еще лишь одно свидание! Одно свидание! Я согласен
встретиться с тобой, где ты ни пожелаешь - на улице,
в каком-то cafe, в Лесу Булонь, - но я должен видеть
тебя, должен открыть тебе множество тайн прежде, чем
я умру. О, это не угроза! Клянусь, если наше свида-
ние приведет к положительному результату, если, ина-
че говоря, ты разрешишь мне надеяться, - только на-
деяться, - тогда, о, тогда я соглашусь подождать,
недолго. Но ты должна мне ответить безотлагательно,
моя жестокая, глупенькая, обожаемая девочка!
Твой Жюль."
- Тут есть одно обстоятельство, - сказал я, аккуратно
укладывая листок в карман для дальнейшего изучения, - о котором
девочке следует знать. Это написано не романтическим
корсиканцем на грани crime passionel, а русским шантажистом,
знающим по-английски ровно столько, чтобы управиться с
переводом самых затасканных русских оборотов. Меня поражает
другое, - как это ты, имея три-четыре русских слова в запасе -
"как поживаете" да "до свиданья", - как это ты, сочинительница,
ухитрилась выдумать такие словесные тонкости и подделать
промахи в английском, на которые горазд только русский? Я знаю,
что способность к перевоплощению - ваша семейная черта, и
все-же...
Ирис ответила (с той ее замысловатой non sequitur, которую
мне пришлось спустя сорок лет отдать героине "Ardis'a"), что
да, конечно, я прав, на нее, должно быть, подействовало
чрезмерное обилие путанных русских уроков, она, разумеется,
выправит впечатление, попросту дав все письмо на французском,
из которого, как ее, кстати сказать, уверяли, русские и
переняли целую кучу клише.
- Но дело не в этом, - прибавила она. - Ты не понял,
главное в том, что должно случиться дальше, - я имею в виду,
логически? Как поступить моей бедной девушке с этим неотвязным
животным? Ей не по себе, она запуталась, ей страшно. Куда
заведет эта история - в трагедию, в фарс?
- В мусорную корзину, - шепнул я, прерывая работу, чтобы
привлечь ее изящные формы к себе на колени, - что я,
благодарение Богу, часто проделывал в ту роковую весну 193О
года.
- Верни мне листок, - нежно попросила она, пытаясь
просунуть ладошку в карман моего халата, но я покачал головой и
лишь крепче обнял ее.
Моя подспудная ревность разгорелась бы, взревев, словно
топка, если бы я заподозрил, что жена переписала подлинное
письмо, полученное, допустим, от одного из жалких, немытых
эмигрантских поэтиков с прилизанными волосами, которых она
встречала в салонах изгнанников. Но пересмотрев письмо,я решил,
что она вполне могла сама составить его, подпустив несколько
промахов, заимствованных из французского (supplication, sans
tarder), тогда как иные, верно, явились подсознательными
отголосками воляпюка, приставшего к ней во время уроков у
русских преподавателей или подхваченного в двух- и трехязычных
упражнениях из велеречивых грамматик. И потому все, что я
сделал взамен блужданий по дебрям нечистых догадок, - это
сохранил тонкий листок с неровными отступами, так характерными
для отпечатанных ею страниц, в полинялом и потрескавшемся
портфеле, который лежит передо мной между иных памяток, иных
смертей.
13.
Утром 23 апреля 193О года визгливый зов коридорного
телефона застал меня вступающим в полную ванну.
Ивор! Он только что прибыл в Париж из Нью-Йорка на важное
совещание, до вечера будет занят, завтра уедет, но хотел бы...
Тут вмешалась голая Ирис и ласково, неторопливо, сияя
улыбкой, присвоила трубку вместе с его монологом. Минутой позже
(при всех своих недостатках брат ее был милосердно совестливым
телефонным говоруном) она, еще улыбаясь, обняла меня, и мы
перешли в ее спальню для последнего нашего "fairelamourir", как
она называла это на своем небрежном и нежном французском.
Ивор обещал заехать за нами в семь вечера. Я уже надел
старый обеденный фрак, Ирис стояла бочком к коридорному зеркалу
(лучшему и ярчайшему в доме), слегка покручиваясь в стараньях
разгядеть в ручное зеркальце, которое держала у головы, свой
темный шелковистый затылок.
