нувшись в полную черной серебристой тьмой комнату с открытым в жасми-
новые заросли окном, она села на развороченную постель, с которой
только что унесли багрового старика, и тихо, сдержанно всплакнула.
Слезы были какие-то неосознанные, почти механические: жалко же его.
Умрет, не дай Бог. Всю жизнь вместе. Готовые фразы отпечатались в ее
голове, словно кто-то написал их жирным шрифтом: "Умрет, не дай Бог.
Жалко его. Всю жизнь вместе".
Аленушка проснулась и басом заплакала. Она, надрываясь, взяла ее на
руки: "Нельзя, нельзя плакать. Дедушка заболел. Жалко дедушку". Але-
нушка икнула оглушительно и затихла.
Утром приехала на такси Татьяна, осталась с ребенком, а она помча-
лась в кремлевскую больницу, где в паутине трубочек плавился на крова-
ти слегка побледневший Филемон, узнавший ее и с трудом пошевеливший
своей заросшей седой шерстью рукой. Посидев с ним полчаса, одернув
простыню, обтерев влажным теплым полотенцем его бульдожье лицо, она с
бьющимся сердцем поплелась караулить в коридоре лечащего врача, чтобы
услышать от него, что Филемон не безнадежен, инсульта как такового нет
и надо надеяться, что дело пойдет на поправку. У нее отлегло от серд-
ца, и весь этот жаркий июль она провела в городе, каждый день таскаясь
на троллейбусе сначала на рынок, а потом в больницу, ночами варила ему
диетические супы, протирала куриную печенку, не доверяя даже кремлевке
и проборматывая про себя, что домашнее всегда лучше. Как-то раз, сидя
у его постели, она вдруг задремала, уронив худую голову с пегим пучком
волос на затылке. Во сне ей показалось, что она сидит на каких-то на-
рах в раскаленном, полном голых женщин бараке и причесывается. Прис-
нившееся было так нелепо и страшно, что она тут же и проснулась со
слабым старушечьим стоном. Перед ней лежал румяный Филемон в красной
домашней пижаме и с аппетитом хватал толстыми волосатыми пальцами при-
несенную ею клубнику. Спросонья ей показалось, что он порезался, что
пальцы его в крови, и она испугалась. Но почти выздоровевший Филемон
вдруг подмигнул ей правым, недавно избавленным от катаракты глазом и
спросил: "А помнишь, Евгень Васильна, как я за тебя посватался?" Она
затрясла головой, засмеялась, прикрыв ладонью рот, и сквозь смех отве-
тила: "Да кто это помнит! Сколько лет-то прошло? Пятьдесят почти! Вот
уж опомнился!" - "Да как! - и Филемон облизал сладкую клубничную кровь
с большого пальца. - Э-хе-хе... Дай, думаю, на ентой черненькой поже-
нюсь! И поженился! Помнишь, Жень?" Она тихо колыхалась от какого-то
щекочущего блаженного смеха: "И поженился? Греховодник ты старый, вот
что! Только что вылечили, и тут тебе такие разговоры! Лежи тихо! Мо-
жет, яблочко натереть? У меня и терка с собой, дома не стала, хотела,
чтоб свеженькое..." - "Да-а-а, - не слушая ее, продолжал Филемон. - И
поженился! И свадьбу сыграл! И увез енту черненькую за моря, за горы,
в глубокие норы! Э-хе-хе-хе..." Она достала из сумки терку, стала было
тереть ему яблочко и вдруг опять заснула, уронив голову. И опять голые
женщины обступили ее в раскаленном бараке.
Прошло больше года. Дачный сезон подходил к концу, хотя дни стояли
жаркие, полные солнца. В воскресенье утром она поднялась совсем рано,
нагрела ведро воды и почему-то понесла его за сарай, в глухие крапив-
ные заросли. "Вот здесь и помоюсь", - сказала она себе, начисто забыв,
что у них есть собственная банька, выкрашенная голубой пронзительной
краской. В баньке вчера парился Филемон. Она стегала его веником по
красной сгорбленной спине с большими угольно-черными родинками, а он,
придерживая ладонями седой живот, приказывал: "Поддай жарку, Евгень
Васильна! Жарку не жалей!" - "Да куда тебе жарку, Ваня, - образумлива-
ла она его, босая, в сатиновом полузастегнутом халате, вытирая сгибом
руки градом катившийся с лица пот. - Ты про давление свое подумай!
