кроме того, медицинский взгляд организуется по новой модели. Прежде всего,
это более не просто взгляд любого наблюдателя, но врача, институционально
поддерживаемого и узаконенного, врача, имеющего право решения и
вмешательства. Во-вторых, это взгляд, не связанный с прямой решеткой
структуры (форма, расположение, число, величина), но взгляд, который может и
должен схватывать цвета, вариации, мельчайшие аномалии, будучи всегда
настороже по отношению к отклонению. Наконец, это взгляд, который не
удовлетворится тем, что очевидно видимо, он должен позволить оценить шансы и
риск: это взгляд-калькулятор.
Без сомнения, было бы неточным видеть в клинической медицине конца
XVIII века простое возвращение к чистоте взгляда, долго отягощенного ложными
знаниями. Речь не идет также о простом перемещении взгляда, или о более
тонком применении его возможностей; речь идет о новых объектах, дающихся
медицинскому знанию по мере его модификации, и, в то же самое время, когда
познающий субъект себя реорганизует и изменяет, взгляд начинает действовать
по-новому. Итак, это не есть сначала измененная концепция болезни, а затем
способ ее опознания, и, тем более, не система описания признаков, которая
модифицируется вслед за теорией, но полная и глубокая связь болезни со
взглядом, которому она предстоит, и который ее в то же время устанавливает.
На этом уров-
141
не невозможно разделить теорию и опыт, или метод и результат;
необходимо вычитывать глубокие структуры наблюдаемого, где поле и взгляд
связаны одно с другим посредством кодов знания. В этой главе мы
рассмотрим их в двух основных формах: в лингвистической структуре знака и
стохастической форме случая.
В медицинской традиции XVIII века болезнь презентирует себя наблюдателю
в виде симптомов и знаков. Одни отличаются от других по их
семантической ценности в той же степени, как по их морфологии. Симптом --
отсюда его господствующее положение -- есть форма, в которой проявляет себя
болезнь: из всего, что видимо, он наиболее близок сущности. Он -- первая
транскрипция недоступной природы болезни. Кашель, лихорадка, боль в боку,
трудности дыхания не являются сами по себе плевритом -- последний никогда не
дан ощущению, "раскрываясь не иначе как в умозаключениях", -- но они
образуют его "основные симптомы", поскольку позволяют обозначить
патологическое состояние (в противоположность здоровью), болезненную
сущность (отличающуюся, к примеру, от пневмонии), и ближайшую причину
(серозный выпот)1. Симптомы позволяют сделать прозрачным неизменный,
немного отстраненный, видимый и невидимый лик болезни.
Знак объявляет: прогностический -- то, что вскоре произойдет;
анамнестический -- то, что произошло; диагностический -- то, что происходит
в данный момент. Между ним и болезнью лежит разрыв, который он не может
пересечь, не подчеркнув его, ибо он проявляется окольными путями и часто
неожиданно. Он не дается знанию; самое большее -- то,
______________
1 Cf. Zimmerman, Traite de l'exprience (Paris, 1774), t.1, p.
197--198.
142
что начиная с него, возможно наметить обследование. Обследование,
которое наугад перемещается в пространстве скрытого: пульс выдает невидимую
силу и ритм циркуляции. В дополнение знак обнажает время: посинение ногтей
безошибочно объявляет о смерти, или кризы 4-го дня во время желудочных
лихорадок обещают выздоровление. Пересекая невидимое, он отмечает самое
удаленное, скрытое за ним, самое позднее. В нем вопрошается об исходе, о
жизни и смерти, о времени, а не о неподвижной истине, истине данной и
скрытой, которую симптомы устанавливают в своей прозрачности феноменов.
Так XVIII век транспонировал двойную реальность болезни: природную и
драматическую; так он обосновывал истину познания и возможность практики:
счастливую и спокойную структуру, где уравновешиваются система
природа--болезнь с видимыми, погруженными в невидимое формами, и система
время--исход, которая предвосхищает невидимое благодаря ориентировке в
видимом.
