Таргитай ахнул:
-- Это же верная погибель!
Олег промолчал, в темноте Таргитай услышал хруст пальцев, тяжелое
дыхание, словно волхва засасывала топь, а он хватался за острые стебли.
-- От волхва к волхву передается, что на болотах живут какие-то люди.
Их так и кличут: дрягва, дряговичи, болотники. Больше о них ничего не
знаю.
-- Думаешь, примут? Чужаков положено убивать сразу.
-- Здесь мы уже мертвые,-- ответил Олег едва слышно.
Долго лежали молча. Таргитай прислушивался к скребущимся звукам по ту
сторону стен дома. Заскрипело крыльцо, кто-то попытался раздвинуть ставни.
-- Почему не допустили до обряда? -- спросил он.-- А если бы я
прошел?
В темноте Олег шлепал по мокрому от слез лицу, вытирал щеки. Ответил
прерывающимся голосом, как после долгого плача:
-- Даже из отобранных проходят не все. Булгак вон третий раз идет.
Терзают жутко, поверь! Только человек с каменным сердцем может
оборачиваться волком, затем снова принимать человечью личину. Сколько
потеряли, не счесть! Большой соблазн остаться волком навеки...
Таргитай не поверил:
-- Что ты мелешь?
-- Тарх, волком жить спокойнее. Наша жизнь невыносима. Злые силы
прижимают человека к стене, а податься некуда! Иной сдается слабости...
Да-да, перекидывается волком.
-- Пройдя Обряд?
-- Даже камень со временем трескается, рассыпается в песок.
-- Вот куда делся мой любимый вуй Ждан!
-- Падать легко, подниматься трудно. Для того и придуман Обряд, чтобы
удержать...
За стеной прошел кто-то огромный, тяжелый. В трубе охнуло, зашуршало.
Тьма сгустилась, стало тяжелее дышать. С нагретых валунов несся храп
Тараса, тихонько постанывала Росланиха.
-- Олег, разве мы были с берами одним народом?
Олег ответил сразу, даже всхлипывать перестал:
-- Беры жили могучим племенем. Обитали в пещерах, не в логах. Никакой
зверь не знал, встречаясь в Лесу с бером, разорвет или угостит ягодами.
Беры могли сбрасывать шкуру, ходили на задних лапах, разговаривали... Я не
дознался, почему разделились на беров-зверей и беров-людей. Теперь нам
запрещено даже упоминать о них, чтобы отрезать дорогу назад.
-- А они знают?
-- Смутно помнят. И мы помним. Охотимся, как на зверей, но поминаем,
просим прощенья у убитых, устраиваем комоедины, медвежьи праздники. Но
беры звереют все больше, а нам завещано раздувать священный огонь, что
заронил в наши души великий Род... Ты спишь?
Таргитай задвигался на жесткой лавке, устраивая кости, ответил
несчастным голосом:
-- Светает...
Между плотно закрытыми ставнями медленно светлела узкая полоска.
Мягкие заботливые руки укрывали его толстыми шкурами. Таргитай сладко
засопел, перевернулся на другой бок, собираясь проспать до обеда, как
вдруг выплыло беспощадное: сегодня изгнание! Он поплотнее зажмурил глаза,
стараясь снова погрузиться в сладкий мир грез, где он был самым сильным,
самым смелым, умелым, легко побивал упырей, даже вытаскивал из подземного
мира за хвост Ящера...
Руки тормошили, голос матери сказал печально:
-- Вставай, чадушко...
Донеслось сиплое, бурчащее:
-- Чадушко... Исчадие, а не чадо! До какого позора довел мою седую
голову! Вставай, Тарх. Хуже, если поднимут другие.
Не поднимаясь, Таргитай приоткрыл один глаз. Соседняя лавка была
пуста. В дверном косяке торчала секира Мрака, на рукояти висела раздутая
торба. Свисали кожаные лямки, которых вчера еще не было. Дед пришил, чтобы
внук мог нести на спине, высвободив руки.
Таргитай обреченно опустил босые ноги на пол. Солнечный свет падал в
окно, наискось деля землянку. Мать хлопотала у огня, дед Тарас сидел на
лавке, свесив ноги.
-- Сегодня? -- спросил Таргитай убито.-- Хотя бы завтра...
Дед слез, натужно покряхтывая, поманил Таргитая. Они вылезли наверх,
Таргитай зажмурился от яркого света. Плечи передернулись от утренней
свежести. Дед Тарас остался в дверном проеме, закрываясь ладонью от
слепящего солнца. Таргитай не сразу разглядел перед их землянкой странные
серые хлопья.
