узрел такой нож у тебя... Ну, а кто носит такую кольчугу, я знаю.
-- Какой нож, -- ответил Залешанин затравлено. -- Палица при мне
только. Да ложка за голенищем. А нож... Разве это нож?
-- Ложка у тебя добрая, -- согласилась княгиня. -- У нас половники
мельче. Ладно, мы тебя... пожалуй... отпустим. Даже живым отпустим...
Пожалуй, даже не покалечим...
Она словно бы призадумалась над своей щедростью, колебалась, а он
подумал затравленно, что пакость какую-то учинят обязательно. Отпустят,
даже не покалечат, только в жабу обратят, а то и вовсе в червяка.
Княгиня оглянулась по сторонам, отошла от окна. Залешанин сказал
тупо:
-- Воля твоя.
-- Вот и ответствуй по моей воле, -- сказала она строгим голосом, но
Залешанин, чья душа была на пределе, уловил оттенок не то напряжения, не
то страха, -- я изволю знать... о верховном волхве Владимира!
Залешанин пробормотал:
-- Я ж не волхв и даже не княжий дружинник... Что я могу о нем знать?
Она кивнула:
-- Знаю. Но ты видел его последним. Всего два дня тому.
-- Ну, -- пробормотал он, -- зверь как зверь... Морда, лапы... Ревет.
До меда, знать, охоч. Или корову задрать хочет.
Ее глаза блеснули гневом:
-- Шутить со мной вздумал?
Он отшатнулся, вскинул руки:
-- Да рази посмею? Но я не знаю, что ты хочешь услышать!. Он волхв
Владимира. Тот в нем души не чает... Видать, в детстве мечтал стать
поводырем медведя. Когда я их видел, они почти всегда были вместе...
-- Он что-то советовал князю?
-- Конечно!
-- Что?
-- Да рази я не сказал, -- выкрикнул он, -- если бы слышал?
Она медленно кивнула, не сводя с него глаз:
-- Понятно, князь без него ни шагу... Сам хитер как змея, в Царьграде
всяким коварностям обучился, но все равно без этого.. ни ногой за порог...
Залешанин воскликнул:
-- Точно! Нашел с кем советоваться. Медведь, он и есть медведь.
Здоровый -- это точно. Хату свернет, когда рассердится.
Она поморщилась:
-- Он часто сердится?
-- Ни разу не видел, -- признался Залешанин. -- Но должон же как-то
силу показывать? Я б не утерпел.
-- Ты прост как дрозд, -- сказал она презрительно. Веки ее
опустились, скрывая взгляд. Залешанину она вдруг показалась очень красивой
и печальной. Сердце кольнуло тревогой, странным предчувствием беды или
близкого несчастья.
Княгиня хранила молчание, Залешанину почудилось, что в горнице словно
бы появились незримые стражи, придвигаются к нему, растопыривая лапы. Он
уж слышал жаркое дыхание на затылке, запах мяса с чесноком, торопливо
сказал, только бы привлечь ее внимание:
-- Я что-то не зрел его волхования! Другие колдуны то коров лечат, то
тучи гоняют к соседям, то черными котами оборачиваются... А он как стал
медведем, так и остался... Дурак, видать. Туда оборотиться сумел, а
обратно... Ты его побьешь враз! Вон ты какая злая да сильная...
Она встрепенулась:
-- Он выглядел больным?
-- Медведь-то? -- удивился Залешанин.
-- Верховный волхв! -- напомнила она со строгостью в голосе.
Она сделала знак пальцами, Залешанин почувствовал, как его спина
перестала ощущать горы мяса и мускулов сзади, затем он услышал, как
негромко хлопнула дверь. По ее взгляду он понял, что они остались одни в
огромной палате.
-- Он выглядел больным? -- повторила она с тревогой. -- Усталым?
Измученным?
Залешанин в замешательстве развел руками:
-- По его морде разве заметишь?
Она чуть вздрогнула, словно приходя в себя, натянуто улыбнулась:
-- Нам придется с ним схлестнуться однажды. Потому я хочу все знать о
нем. И с кем он встречается, как одет, что ест, часто ли моется, здоров
ли...
Залешанин наконец понял:
-- А-а-а-а! Да, знать врага -- первое дело. Нет, он не устоит. Он
больше занимается звездами, а такие не видят, что под ногами. А ты,
наоборот, вот как змея ползаешь только по земле, на небо тебе наплевать...
