шипастыми подошвами. Богато украшенные ворота рухнули, мы слышали треск, с
которым выворачивались огромные штыри из косяков. Толпа ввалилась галдящая
и стреляющая. Мы в бессилии наблюдали, как в широкие ворота вваливается
все больше и больше народу. Что там будет с ценными экспонатами... лучше
не смотреть в сторону княжны.
Я сказал ей виновато:
- Они опьянели от свободы!.. Но все-таки... Все-таки они вышли на
улицы с ружьями, вышли защищать свою страну. Свое право носить оружие! Это
же теперь люди... которые взялись просто ниоткуда!.. До этого была
сплошная дрянь, были сябялюбцы, трусы, подонки, приспособленцы, были
нафигисты... и вдруг откуда-то появились люди. Теперь надо не спугнуть в
них это... человеческое! Чтоб не вернулись снова в свое подлое и
равнодушное скотство, что считается благополучной нормой. Да черт с ним,
музеем. Мне его тоже жаль, но люди дороже. А они только тогда люди, когда
сами вышли с оружием в руках на улицу... Не их погнали защищать, а вышли
сами!
Яузов покивал с грацией носорога, прогудел:
- Это утрясалось бы еще долго. Ну, гражданственность, осознание... Я
доступно объясняю?
- Доступно, доступно, - пробормотал я.
- Тещ бы стреляли, - объяснил он, однако, с крестьянской
обстоятельностью. - Соседей по коммуналкам... А гражданственность - это
уже!.. Понимаете, уже. Надо поблагодарить штатовцев.
Я спросил ядовито:
- А Сказбуш не скажет, что это его глубоко продуманная акция?
Он с подозрением посмотрел на меня:
- Да нет, не скажет. Эта вот гражданственность... это не его заслуга.
Прямо скажем, не его. Мне кажется, что эти лица... которые эту
гражданственность торопили... гм... сами ошарашены. Да, прямо так скажем.
Сами ошарашены, что так враз и... все в дамки.
Стелла с гримаской отвращения смотрела на древний музей. Толпа
вливалась и вливалась в черный зев разрушенного входа, затем из окна
третьего этажа выбросили человека. Толпа внизу радостно заревела. Из
соседнего окна выбросили его одного, еще живого. Он страшно кричал,
размахивал руками.
Мне почудилось, что донесся тяжелый удар об асфальт. Стелла
вскрикнула:
- Прекратите!.. Прекратите немедленно!
Яузов посмотрел на меня, я украдкой подал знак отрицания. Яузов
покачал головой, развел руками:
- Это дело милиции. Омоновцев... Не могу же я со своими танками!
Скажут, переворот.
Я сказал торопливо:
- Завтра вернется Кречет. А к этому времени толпа угомонится. Если же
пойдут громить магазины, тогда можно и танки...
- Какие танки? - вскрикнула она в ужасе. - Против простого народа?
- Ага, - сказал я зло, - сейчас он уже простой, уже раскаявшийся, да?
- Да, - отрезала она настороженно, потому что в голосе моем была
издевка, которую она не поняла. - Да, если хотите!
Я смолчал. Трудно говорить с людьми даже не прошлого, а всего лишь
ненышнего века тому, кто живет идеями следующего. А в новом мире люди
обязаны быть злопамятными. Порядочным человек всегда злопамятен. Он обязан
быть злопамятным!
Наше сегодняшнее всепрощение, если честно, от доброты ли или от
трусости? Когда пьяный нахамил и плюнул в морду, не даем сдачу потому, что
прощаем неразумного, он-де не знает что творит, или же просто страшимся
нарваться на скандал? Ведь не только плюнет еще раз, но и меж ушей врежет?
Понятно, большинство людей не могут дать сдачи из-за своей слабости,
трусости, зависимости, бедности и пр. Не дай им отговорку в виде
христианского прощения, у этих несчастных еще и язва желудка разовьется на
нервной почве, сердечные приступы, а так можно сослаться на более высокую
мораль, вздохнуть лицемерно, что вот хотел было догнать и размазать
обидчика по стенам, но надо быть добрым, милосердным, гуманным...