- Если ты готов, - сказала она, - может, купишь немного
маслин? Из ресторана мы приедем сюда, а он так любит их к
послеобеденному коньяку.
Вследствие этого я спустился вниз и перешел улицу, и
содрогнулся (стоял сырой безрадостный вечер), и пинком отворил
дверь деликатесной лавчонки напротив, и мужчина, шедший за
мной, крепкой рукой придержал ее, не давая закрыться. Он был в
окопном плаще, в берете, темное лицо его дергалось. Я узнал
лейтенанта Старова.
- Аh! - сказал он. - A whole centure we did not meet!
Облачко, выдохнутое им, отозвалось странным химическим
душком. Я однажды попробовал нюхнуть кокаину (от чего меня
только вырвало), но тут был какой-то другой наркотик.
Он стянул черную перчатку для одного из тех крепких,
обстоятельных рукопожатий, которыми мои соотечественники
почитают приличным обмениваться при всякой встрече и
расставании, и освобожденная дверь тюкнула его между лопаток.
- Pleasant meeting! - продолжал он на своем удивительном
английском (не выставляя его напоказ, как могло б показаться,
но прибегая к нему вследствие подсознательного сближения). - I
see you are in smoking. Banquet?
Я выбирал оливки, между тем отвечая, по-русски, что да, мы
с женою нынче обедаем на людях. Затем я сумел уклониться от
прощального рукопожатия, воспользовавшись тем, что приказчица
обратилась к нему за новыми распоряжениями.
- Вот несчастье! - воскликнула Ирис. - Нужны были черные,
а не зеленые!
Я сказал, что отказываюсь возвращаться за ними, потому что
не желаю еще раз нарваться на Старова.
- А, этот мерзкий тип, - сказала она. - Вот увидишь,
теперь он явится нас навестить в надежде на "vaw-dutch-ka".
Напрасно ты с ним разговаривал.
Она распахнула окно и высунулась наружу как раз в ту
минуту, что Ивор вылезал из такси. Послав ему воздухом сочный
поцелуй, она прокричала, иллюстративно маша руками, что мы
спускаемся.
- Как было бы хорошо, - говорила она, пока мы торопливо
сходили по лестнице, - если бы ты носил оперный плащ. Мы бы оба
завернулись в него, как сиамские близнецы из твоего рассказа.
Ну, теперь скоренько.
Она влетела в объятия Ивора и через миг уже укрылась в
машине.
- "Паон д'Ор", - cообщил водителю Ивор. - Приятно видеть
тебя, старичок, - сказал он мне с явственным американским
выговором (которому я застенчиво подражал за обедом, пока он не
буркнул: "Очень смешно").
Ресторана "Паон д'Op" теперь уж не существует. Хоть и не
первостатейный, но приятный и чистый, он был особенно люб
американским туристам, которые называли его "Pander" (т.е.
собственно, "сводник") или "Пандора" и всегда заказывали "putty
saw-lay", - и сколько я понял, мы тоже его получили. Яснее
всего мне запомнился стекленый ящичек на расписанной золотыми
фигурами стене рядом с нашим столом: в нем виднелась четверка
бабочек морфо - две громадные, сияющие одинаково резко, и две
помельче под ними, слева синяя с белыми полосками, а справа
блестящая, как серебристый атлас. По уверениям метрдотеля, их
поймал в Южной Америке каторжник.
- А как моя приятельница Мата Хари? - поинтересовался
Ивор, вновь поворачиваясь к нам, его растопыренная пятерня так
и лежала поверх стола с той минуты, как он повернулся к
обсуждаемым "насекомым".
Мы сообщили, что бедный ара заболел, пришлось его
умертвить. А машина по-прежнему бегает? Бегает и
преотличнейшим...
- Собственно, - продолжила Ирис, тронув мое запястье, - мы
решили завтра двинуться в Канниццу. Жалко, Ив, что ты не можешь
отправиться с нами, но может быть тебе удастся приехать потом.