даже не плюнешь, ты вся здесь, опасная и злая. Он перед тобой как овца
перед волком! Говорят, он мудр, но что самая большая мудрость супротив
хитрости? Да и говорят же в народе: против умного устоишь, а супротив дуры
оплошаешь.
Она подумала, покачала головой:
-- Нет, против дуры он устоит. Для того и звериную морду выпросил...
Дуры сами разбегутся! Он, дурак, все еще думает, что я заклятиями стараюсь
вернуть ему людской облик!.. Дурак, еще какой дурак... Кто ж в мужчине
видит личину? Разве что девчонка какая малолетка, но не женщина. Личина
важна для нас, женщин... А он и в звериной личине тот же витязь, равного
которому нет...
Голос ее дрогнул, а в глазах на миг проглянула такая бездна, что
Залешанин отшатнулся, будто одной ногой завис над краем пропасти, и сдуру
посмотрел вниз. Сердце колотилось, в голове заметались суматошные мысли,
словно застигнутые в амбаре за кражей зерна воробьи.
В великом изумлении промямлил:
-- Так у него же... рыло-то, рыло!.. Морда, то есть... От него народ
шарахается. А приснится такой, всю жизнь дергаться будешь!
Взгляд колдуньи был полон презренья:
-- Он и сейчас красивее всех мужчин Руси!.. А что рыло... так у
каждого мужика рыло, что тут дивного? Он с и рылом всех краше.
Голос дрогнул, Залешанин уловил глубокую печаль, а когда всмотрелся,
то морозом пробрало по коже. В глазах колдуньи стояла такая тоска, такая
боль, что он пробормотал в замешательстве:
-- Ты чего... брось... Ты вон какая красавица! Да за тобой прынцы
пойдут как гуси на водопой, только крякни. Чего тебе еще надобно?
-- Что мне принцы, -- прошептала она, -- что мне императоры... Как он
выглядел, когда ты уезжал?
По чести говоря, он почти не запомнил волхва, ибо старался не
смотреть на страшную звериную морду, только и помнил, что голос был
могучий, сильный, не голос, а рев:
-- Да так... здоров, как медведь. В делах, как пес в репьях. Только
кашлял сильно, но...
Она повернулась так резко, что он не успел заметить движение:
-- Заболел?
-- Да что ему станется, -- огрызнулся Залешанин, но взглянул на ее
сдвинутые брови, торопливо поправился, -- у него не только морда, он и
весь здоровей медведя. Такого колом не добьешь, а ты о болезнях!. Кого
угодно перепьет... да только не видал я, чтобы он пил. Хотя зря: в такую
пасть ведро вина войдет и еще для ковшика место будет...
-- Ты сказал, -- напомнила она, -- он кашлял!
-- Да мало ли чего в пасть залетит? Может, жук какой сослепу решил,
что это его родное дупло?.. Да тебе-то что до его здоровья?
Она медленно отвернула лицо. Голос снова стал злым и холодным:
-- Мне нужна победа над здоровым и полным сил противником. Тогда
никто не скажет, что я одолела калеку или немощного.
-- Да-да, -- сказал он торопливо, страшась резких перемен в
настроении могущественной колдуньи, -- это будет драчка... Хотел бы знать,
когда. Я бы коня продал, только б поглядеть хоть одним глазком.
Ее взор погас. Залешанин видел, что княгиня перед ним, а душа сейчас
возле Белояна. Сражается... гм... дерется, доказывает, борется в магии и
не только в магии, но борется, борется, борется... сама еще не понимая,
что будет делать с победой, если та вдруг, к ее несчастью, настанет!
Глава 17
Конь вынес его за ворота веселый, бодрый, отоспавшийся, а Залешанин
горбился в седле мрачный, как дождливый день осенью. Хоть и вырвался
живым, даже шкуру не попортили, но слишком легко отпустили древляне... А
ведь поняли со своим колдовством, что он выполняет поручения ненавистного
им князя. Слишком уверены в коварстве Владимира. Ну, да это понятно, кого
ненавидят, того и подозревают во всем, но уверены еще, что для их врага
будет хуже, если их гость поедет дальше целым...
Ну, что князь замыслил убить, уже сказали, подумал он невесело.