Нет, в двадцать первой век это лицемерие двадцатого уже не войдет.
Оно не только отвратительно, но и вредно для общества. Те, кто придумал
эту спасительную формулу, придумали ее для других, не для себя. А сами
бьют со всего размаха. Бьют безжалостно, но когда попытаетесь замахнуться
в ответ... только попытаетесь, вам с укором напоминают, что надо быть
милосердным. Пока вы колеблетесь, вам врежут еще раз, да так, что теперь
уж точно рука не поднимется.
Оглядываясь назад, надо признаться, что с той, первой попытки
сместить Кречета, мы все жили слишком беспечно. Вторую попытку не ждали, и
она застала нас врасплох. Кречет слишком круто поворачивал страну,
недовольные нашлись даже в ближайшем окружении. Но если одни только
критиковали, то другие активно работали против.
Меня взяли как сонного петуха в курятнике, только теперь составлял
разрозненные картинки в единое целое. Штатовская резидентура получила
сигнал о начале операции, в тот же час в газеты и эфир пошли заранее
подготовленные материалы. Анчуткин совершенно искренне решил, что самое
время поднять народ против гнилого режима за торжество коммунистического
строя. И поднял, и вывел на улицы.
Черногоров сделал вид, что усиливает борьбу с преступностью, но умело
продемонстрировал бессилие милиции, омоновцев, и воспрянувшая толпа пошла
на приступ Останкинской телебашни.
Одновременно, к двум большим группам туристов, где все мужчины были
как один накачанные здоровяки, подъехали два большегрузных КАМАЗа. Задний
борт открыли, туристы мигом разобрали оружие, превратившись в элитных
коммандос, сели на машины, а те взяли курс: одна к телебашне, другая - в
Кремль.
Стыдно сказать, но Кремль захватили почти с той же легкостью, что и
телебашню. Практически, без выстрелов. Операцию штатовцы провели, надо
признаться, блестяще. Образцы сверхсекретных пропусков Черногоров добыл,
на штатовской аппаратуре тут же сделали дубликаты, заранее знали все коды,
пароли, где кто будет находиться в какую минуту. Кремлевскую охрану взяли
как сонных цыплят. Правительство пикнуть не успело, как уже сидело...
скажем мягко, интернированное.
На телевидении тот телекомментатор, который страдает нарциссизмом,
радостно провозгласил в эфир заранее заготовленный текст о падении
диктатуры черного генерала, о возвращении истинно русских православных
ценностей покорности богу и угодливости властям, о великой щедрости
заокеанской демократии, что протянула руку помощи заблудившемуся русскому
народу.
Народ не отрывался от экранов телевизоров. Всей стране стало ясно,
что с генералом Кречетом покончено. Слишком все быстро и бескровно. Словно
сместили Хрущева. Вскоре будут опубликованы указы о том, как жить дальше.
По крайней мере уже понятно, что православие вернется, оружие придется
сдать...
И только те немногие прохожие, кто был в районе Красной площади
видели, как в синем небе появился большой транспортный самолет. Он сделал
круг над Кремлем почти на бреющем полете, люк распахнулся, оттуда
посыпались темные человеческие фигурки. Они раскрывали крохотные парашюты
над самой землей, видно было, как из автоматов сверкают мелкие огоньки,
словно слабая электросварка, ветер донес стук автоматных очередей.
Парашутисты скрылись за кремлевской стеной, и все, что слышали
прохожие, это долгая и упорная перестрелка между ними и американскими
коммандос и силами Временного Комитета. Кто-то сразу сообщил жене и
друзьям о странном отряде, что явно на стороне Кречета, другие бросились к
телефонам-автоматам, а кто-то сразу открыл бардачок, где лежал пистолет.
А дальше началось то, чего не могли просчитать не только штатовские
советологи и русоведы, но и наши... Да что кивать на других, я сам, дурак
набитый, не мог такое подумать, как не заподозрил и Черногорова. Один
грубейший просчет за другим! Правда, второй всем нам спас шкуры.
