мама ни настаивала на этом, мне не позволяла
совесть отказать многим людям, которые уже тогда приходили в наш дом
посмотреть спортснаряды, кубики, игры и, конечно, самих малышей. Ведь это
была не просто любопытствующая публика, а люди, действительно очень
нуждающиеся в совете и помощи. Впрочем, мы и сами нуждались в
доброжелательном взгляде со стороны, в дружеской поддержке. Ну как им можно
было отказать?! Я не видел большой беды в том, что ребята покажут свои
достижения, - ведь все дети это очень любят. Тем более что это было нужно
тем, кто у нас бывал, нужно людям. Тогда мы договорились: никаких сверхпохвал
- дело обыкновенное - были бы у других детей те же условия, они бы
развивались так же или еще лучше. Гостей мы просили не слишком восхищаться и
воздерживаться от эпитетов в превосходной степени. Не всегда получалось, как
хотелось бы, но все же профилактика эта не пропала даром: ребятишки
кривляться отучились. Это, конечно, не сняло проблемы полностью, сложности
остались, но мы были теперь начеку.
Отчасти в целях этой профилактики я часто организовывал и соревнования наших
малышей с соседскими ребятишками: по бегу, прыжкам, метанию, гимнастическим
упражнениям. Наши обычно были сильней в гимнастике, а в беге и прыжках
побеждали не всегда, в метании же и вовсе отставали. Не обходилось без слез,
но зато ребята усваивали, что они не "самые-самые-самые", что и другие тоже
молодцы. Между прочим, эти соревнования и меня научили быть посдержаннее в
похвалах и объективнее в оценках: секундомер, бесстрастен и одинаков по
отношению ко всем.
Ходили к нам окрестные ребятишки и без всяких соревнований: кто в мастерской
повозиться, кто на турнике или кольцах позаниматься, кто просто поиграть. Мы
их не стесняли и в их занятия старались не вмешиваться, но наблюдали изредка:
как там наши ребята среди остальных, более старших? Удивляло нас то, что они
себя ни младшими, ни слабыми считать не хотели - играли, а если приходилось,
и ссорились на равных правах. Я говорю в прошедшем времени, потому что те, о
ком речь, уже выросли. Но то же повторяется сейчас и с младшими их
сестренками и братишкой, которые своих старших очень любят, но внешней
почтительности к ним не проявляют и никакой зависимости от них не испытывают.
По-прежнему ходят к нам ребята со всей округи, приезжают родители с детьми
всех возрастов. Контакты с ними налаживаются быстро, хотя бывают, конечно, и
