остановился, слушал.
-- Зерван,-- услышал Гонта,-- он и есть бог всего сущего... Он
существовал всегда, даже когда не было ни звезд, ни воздуха, ни солнца.
Тысячи лет он был в пустоте, скучал, томился, но сам был хоть и могучим,
но... гм...
-- Вроде Додона,-- сказал кто-то со смешком.-- Царствует, но правят
другие.
-- Вот-вот,-- продолжил старик. Струны запели печальнее, а голос
возвысился: -- и тогда страстно возжаждал, чтобы родился сын Ормазд,
призванный сотворить нечто иное. Но сам же сомневался, слишком несбыточное
затеял, и от этих сомнений вместе с Ормаздом зародился и Ахриман. Зерван
дал слово... кому-кому, себе, конечно!.. передать власть над миром тому,
кто родится первым. Ормазд уловил мысли Зервана и поделился ими с
Ахриманом. Тот поспешно разорвал чрево Зервана и вышел первым, к тому же
еще и назвался Ормаздом. Зерван ужаснулся, сразу все поняв, но слово не
воробей, и вынуждено уступил всю власть Ахриману... Правда, только на
девять тысяч лет, а потом власть должна перейти к Ормазду, которому
предстоит все исправить, что натворил Ахриман за те девять тысяч лет. И
тогда Ахриман создал этот мир, в котором мы живем!
Он печально умолк. Струна еще вибрировала в густом воздухе, когда
один молодой воин спросил с надеждой:
-- Мне дед говорил, что мы все еще живем в царстве зла Ахримана. Но,
может быть, его власть за это время уже кончилась? И воцарился праведный
Ормазд?
Старый воин ткнул его кулаком в бок:
-- Пей, дурень. Даже, если воцарится, то, думаешь, за день или год
все исправит?
-- Что напакостит один,-- сказал другой,-- там сто человек убирать
будут. Ломать не строить!
А Ховрах, знающий и битый жизнью, рассмеялся:
-- Дурень этот Ормазд, если ждет, что Ахриман уступит власть! Да еще
после того, как девять тысяч лет укреплял, обзаводился сторонниками. Да и
вы дурни, если верите! Миром правит Ахриман, он и будет править.
Их взоры обратились к Мраку, как зачинателю, а теперь и предводителю
похода. Тот проворчал:
-- Ховрах прав, миром правит Чернобог, как бы в какой стране не
назывался. И добром власть не отдаст. А вы бы отдали? Но насчет того, что
и будет править, это еще надо посмотреть... Только вы, ребята, костры
гасите. Пойдем сейчас -- две трети уцелеют. Выступим утром -- поляжет
больше половины. Промедлим еще чуть -- нас уничтожат всех.
Воины поспешно хватали с горячих камней ломти мяса, а женщины уже
бросились к коням. Одна тут же помчалась к лагерю поляниц. Другие стояли в
ожидании, их взгляды были обращены на Медею.
Царица подошла к Мраку вплотную. Он невольно смотрел ей в лицо,
потому что Медея смотрела неотрывно, ее губы подрагивали. Наконец она
проговорила негромко:
-- Выступаем. Но я хочу, чтобы было кому нас вести.
Глаза ее стали холодными и жестокими. Она повелительно кивнула
кому-то за спиной Мрака. Он ощутил неладное, начал оборачиваться. Тут же
что-то холодное набросили сверху, на голову обрушился удар. В черепе
взорвалось болью. Он зарычал, попытался схватить кого-то, но руки
царапнули воздух.
Он упал на колени, и последнее, что помнил, это десятки рук, что
беспощадно вязали ремнями так туго, что вскоре должен умереть от застоя
крови!
Глава 30
Перед тем как ступить в воду, женщины-волхвы трижды бросали топор в
воздух. Сообща всматривались в блики, и все три раза снова предсказали то
же самое. Первый, кто ступит во владения Горного Волка с оружием,
погибнет. Погибнет еще до захода солнца.
Поляницы поглядывали и на разбухший багровый шар, что уже коснулся
краем черной земли, медленно сползал, сплющиваясь от собственной тяжести.
Даже люди Гонты, отважные до дурости и бесшабашные до святости, мялись и
поглядывали друг на друга. Всегда готовые к смерти, сейчас бледнели. Даже
присутствие женщин, перед которыми обычно выпячиваешь грудь и подтягиваешь
живот, сейчас не действовало.