Узнав, что в самом Кремле идет бой, люди неожиданно даже для самих
себя начали выходить на улицу. Кто с охотничьем ружьем, кто с винтовкой,
кто с пистолетом или револьвером.
Сперва начались стычки со сторонниками Анчуткина, но тех было слишком
мало, к тому же кто-то заорал, что надо спешить помочь верному Кречету
отряду, потом захватить телебашню, а там вернется Кречет, разберется,
Кречет - наш президент, мы его выбрали, а этот Временный Комитет хрен
знает откуда вылез, пошли они... и вообще, бей их, ребята! Стреляй всех, в
судах и так все завалено, сами разберемся...
Коган, который все предпочитал укладывать в рамки платежных
ведомостей, сказал, что единственное серьезное сопротивление заговорщикам
оказала партия Полозова, хотя это, конечно же, не партия, а просто мощное
движение за свободное владение оружием. Но как ни назови, но когда люди
вышли на улицу, стали сбиваться в группки, то нашлись вожаки, что повели
их, разогретых здоровой злостью, на Красную площадь, а затем сделали
попытку прорваться в Кремль. Милиция и омоновцы под руководством
штатовских коммандос организовали оборону.
Черт, ничего хуже в России придумать нельзя. Нигде народ не ненавидит
милицию так люто. А когда оказалось, что именно они, толпа, на стороне
законного президента, а эти менты, гады, крючки, мусор - выполняют приказы
штатовских инструкторов, то даже у тех, кто пришел просто поглазеть,
ярость затмила страх и желание ни в чем не участвовать.
На Кремлевские ворота обрушился град пуль. Стреляли по всему, что
движется, стреляли просто в стены, а потом пригнали тяжелые МАЗы,
протаранили ворота. Храбро и умело дрались коммандос, но толпа перла, не
считаясь с потерями, патронов не жалели, пули сыпались чаще, чем капли
дождя в самый проливной дождь. Самый быстрый из коммандос, мелькнув в окне
на долю секунды, чтобы сделать выстрел из гранатомета, упал навзничь,
усеянный смертельными ранами так, словно по нему проехали гусеничным
трактором.
Таинственных парашютистов не застали, только из глубин подземелий
доносились автоматные очереди. Преследуя отступающих коммандос, они ушли
по тоннелям, тайным ходам.
Глава 49
После того, как я тогда со Стеллой выметнулся из ворот Кремля, там
еще почти сутки длился нелепый бой, когда остатки отряда коммандос
отступали все глубже, все еще надеясь удачной контратакой вернуть все
утерянное, а сверху сыпались гранаты, гремели выстрелы, глупые и
бесцельные, но патронов не жалели, в то время как у коммандос все теперь
было на учете.
В конце-концов, перебили либо всех, либо кто-то сумел уйти, но полной
карты подземелий Кремля не знает никто, и вряд ли их школа выживания любой
ценой поможет. Подземелья Кремля - это не какие-то простенькие джунгли
Вьетнама!
Как ни странно, но труднее всего, оказалось, сломить сторонников
Анчуткина. Когда милиция уже сдалась, хотя из них мало кто уцелел - толпа
есть толпа, выместили даже детские страхи, когда штатовских коммандос
перебили и бросили их трупы у ворот Кремля, а в Останкино так и вовсе их
выбрасывали с башни, то анчутницы дрались яростно, упорно, с осознанием
своей исторической правоты.
Когда большую часть перестреляли на улицах, сам Анчуткин с ядром
своем партии в несколько сот человек укрылся в Политехническом музее,
умело организовал оборону.
Танки, которые подвел Яузов, могли служить разве что прикрытием от
выстрелов, да и то не послужили: из толпы так часто стреляли по окнам, что
там уже никто не показывался.
На другой день анчуткинцы еще держались. С первого этажа их выбили,
но со второго они забрасывали гранатами, вели огонь из винтовок и
автоматов. Среди убитых опознали несколько бывших офицеров, Яузов ругнулся
и велел отвести своих людей, не желая лишних жертв.