Я не стал возражать, хоть и слыхом не слыхивал об этом
решении.
Ивор сказал, что если мы пожелаем продать виллу "Ирис", то
он знает человека, который возьмет ее сразу. Ирис, сказал он,
тоже его знает: Дэвид Геллер, актер. "Он был (повернувшись ко
мне) первым ее ухажером, пока тебя не принесло. У нее наверняка
где-то спрятана наша с ним фотография - "Троил и Крессида",
тому уж лет десять назад. Он играл Елену Троянскую, а я
Крессиду."
- Врет, врет, - мурлыкала Ирис.
Ивор описал нам дом, купленный им в Лос-Анжелесе. Он
предложил, чтобы после обеда мы с ним обсудили сценарий,
который ему хотелось мне заказать, - по гоголевскому "Ревизору"
(мы, так сказать, возвращались в исходную точку). Ирис
попросила добавки.
- Смотри не помри, - сказал Ивор. - Жутко сытная штука,
помнишь, что говорила миссис Грант (их давняя гувернантка,
которой он приписывал всякого рода отвратные апофегмы): "Белые
черви ждут не дождутся обжору".
- Вот потому-то я и хочу, чтобы меня после смерти сожгли,
- заметила Ирис.
Он потребовал вторую или третью бутылку посредственного
белого вина, которое я похвалил из малодушной вежливости. Мы
выпили за его новую фильму (забыл название), назавтра ей
предстояло пойти в Лондоне, а там, надеялся он, и в Париже.
Ивор не выглядел ни особенно хорошо, ни особенно
счастливо; он обзавелся порядочной лысинкой, стал весноват. Я
прежде не замечал, как тяжелы его веки, как редки и белесы
ресницы. Наши соседи, троица безвредных американцев, шумных,
хмельных, громогласных, были, возможно, не очень приятны,
однако ни Ирис, ни я не сочли оправданной иворову угрозу
"заткнуть эти бронксиальные трубы", тем более, что и сам он
разговаривал довольно зычно. Честно говоря, я уже с нетерпением
ожидал окончанья обеда - и домашнего кофе, - напротив, Ирис,
казалось, утвердилась в намерении вполне насладиться каждым
кусочком, каждой каплей. На ней было очень открытое платье,
черное, ровно смоль, и ониксовые серьги, мой давний подарок.
Щеки и руки, лишенные летнего загара, отливали матовой
белизной, которую мне пришлось разделить - и может быть,
слишком щедро, между юными женщинами моих будущих книг.
Блуждающий взор Ивора все примеривался к ее голым плечам, но
мне с помощью простого приема, - встревая с каким-то вопросом,
- удавалось сбивать этот взор с пути.
Наконец испытание подошло к концу. Ирис сказала, что
через минуту вернется; ее брат предложил мне "пойти отлить", но
я уклонился, - не то, чтобы я не нуждался в этом, - нуждался, -
а просто по опыту знал, что говорливый сосед и вид его близкой
струи наверняка поразят меня испускательной импотенцией. Сидя в
холле ресторана и покуривая, я размышлял о разумности
перенесения сложившегося уклада работы над "Камерой люцида" в
иную среду, к иному столу, с иным освещением, с иным напором
внешних звуков и запахов, - и видел, как мои листки и заметки
уносятся прочь подобно ярким окошкам скорого поезда, не
останавливающегося на моей станции. Я решил переговорить с Ирис
насчет ее идеи, и тут как раз брат и сестра, улыбаясь друг
дружке, вышли по разные стороны сцены. Ей оставалось прожить
пятнадцать минут.
Номера вдоль рю Депрео едва различимы, и таксист на пару
домов проскочил мимо нашей парадной двери. Он предложил сдать
назад, но Ирис уже выпорхнула, и я полез следом, оставив Ивора
дому так скоро, что я с трудом настигнул ее. Уже подсунув
ладонь ей под локоть, я услышал, что Ивор окликает меня, - ему
не хватило мелочи. Я бросил Ирис и заторопился к нему, и как
раз поравнялся с двумя хиромантами, когда и я, и они услыхали,
как Ирис кричит громко и храбро, словно отгоняя злую собаку. В