Ховрах с топором в руках вошел в воду, завопил исступленно:
-- Так неужели мы отступим?
В воду входили все новые отряды поляниц, начали подталкивать
передних. Ховрах посветлел лицом, решение найдено нечаянно, но все же
найдено. Сейчас все решится само собой. Задние надавят на передних...
Со стороны шатра раздался разъяренный вопль. Полог с треском
отдернулся. В багровых лучах солнца возникла гигантская фигура воина,
массивного и широкого, как в плечах, так и в поясе. Он был в полном
доспехе, щит висел на сгибе левой руки, в высоко вскинутой правой руке
хищно блистал меч. Длинная серебряная борода блестела в лучах заходящего
солнца, и казалось, что по ней бегут струйки крови.
-- Гакон,-- пробормотал Ховрах изумленно.-- Я ж упоил так, что рачки
ползал!
-- Старый черт,-- ругнулся Гонта, но в голосе разбойника было
восхищение.-- Без него ни одна драка не обходится.
-- На этот раз и рачки, как говорит Ховрах, не уползти,-- бросила
Медея.
-- Похоже, потому и спешит.
Гакон, все еще не переставая рассыпать проклятия, как на головы
врага, так и друзей, что не разбудили, не снарядили, бегом заспешил с
холма к реке.
Брызги взлетели выше головы. Он ревел как бешеный бык, ругался, орал,
вызывал на бой, с каждым шагом продвигался все дальше в реку. За ним
следили понимающе, хотя в сердце каждого копошился гадкий червячок
облегчения. Ему, Гакону, все одно вот-вот сгинуть. И так дожил до вон
какой седой бороды, хоть и слепой, в то время как молодые здоровые мужики
гибнут словно мухи в метель.
Гакон был уже вблизи рокового берега, как вдруг оступился в подводной
ямке, с воплем рухнул, подняв столб брызг до небес, а когда поднялся,
мокрый и злой, то потерял направление и зашагал вдоль реки. Течение же в
эту жару почти остановилась, река напоминала заснувшее болото.
Ему закричали, заорали, подсказывая, где берег. Гакон встрепенулся,
лицо озарила свирепая радость. С боевым кличем укрылся щитом и, выставив
для удара меч, бросился в сторону кричавших, явно приняв за врагов.
-- Разбегайся! -- заорал Ховрах дико.-- Зашибет, старый дурак!
Гакон несся к берегу в столбе бьющей из воды крови, так выглядели с
берега расцвеченные заходящем солнцем брызги. Они взлетали выше головы, и
Гакон весь блестел как в чешуе сказочной рыбы. Серебряные волосы трепал
ветер, рот был разинут в злом крике.
Разбойники и поляницы прыснули врассыпную, лишь трое-четверо
остались, выставив щиты. Гакон выбежал на пологий берег с легкостью
мальчишки. Шипастая булава угрожающе завертелась над головой. Вокруг
прыгали смельчаки, орали, они-де свои, но распаленный близкой кровью Гакон
слышал только собственный рев. Булава неожиданно ударила в подставленный
щит, и смельчак полетел на землю с выбитой из плеча рукой. От щита
брызнули щепки.
-- Слава! -- орал Гакон ликующе.-- Бей!.. Круши!..
Гонта сам пытался как-то ухватить Гакона за руку с булавой, но старый
витязь двигался быстро и неожиданно, булава с такой скоростью распарывала
воздух, что тот ревел как в трубе при вьюге. Стоял треск, люди
вскрикивали, Гакон торжествующе хохотал, бил и крушил. Деревянные щиты
превращались в обломки, бронзовые сминались, а их хозяева с криками боли
откатывались в сторону, ибо этот зверь наступит -- кишки вылезут.
В Гакона начали метать боевые гири, молоты. Он яростно ревел, орал,
Гонта сам вздрогнул и присел, когда огромный молот, брошенный издалека, с
силой шарахнул старика по голове. Шлем отозвался гулом, Гакон пошатнулся,
руки с огромной булавой и великанским щитом начали опускаться. Колени
подогнулись, он сгорбился, закачался, и к нему бросились обрадованные
разбойники и поляницы. И тут Гакон тряхнул головой, взревел гулко под
железной маской. Булава со страшной силой описала вокруг него длинную
дугу. Послышался частый стук металла по живому, крики боли. Сбитые с ног
люди отлетали как щепки.