-- Зришь? -- сипло спросили сзади.
Таргитай подпрыгнул от испуга. Покрасневшие глаза деда неотрывно
смотрели на пепел. Там четко выделялись следы чудовищных трехпалых лап.
-- Что это? -- прошептал Таргитай.
-- Помысли сам,-- ответил дед мертвым голосом.
Он зашел сбоку, стараясь не наступить на отпечатки. Седые космы
бровей сдвинулись на переносице, старческие слезящиеся глаза болезненно
щурились. Он украдкой посмотрел по сторонам, но деревня была пуста.
-- Следопыт из тебя как из моей задницы молот,-- проговорил дед,-- но
такие следы поймешь даже ты, недотепа.
Колени Таргитая начали трястись, зубы застучали. Следы чересчур
велики. Даже у глухаря, самой крупной птицы на свете, лапа впятеро мельче.
Прилетели птицы из неведомых краев?
Он украдкой взглянул на потемневшее лицо деда. Нет, их деревня в
суровом мире, где чудес не бывает.
-- Навьи,-- сказал дед дрогнувшим голосом.-- Вчера не зря посыпал
пеплом! Было у меня предчувствие, было! Видать, вот-вот уйду, раз уже
начинаю... Прилетели, клятые, заглядывали в окна. Хорошо, ставни сам
делал, тебе не доверил. Да и заклятия Боромир наложил.
-- Дед, что мне теперь? -- прошептал Таргитай в смертельном страхе,
пугливо огляделся.
Поляну заливал яркий солнечный свет. Свежеотесанные бревна с резными
ликами богов блестят как сосульки, дупла закрыты щитами из дубовых досок.
С них строго смотрят выпученными глазами древние птицы Сирин и Алконост,
охраняя жилища от злых чар. Вдали бежит ватага мальчишек, с хрустом ломая
тонкий ледок в лужах. Прошла от Реки одинокая баба, жмурясь от солнца, а
ведра раскачиваются так, что половину расплещет по дороге, дуреха.
-- Сейчас у них власти еще нет,-- буркнул дед.-- А вот с заходом
солнца чары Боромира ослабнут! Навьи чуют изгоев, прилетели за поживой.
-- За мной?
-- За всяким, кто слаб.
Таргитай уронил голову, вернулся. Мать запихивала в торбу ломти мяса,
сала, сушеную рыбину, причитала, что мал мешок, лучше бы ей самой пойти в
дальнюю путь-дорогу со своим непутевым младшеньким...
Добро, подумал Таргитай, что ключи от вирыя хранит кукушка. Ворота
после долгой зимы распахиваются лишь на девятый день весны, когда кукушка
выпускает жаворонка -- сказочную птаху, что первой вылетает из вирыя. До
этого времени властвуют навьи. Никакие запреты, заклятия, просьбы не
останавливают. Добро, зимой боятся морозов, не прилетают, но сейчас уже
сороковой день весны!
-- Навьи сильнее? -- спросил он тоскливо.-- Кривда сильнее Правды?
Почему же нам велят быть добрыми? Ведь побеждает тот, кто бьет в спину,
ниже пояса, дает подножку... Как Правда уцелевает в таком неравном бою?
Тарас вошел следом, тяжело передвигая непослушные ноги, опустился на
лавку.
-- Не всякий волхв тебе ответит, внучек... Знаю лишь, что век от веку
Правды становится больше. Великая загадка! Но ты думай о делах попроще.
Одевайся, бери мешок. Чую, Громобой с охотниками не ушли в Лес. Если они в
селе, это не к добру! Не к добру.
Таргитай набросил на плечи душегрейку из волчьей шкуры. Руки от плеч
остались голыми, но шкура толстая, плотная, а мех густой и длинный. Не
простой волк расстался со шкурой, но чтобы навеки уйти от волчьего мира,
надо убивать все волчье, даже если в волчьей личине узнаешь родного брата.
Так велели волхвы, которые знают прошлое и умеют заглядывать в будущее.
Дед сказал тоскливо:
-- Удался ты и ростом, и силой... Почему лень родилась раньше тебя?
Ты был еще в пеленках, она -- с теленка. Надевай пояс, бери секиру. Надо
выйти пораньше. Авось успеете дотемна приблудиться куда-нибудь...
