она была внучкой самого Соломона, с усилием составила слова:
-- Я человек... А ты?
Он захохотал, показал зубы, огромности которых позавидовал
бы и конь.
-- Это я человек! А ты для человека слишком... гм...
мелковата.
Она сказала дрожащим голоском:
-- Это ты чересчур огромен. Таких людей не бывает! Ты
древний бог?
Его глаза сощурились. Рассвет разгорался, и она с
изумлением увидела, что глаза этого страшного великана
синие-синие, какие просто не могут быть у человека. С губ
сорвался новый могучий рык:
-- Я?
-- Ну, не наш, а бог этих земель... Ты не можешь быть
человеком.
Ее трясло от ужаса, он может ее съесть прямо сейчас, вон
какие зубы, хоть и крупные, как у коня, но острые, будто
волчьи, а клыки торчат такие, что кабан помер бы от зависти.
-- Это ты не можешь, -- возразил он грохочущим голосом. --
Только не пойму, почему ты вылезла из-под земли? Такие должны
быть с крылышками. И летать, летать... На тебе мяса не больше
чем на гусе. Еще бы перьев... Правда, запах-то, запах!
Его взгляд стал задумчивым. Она смотрела во все глаза на
него, в его жуткое лицо, и только краем сознания отмечала, что
взгляд уже не упирается в стены, вдали видны деревья дубовой
рощи, а слева от плеча великана далеко-далеко прочерчивает
светлеющее небо стена града, которую отсюда не должно быть
видно вовсе.
-- Нет на мне перьев, -- ответила она твердо. -- Я
пряталась в подполе. Я простая иудейка.
Его глаза расширились:
-- Трое суток?
-- Да.
Он покачал головой:
-- Удивительный народ. Любой из нас уже вышел бы навстречу
смерти, но прятаться столько не стал бы. Один этот запах...
-- Я и вышла, -- сказала она твердо. -- Ты можешь убить
меня, можешь сделать все, что хочешь. Я сама буду служить тебе,
тумана, сырости.
Он там в яме.
Великан насмешливо сощурился:
-- Может быть, пусть там и остается?
-- Нет, -- воскликнула она с отчаянием. -- Я люблю своего
отца. Вам, варварам, не понять. Спаси его! И я стану твоей
рабыней.
Он подумал, сказал с непониманием:
-- Да ты и так моя рабыня. Если решу, что тебе стоит жить.
А нет -- удавлю, чтоб под ногами не пищало.
От страха и усталости в голове у нее шумело, смерть в
самом деле не казалась страшной. Но тогда умрет и отец, который
воспитал ее сам, когда умерла мать...
-- Рабыни по клятве стоят дороже, -- возразила она. --
Меня не надо водить на веревке. Не надо запирать! Слово держит
крепче любых оков.
Великан смотрел насмешливо, потом в синих глазах появилось
что-то вроде понимания. Прорычал:
-- Это верно.
-- Помоги...
-- Клянешься?
-- Клянусь, -- ответила она с легкостью. Скиф не понимает,
что клясться перед ним все равно что давать клятвы домашнему
скоту. -- Помоги отцу, а я стану твоей рабыней! И буду
выполнять все твои прихоти.
Он смерил ее задумчивым взором:
-- Да как ты будешь их выполнять... такая крохотная? Но я
возьму тебя, чтобы ребята рты пораскрывали. Таких игрушечных
женщин еще никто не видывал!.. Правда, отмывать придется
до-о-о-лго.
Он поднялся, и она едва не упала с бревна, задирая голову.
Конь повернул удлиненную голову, он выглядел умнее этого скифа,
великан что-то казал ему, и конь удовлетворенно фыркнул, побрел
дальше.
-- Это я игрушечная?
-- Кукольная, -- оскалился он в довольной улыбке. --
Скорее всего, ты все-таки не человек... Но тем больше мне
позавидуют! Конечно, если выветрю тебя раньше, чем покажу.
Он уже не казался ей страшным. Великаны всегда оказывались
в сказках глупыми, их обводили вокруг пальца даже дети. Хева
ощутила, как на смену ужасу приходит боязливое презрение. Сила
есть -- ума не надо. Сила -- уму могила...