Жарку..." - "О-хо-хо! - рыкнул коротенький, лопающийся от густой крови
Филемон и отпустил живот на свободу. - Давление у меня в порядке. От
бани русскому человеку одно здоровье, больше ничего!" Он облокотился
руками на лавку, повернувшись к ней спиной, чтобы она еще постегала
его веником и смыла остатки мыльной пены. Ей вдруг стало тошно от этой
красной сгорбленной спины с угольно-черными родинками, расставленных
кривых ног в редких прилизанных волосах, хлопьев пены на ягодицах...
"Что-то мне душно здесь, Ваня, - пролепетала она. - Вытирайся да пой-
дем чай пить. Аленушку пора укладывать..." - "Душно? - струсил Филе-
мон. - Чего тебе душно? Пойдем, пойдем, раз такие дела..."
Пили чай на террасе: она, Филемон и Татьяна с Аленушкой. В саду с
мягким шелестящим звуком срывались с веток и падали на землю яблоки.
Каждое падение заставляло ее вздрагивать. На столе образовалось круг-
лое пятно света от низко висящего розового абажура, доставшегося им от
прежних хозяев дачи. В этом пятне светились мокрые зернышки красной
икры, белый хлеб с большими дырками, крупно нарезанный яблочный пирог
с золотыми, чуть подгоревшими боками. Голос Татьяны, уговаривающий
Аленушку допить сливки, звучал подобно утиному кряканью. Аленушка да-
вилась над стаканом и выпускала изо рта сливочные пузыри. "Ай-яй-яй, -
прокрякала Татьяна и голой костлявой рукой вытерла Аленушкин подборо-
док. - Вот бабушка сейчас наши сливочки - ам! Вот придет чужая нехоро-
шая девочка и наши сливочки - ам!" Аленушка задышала тяжело, как ля-
гушка, и ее слегка вырвало на кружевную грудку. "О-ох! - задребезжал
Филе- мон. - О-ох, внученька... Давай, Женя, тряпочку! Внученьку
опять..." Она было побежала в кухню за тряпкой, но вдруг остановилась
от страха: прямо на ее глазах раздувшееся животное с лиловыми, трясу-
щимися щеками лезло на другое животное, поменьше, с выпученными глаза-
ми и огромным зеленым бантом в голове, делающим его похожим на лягуш-
ку. Между этими двумя суетилась голая костлявая рыба с расходящимися
во все стороны ребрами и вставшими дыбом ломкими волосами. Рыба при
этом оглушительно крякала и разевала узкий голый рот с обломками белых
костей внутри. Она прислонилась к притолоке и зажмурилась. Голова мед-
ленно и торжественно зазвенела, как пасхальный колокол. "Давай, Женя,
тряпочку, - угрожающе произнес знакомый голос. - Тряпочку нам давай.
Ты чего?" Она открыла глаза. В круглом пятне абажурного света сидели и
смотрели на нее складчатый, красный после бани Филемон, голая до клю-
чиц бескровная Татьяна и насосавшаяся сладких жиров, замученная, ог-
ромная Аленушка с бело-розовой рвотой на кружевной грудке. Она спохва-
тилась, нашла тряпку и, почему-то дрожа от страха, подала ее Филемону.
Их руки слегка столкнулись. Ей показалось, что он сейчас ударит ее,
показалось, что в руке его лежит острое, вспотевшее, чем он сейчас пе-
рережет ей вены. Она быстро отступила и заискивающе улыбнулась. Тать-
яна подхватила Аленушку и побежала умывать ее на кухню. Филемон протя-
нул ей обратно ненужную тряпку. "Эхе-хе, хе-хе, - пробормотал он и,
уже не прячась, погрозил ей маленьким острым ножом. - Эхе-хе-хе, Ев-
гень Васильна..."
Ночью она почти не спала. Вставала, подходила к окну, смотрела на
скользкую, еле держащуюся на небе, переполненную соком луну. На громко
храпящего Филемона боялась даже оглянуться. Казалось, что, несмотря на
громкий храп, он наблюдает за ней из темноты. Под одеялом было немного
спокойнее. Одеяло было защитой, крепостью. Но как только она заворачи-
валась в него, глаза сразу же начинали слипаться. А спать было нельзя.
Филемон только и ждал, чтобы она заснула. Для чего? Она и сама не зна-
ла. То ей начинало казаться, что он не только не убьет ее, но, напро-
тив, полезет к ней ласкаться ("Сказал поженюсь - и поженился", - вспо-
миналось ей), и надо будет тихо лежать под тяжестью его большого мох-
натого живота, то казалось, что он выгонит ее на улицу, чтобы она сто-
рожила их дом вместо цепной собаки (какое-то воспоминание, связанное с
цепной собакой, мучило ее, но она не понимала, какое!), то - и это бы-
ло самое страшное - она почти чувствовала прикосновение его маленького
острого ножа с налипшими на нем волосками...