Сверху скрипнуло, хлынул яркий свет. Сверху спустился высокий парень
с кудрявой бородкой. Таргитай не сразу узнал Олега: молодой волхв сменил
выделанный из тонких шкур балахон на короткую душегрейку и штаны из
лосиной кожи. На широком поясе висели ножи, баклажка, из-за плеч
выглядывал туго набитый мешок. Он и в балахоне казался худым, а сейчас
длинные тонкие руки вовсе торчали жалобно, ребра выпирали, а ноги были
худые как жерди.
-- Ой ты гой еси,-- сказал он блеклым голосом.-- Нет, уже не гой, а
изгой. Здравствуйте, дедушка Тарас! Здравствуйте, тетя Росланиха. Исполать
вам. Тарх, ты готов? Надо уходить, иначе... иначе я не смогу!
Губы его прыгали, глаза были красные, воспаленные, под ними висели,
как сети с рыбой, темные мешки.
Таргитай обнялся с дедом, поцеловал мать, низко поклонился красному
углу. Олег уже подхватил его торбу и секиру Мрака, шагнул к двери.
Таргитай в последний миг метнулся к схованке, выхватил любимую свирель.
Дед бросил сердито:
-- Брось, дурень! Она-то довела тебя до беды.
Таргитай заколебался, прижал свирель к груди. Олег сказал резко:
-- В дальней дороге и свое ухо будет тяжелым! Выбрось.
Мать сказала сквозь слезы:
-- Оставь ее, сыночек... Не до песен. И девок не встретишь.
Таргитай съежился, положил свирель на лавку. В крышу громко и
бесцеремонно постучали. Заслоняя солнце, грозно мелькнуло темное лицо с
ощеренным ртом.
-- Торопят,-- напомнил дед.
Перед их землянкой стояли мужики, женщины, дети. В их глазах
светилось жадное любопытство. Раздвигая люд, как могучий тур раздвигает
телят, вперед тяжело шагнул Мрак. Коротко оглядев изгоев, хмыкнул. Олега
хлопнул по плечу, едва не вогнав в землю. Таргитая обнял, прогудел
сочувствующе:
-- Не держи зла. Для них это час праведного возмездия.
Обнимая за плечи, повел прочь с поляны. Навстречу несло холодным
дыханием Реки. Олег топал сзади, суетливо подбрасывая на плечах мешок, что
сползал набок. Мрак покосился на людей, те шли следом, напомнил:
-- Не злись. Не злись, понял?
Сзади судорожно вздохнул Олег. Таргитай прошептал потрясенно, едва
сдерживаясь, чтобы не зареветь:
-- За что? За что так ненавидят?
-- Они месили грязь в болотах, лазали за медом, падали, рвали штаны в
буреломах, бегали за лосями, турами... А ты сладко ел, мягко спал, играл
да пел. Теперь всякий чувствует себя отомщенным. Племя должно жить,
Тарх... Они правы.
Он оглянулся на бредущего по пятам Олега:
-- Я сегодня пытался уговорить Боромира и Громобоя.
-- Что они ответили?
-- Обычаи писаны для всех. Другим неповадно будет! А Громобой
добавил, что мои дни тают быстрее, чем снег весной.
Большая Поляна осталась позади, они остановились на пригорке. Впереди
за Рекой поднималась плотная стена Леса. Над верхушками деревьев
пронеслась стая ворон, зловеще каркая, роняя перья. Мрак прижал Таргитая к
широкой, как дверь, груди, отстранил, глядя с хмурым сочувствием.
Олег суетился, бил ладонями по нашитым карманам, щупал пояс,
выворачивал шею, пытаясь увидеть свой мешок, а Таргитай замер, внезапно
забыв о себе.
Мрак! Охотники перекидывались волками в полнолуние, к утру обретали
прежнюю личину. Иным удавалось в любую ночь, если луна -- солнце мертвяков
и оборотней -- светила ярко. Рыскали в Лесу, не зная страха, сильные и
вольные. Возвращались под утро, но тяжела жизнь человека, и все охотнее
оборачивались волками, все труднее возвращались в трудную жизнь людей...
Прибежит, бывало, огромный зверь к родному крыльцу, грянется о
промерзлую землю, но вздымается тем же зверем... Снова и снова бьется
оземь. Так и уходит в Лес. Не раз жена находила утром на пороге замерзшего
волка с жутко оскаленной пастью.
Мрак еще с той зимы оборачивался волком в любую лунную ночь. В эту