Правда, баба-яга рекла, а бабам верить... С другой стороны, баба-яга не
совсем баба... Да и с чего ей врать? Ей в лесу все одно: я или князь. Но
насчет ножа их волхв попал пальцем в небо. Хоть и в самую середку. Нож у
меня таков, что и хлеб не разрежет... Правда, хлеба тоже нет.
-- Ладно, -- сказал себе наконец. -- Род не выдаст, свинья не съест.
Авось, будет по-нашему. А на нет и суда нет. Надо жить, как набежит.
Дивно, но дальше дорога стала легче. Самой дороги не было, как и
раньше, но хоть между деревьями конь шел свободно, не продирался сквозь
завалы, засеки, не обходил огромные выворотни...
-- Эх, -- сказал он вдруг, -- что ж это я... Они к войне готовятся!
Потому все завалы только с той стороны...
Повеселел, сообразив, что дальше лесом ехать легче, усмешливо подумал
даже, что хоть и княгиня, хоть и колдунья, а не сообразила, что Владимир
тоже не самый последний дурак на свете: не станет продираться напролом, а
пошлет в обход...
Правда, может быть, она как раз к этому и толкает? Чтобы пошел через
земли дрягвы, а те восстанут тоже...
К полудню сделал маленький привал, перекусил запасенной снедью, снова
ехал беспечный и беззаботный, ибо даже разбойники крутятся возле дорог, а
любому зверю он сам страшен, ибо человек и есть самый лютый зверь, даже
медведь, хозяин леса, опасливо уходит с дороги...
Конь вдруг настобурчил уши, вопросительно оглянулся, нерешительно
свернул с дорожки и вломился в кусты. Залешанин не стал спорить, ему тоже
почудились звуки, похожие на плач ребенка. Конь выбрался на полянку, и
Залешанин убрал ладонь с булавы. Впереди шагах в десяти сидел,
скорчившись, белоголовый мальчишка. Перед ним был продолговатый холмик
свежей земли, сверху лежала кобза.
Мальчишка приподнял голову лишь когда тень коня обрушилась как хищные
крылья сверху. На Залешанина взглянуло распухшее от плача детское лицо.
Мальчонка тут же снова уронил голову на скрещенные на коленях руки,
худенькие плечи затряслись от рыданий. Руки до плеч были в земле, а по
локти еще и в царапинах, засохшей крови.
Залешанин поежился, представив себе, какие у мальчишки ногти, если
уцелели. Явно же копал могилу голыми руками.
Он спрыгнул с коня, сел рядом:
-- Добрый кобзарь был?
Мальчишка кивнул, всхлипывания сотрясали тощее тело так, что
дергался, почти подпрыгивал от рыданий. Залешанин положил на детскую
голову широкую ладонь, медленно перебирал шелковые волосы, такие нежные,
детские. Так его успокаивала мать, когда ревел из-за очередного
неслыханного детского горя.
Плечи мальчишки все еще дергались, но плач уже уходил из его
худенького тела. Залешанин выждал, когда всхлипы сошли на нет, погладил по
узкой спине:
-- Он прожил хорошую жизнь... Песни пел, людей веселил, жить учил. И
умер по-мужски: в дороге.
-- Ага, -- прошептал мальчишка, он повернул к незнакомцу зареванное
лицо, -- он так и хотел...
Над головой раздался дикий крик, Залешанин вздрогнул, рука упала на
рукоять исполинской палицы.
На вершине куста сидела... жар-птица! Изумительно яркая, слов таких
не найти, вся желто-зеленая, с красным хохолком на голове, пурпурными
перьями в хвосте, изумрудно зелеными на крыльях. И толстая, как сытый кот,
а клюв загнут так хищно, что и орел воззавидовал бы...
Он замер, мальчишка что-то сказал, Залешанин зашипел:
-- Тихо!.. Не спугни жар-птицу!
Мальчишка сказал сквозь слезы:
-- Какая это жар-птица? Это Петя.
-- Что за Петя? -- прошептал Залешанин, боясь шелохнуться, чтобы не
спугнуть диковинную чудо-птаху.
-- Имя такое... В Царьграде пети -- это, по ихнему, любимцы. Да не
жар-птица это... Там их как ворон, по всем деревьям гнезда вьют, на всех
мусорках сидят, роются...