Неспешно он поднял ляду, ей показалось, что воздел ее
одним пальцем, крикнул в темную глубину:
-- Эй, кто там есть?
А Хева торопливо закричала:
-- Отец, это я, Хева! Ничего не бойся!.. Уцепись за
лестницу, тут один глупый великан вытащит ее вместе с тобой!
После паузы донесся слабый голос, в котором было столько
боли и страдания за нее, что у Хевы навернулись слезы:
-- Дочь моя... что стряслось?
-- Отец, -- закричала она быстро, -- со мной все в
порядке!.. А с весью... Ну, ты сам знаешь. Поторопись... или
погоди, я сама слезу, помогу!
Страшась, что великан передумает, она быстрой ящерицей
юркнула в лаз, сбежала по перекладинам прямо в отцовские
объятия. Он сумел стать на колени, но его пальцы тщетно
хватались за покрытые плесенью перекладины.
-- Отец, я помогу... Он не может спуститься, его никакая
лестница не выдержит! Хватайся, а я буду держать тебя... Вот
так... еще... ноги поставь на перекладину, на одних руках не
удержишься... Эй, огромина! Тащи!
Отец прошептал тихо:
-- Ты разговаривала со... скифом?
-- Отец, -- ответила она тоже шепотом, хотя великан явно
не знает языка избранного народа, -- он огромный и глупый! Мне
уже совсем не страшно. Ну, почти не страшно.
-- Ох, дочь моя...
Лестница трещала под двойной тяжестью, но они двое стояли
на разных ступеньках, светлый квадрат приближался, только его
заслоняла грозная фигура, и Хева чувствовала, как у ее отца от
страха и безнадежности слабеют пальцы.
-- Отец, -- закричала она отчаянно, -- держись! У меня же
больше никого на свете нет!
Его пальцы стиснулись на перекладине, она видела. А в
следующее мгновение сопящий великан вытащил лестницу, и как раз
вовремя: гнилые жерди переломились, и Хева с отцом рухнули в
черный пепел рядом со зловонной дырой подвала.
Отец часто и жадно дышал, в лице был страх. Глаза дико
уставились на великана. Даже не заметил, что взгляд свободно
простирается во все стороны, не натыкаясь на соседние дома,
сараи, амбары, конюшни. Дикий скиф скользнул по нему
равнодушным взором, его глаза снова обратились к Хеве.
-- Все. Я уже вытащил.
Она живо возразила:
-- Не все! Он здесь умрет, не видишь?
Он уставился бараньим взглядом:
-- Ты хочешь, чтобы я отнес это нечто дохлое волхву? Он
уже разложился. Не слышишь, какой смрад?
-- Не слышу, -- сказала она, -- его нужно отнести шаману.
Только нашему.
Он вытаращил глаза:
-- А где ваш?
Ее сердце забилось еще чаще. Сказала как можно небрежнее:
-- В Новом Иерусалиме, где же еще? Только тот шаман может
спасти моего отца.
На его лице появилось сильнейшее отвращение. Она поняла,
что великан сейчас откажется, сказала торопливо:
-- И тогда я стану твоей верной рабой!
Он фыркнул:
-- Ты уже сейчас моя рабыня!
Сердце ее упало. Однако сумела проговорить почти все тем
же уверенным и даже, насколько смогла, насмешливым тоном:
-- Да, плеть и железо могут многое. Но надо быть очень
тупым, чтобы совсем не видеть разницы между покорным рабом и
верным.
Он нахмурился, и она подумала в страхе, что он в самом
деле слишком туп, чтобы видеть разницу. Особенно разницу между
просто покорной женщиной и преданной.
Оба со страхом наблюдали за медленно размышляющим скифом.
Но, похоже, долгие раздумья были не свойственны сыновьям Гога.
Он пожал плечами:
-- Лады, отвезу. Тут делов-то... Вон стены твоего града!
Оглушительно свистнул, старый иудей от ужаса зажмурился и
присел, даже не увидел, как подбежал конь, а дикий скиф с
неожиданной для великана легкостью вспрыгнул на коня. И уже с
седла нагнулся и поднял к себе тощее тело старика.
Хева сказала вопросительно:
-- Я пойду впереди?
-- Зачем?
-- Указывать дорогу.