На рассвете она надела халат и начала беззвучно бродить по дому.
Вошла в детскую комнату. Вместо Аленушки на кровати лежала мертвая
разбухшая кукла и притворялась спящей. Кукла не хотела превращаться
обратно в человека, не хотела расти, потому что знала, что ее ждут од-
ни несчастья и насмешки. И она, ужасаясь, пожалела ее и погладила по
холодной голове своей закапанной старческими коричневыми пятнами ру-
кой. Потом крадучись поднялась наверх по скрипучей узкой лестнице, ос-
тановилась перед дверями, за которыми спали Татьяна и приехавший вече-
ром на электричке аккуратный несговорчивый зять. Сначала ей послыша-
лось хрипенье. Потом тихий булькающий звук женского горла, напоминаю-
щий плавное "рл-нрл-рл-нрл". Она поняла, что зять душит или уже заду-
шил Татьяну, но ей было страшно вмешаться, и она решила еще постоять и
послушать. "Рл-нрл-рл" прервалось, и кто-то закрякал Татьяниным голо-
сом. Слов она не поняла, хотя Татьяна произносила их очень отчетливо.
Зато тихие ответы зятя не только разобрала, но и сразу почему-то за-
помнила. "С любой в принципе женщиной можно получить физическое удо-
вольствие, - раздельно произнес зять и что-то перекусил, щелкнув зуба-
ми. - В принципе, я считаю, с любой. Но можно ли с любой женщиной ос-
таться жить семейной жизнью - это большой и большой вопрос. Принципи-
альный, я считаю". И он опять что-то перекусил. Татьяна гулко крякнула
в ответ. "Я в принципе не собираюсь уходить от этого разговора, - про-
должал зять. - Потому что время само за себя говорит. И если я буду
уверен, что в моем доме весь порядок будет подчиняться моим принципи-
альным требованиям, то я готов хоть завтра начать думать по поводу
этого решения. - Он еще немножко подушил ее, потому что Татьяна опять
хрипнула. - Мы в принципе можем расписаться, если этот шаг не отзовет-
ся в моей жизни беспорядком или неповиновением".
Из Татьяниного горла полилось "рл-нрл-рл", и тогда зять сказал:
"Согласен", и они оба замолчали.
Не выдержав, она тихонько приотворила дверь, заглянула в образовав-
шуюся щелку. Зять с висящей на боку длинной прядью волос, которую он
днем зачесывал через голову, чтобы закрыть лысину, лежал на бескров-
ной, худой Татьяне и несильно душил ее, то приподнимаясь, то опуска-
ясь. Ее приближения они не заметили и, голубовато-бледные от наступаю-
щего утра, продолжали свой разговор. Все это вызвало у нее смешанное
чувство ужаса и отвращения, хотя в глубине души вспомнилось, что ког-
да-то она сама желала, чтобы Татьяна и этот человек вот так лежали по
ночам в прибранной ею комнате. Сдерживая громкое дыхание, она спусти-
лась вниз, забралась под одеяло и крепко заснула.
Проснулась очень скоро, лихорадочно вскочила, нагрела на кухне вед-
ро воды и пошла за сарай, в глухие крапивные заросли. "Вот здесь и по-
моюсь", - сказала она себе и начала торопливо раздеваться. Раздевшись
догола и распустив по плечам жидкие пегие волосы, она начала осторожно
поливать себя водой из темно-синей в белых крапинках кружки. Вода была
слишком горячей, и все ее тело покрылось мурашками. Потом взяла кусок
хозяйственного мыла, быстро, крепко намылилась и опять зачерпнула воды
из ведра.
- Женя! - послышался где-то совсем близко дребезжащий голос Филемо-
на.- Евгень Васильна! Ты куда запропастилась?
Она в ужасе опустилась на корточки, вжала голову в задрожавшие ко-
лени. Лопухи и крапива скрывали ее от него. Земля закачалась от приб-
лижающихся шагов. Филемон шарил в траве большой палкой с тяжелым мед-
ным набалдашником, разыскивая свою Бавкиду. Бавкида раскорячившись си-
дела на земле в сизой пленке хозяйственного мыла. Зубы ее стучали от