Гонта, Медея и Ховрах попятились, их спешно закрыли двойной стеной
щитов разбойники и поляницы. Тут же всех оглушил могучий рев Гакона, над
стеной щитов взлетела страшная булава, пошел треск, вопли, крики боли,
дикий хохот старика.
-- Гакон! -- орал Гонта.-- Гакон, старый бес!
-- Гакон!!! -- завопила Медея таким пронзительным голосом, что Гонта
отскочил в испуге.-- Гакон, это мы!.. Свои!.. Враги на том берегу!
Гакон ломился сквозь заслон из человеческих тел как вепрь через
кустарник. Поляницы падали, уползали, как и разбойники, уже появились
раненые, всюду стоял крик. Гакона уговаривали, орали, в него летели уже и
боевые топоры, дротики, камни, старый витязь отряхивался как пес после
купания, пер напролом, бил и крушил подставленные щиты, рвал веревки, что
бросали со всех сторон, и уже был в двух шагах от Гонты и Медеи, когда
Ховрах приложил ладони ко рту и заорал дико:
-- Гакон!.. Гакон, это я -- Ховрах!
Гакон остановился, но булава попрежнему распарывала воздух во всех
направлениях. Еще два щита разлетелись вдребезги, когда наконец густой
голос из-под шлема прорычал:
-- А ты что здесь делаешь?
-- Это свои, дурень! -- заорал Ховрах.
Гакон чуть замедлил размахи, теперь стало видно с какой быстротой
булава распарывает воздух вокруг старого витязя:
-- Опять свои?
-- Снова! -- заорал Ховрах. Он ткнул Гонту и Медею под ребра и те
тоже заорали, завизжали, срывая голоса. Гакон в нерешительности замедлил
вращение булавы, но и теперь еще окружала сверкающей стеной из металла
толщиной с детскую голову.
-- А где не свои? -- осведомился он.
-- По ту сторону,-- завопил Ховрах.-- Но ежели тебя видели, то уже
разбегаются!
Гакон с тяжким вздохом опустил булаву. Могучая грудь тяжело
вздымалась. Голос из-под шлема донесся неузнаваемый от горечи:
-- Совсем ослаб... И драться не начал, а уже язык на плече.
Гонта посмотрел на его путь, заполненный разбитыми щитами, ранеными и
ушибленными, сломанными копьями, смятыми шлемами. Плечи зябко
передернулись:
-- Слава богам, такие богатыри уже вымирают.
Ховрах бросил одобрительно:
-- Молодец Гакон! Бей своих, дабы чужие боялись.
В глазах Медеи было больше восторга, чем страха. Гонта нахмурился, а
Ховрах обнял Гакона за плечи и повел к шатрам. Гакон на полдороге
освободился, заспорили, потом повернули к реке.
Они были у самой воды, когда со стороны шатра Медеи прогремел
озлобленный крик. Шатер затрясся, медленно повалился. С треском
разорвалась ткань, в прореху выпал связанный человек. Он дергался, и с
каждым движением лопались ремни, веревки, как клочья тумана разлетелись
обрывки рыбацкой сети. Он поднялся во весь рост, страшный, всклокоченный,
багровый от усилий. Уже только уцелевшие ремни врезались в тело, но было
видно как подаются, затем все услышали треск. Как тонкие гадюки,
коснувшиеся огня, так и ремни отскакивали от его тела.
Он наощупь выудил из-под цветной ткани шатра палицу, выпрямился. Лицо
в крупных каплях пота, обнаженная грудь блестела, а мышцы на могучих руках
перекатывались, будто огромные змеи заглатывали зайцев.
Ховрах побелел:
-- Ну, сейчас этот кинется...
Он с торопливой обреченностью вошел в воду, замешкался, и, обгоняя
его, молодой разбойник по кличке Беляк, прыгнул вперед, поднял столбы
брызг, пронесся через всю речушку как молодой олень и выбежал на чужой
берег с криком:
-- Что жизнь?.. Жила бы честь!
Теперь подошвы его сапог попирали землю Горного Волка, он был молод и
красив, лицо стало ясным, словно засветилось изнутри, а глаза блестели