-- Я знаю дорогу, -- ответил Бугай насмешливо. -- Слышишь,
вороны кричат? А по ночам там наши друзья, серые волки,
растаскивают трупы!.. Иди рядом, чтобы никто не ухватил тебя
как добычу.
Заря окрасила облака. В холодном воздухе медленно
растворялся туман, проступали очертания голых деревьев, смутно
доносились звуки множества коней. После короткого летнего дождя
воздух казался восхитительно чистым и свежим, но теперь Хева
уловила едва слышный запах конских каштанов, аромат мужского
пота, запах горячей стряпни...
Она сглотнула слюну. Скиф заметил, оскалил зубы. Она
сердито отвернулась. Конь вздохнул и пошел неспешно в сторону
града. Хева ежилась от холода, зубы начали стучать. Внезапно
сверху обрушилось что-то огромное, тяжелое. Она от страха
присела, услышала громовой хохот.
Скиф хохотал, показывая огромные, как у дракона, зубы, был
он теперь обнажен до пояса, а она, оказывается, едва не пустила
лужу от страха, когда он швырнул ей свою безрукавку.
-- Набрось, -- велел он. -- Ты такая тонкая, что
промерзнешь насквозь, как стрекоза! Те на ночь вовсе
застывают...
Она собиралась отказаться, не станет же в самом деле
надевать эту вонючую шкуру, но руки сами влезли в огромные
прорехи, пальцы свели вместе половинки, толстая шкура еще
держала тепло огромного горячего тела, и только буркнула:
-- А ты и так не издохнешь?
-- Мы, скифы, -- сказал он хвастливо, -- привыкли спать
даже на морозе!
Она выговорила неприязненно стылыми губами:
-- Да, такую тушу проморозить не просто.
Безрукавка ей достигала щиколоток, в ней было удивительно
уютно, даже мужской запах не раздражал, в нем тоже
чувствовалось нечто покровительственное, оберегающее, и она уже
успокоенно перебирала ногами, а впереди медленно вырастала в
размерах стена Нового Иерусалима с намертво запертыми воротами.
Огромный скиф даже намурлыкивал что-то под нос, такое же
дикое и свирепое, как и он сам. Хева зябко передергивала
плечами, боясь представить, о чем поет это чудовище, но в то же
время страшно хотелось узнать, о чем же может петь свирепый сын
Гога и Магога?
Глава 34
Когда подъехали к воротам на расстояние полета стрелы, над
частоколом показались головы воинов. Хева торопливо вышла
вперед, замахала руками:
-- Мы свои!..
Со стены крикнули:
-- Ты кто?
-- Я Хева, -- закричала она возмущенно, -- а вы все --
дурни! Отворяйте, я еле на ногах держусь. А отец мой совсем
плох!
Тот же голос прокричал со страхом и недоверием:
-- Женщина, не спеши. Почему ты в звериной шкуре? Почему с
вами этот зверь?
В их голосах был страх, и она пожалела этих мужчин, что
устрашились единственного воина врага. Правда, она тоже
испугалась его до икотки, но она женщина, а они должны уметь
постоять за себя и свои семьи... Сильно же им, видимо,
досталось и здесь!
-- У нас перемирие, -- крикнула она. -- Он спас меня и
моего отца! А теперь везем во град, ибо мой отец болен и сам
идти не может!.. Открывайте ворота, дурни! Неужто вас испугал
один-единственный скиф?
На стене было замешательство, наконец кто-то крикнул:
-- Других не видно...
-- Туман, -- бросил другой пугливо. -- Только откроешь,
сразу откуда ни возьмись появятся!
-- Да-да, -- поддержал третий. -- Они носятся на своих
неподкованных конях как птицы!
Хева закричала зло:
-- Да вы что позорите нас перед этим скифом? Он помрет от
хохота!.. Нет вблизи никаких гоев! Они рассыпались по
окрестностям, грабят и жгут веси, наши поля, сады...
Открывайте, презренные трусы!
Один крикнул напоследок, явно сдаваясь:
-- А почему на тебе шкура?
-- Со скифа содрала, дурни! -- рявкнула она.
Скиф, огромный и бронзовотелый, одобрительно скалил
крупные зубы, слушая ее гневные вопли. Маленькая, но сердитая!
Поди еще и кусается. Его чудовищные мускулы блестели, покрытые