Эти две системы существуют сами по себе, их различие есть факт природы,
которому медицинское восприятие подчиняется, но которое он не образует.
Формирование клинического метода связано с появлением взгляда врача в
поле знаков и симптомов. Исследование их устанавливающих прав влечет
стирание их абсолютного различия и утверждение, что впредь означающее (знак
и симптом) будет полностью прозрачно для означаемого, которое проявляется
без затемнения и остатка в самой своей реальности, и что существо
означаемого -- сердцевина болезни -- полностью исчерпывается во
вразумительном синтаксисе означаемого.
143
1. Симптомы образуют первичный неделимый слой означающего и
означаемого.
По ту сторону симптомов более не существует патологической сущности,
все в болезни есть явление ее самой. Здесь симптомы играют наивную роль
первоначальной природы: "Их набор образует то, что называется болезнью"1.
Они есть не что иное, как истина, полностью данная взгляду; их связь и их
статус не отсылают к сущности, но отмечают природную общность, которая
единственно имеет свои принципы сложения и более или менее регулярные формы
длительности: "Болезнь есть единое целое, поскольку можно определить ее
элементы; у нее есть цель, поскольку можно высчитать результат, так как она
целиком лежит в границах возникновения и окончания"2. Симптом, таким
образом, выполняет свою роль независимого указателя, будучи лишь феноменом
закона появления; он находится на одном уровне с природой.
Тем не менее, не полностью. Кое-что в непосредственности симптома
означает патологию, благодаря чему он и противостоит феномену, просто и ясно
зависящему от органической жизни: "Мы подразумеваем под феноменом любое
заметное отличие здорового тела от больного; отсюда деление на то, что
принадлежит здоровью и на то, что указывает на болезнь:
последнее легко смешивается с симптомами и чувственными проявлениями
болезни"3. С помощью этой простой оппозиции формам здоровья, симптом
оставляет свою пассивность природного феномена и становится означающим
болезни, то есть
______________
1 J.-L.-V. Brussonnet, Tableau elmentaire de la semiotique
(Montpellier, an VI), p. 60.
2 Audibert-Caille, Memoire sur l 'utilit de I 'analogie en
medecine (Montpellier, 1814), p. 60.
3 J.-L.-V. Brussonnet, toe. cit., p. 59.
144
ею самой, взятой в своей полноте, ибо болезнь есть не что иное как
коллекция симптомов. Странная двусмысленность, так как в своей означивающей
функции симптом отсылает одновременно к связи феноменов между собой, к тому,
что составляет их полноту и форму их сосуществования, и к абсолютному
различию, отделяющему здоровье от болезни. Таким образом, он означает с
помощью тавтологии полноту того, что есть, и своим возникновением --
исключение того, чего нет. Неразложимый, он является в своем существовании
чистым феноменом, единственной природой болезни, и болезнь устанавливает
единственную природу специфического феномена. Когда он является означающим
по отношению к самому себе, то таким образом дважды означивается: самим
собой и болезнью, которая, характеризуя его, противопоставляет
непатологическим феноменам. Но взятый как означаемое (самим собой или
болезнью), он не может получить смысла иначе, как в более древнем акте, не
принадлежащем его сфере, в акте, который его обобщает и изолирует. Иначе
говоря, в акте, который его заранее трансформировал в знак.
Эта сложность структуры симптома обнаруживается в любой философии
натуральных знаков; клиническая мысль лишь перемещает в более лаконичный и
зачастую более смутный словарь практики концептуальную конфигурацию,
дискурсивной формой которой Кондильяк владел совершенно свободно. Симптом в
общем равновесии клинической мысли почти играет роль языка действия: он
понимается как таковой в общем движении природы; и ее сила проявления столь
же примитивна и столь же естественно дается как "инстинкт", порождающий эту
инициальную форму языка1; он является
_____________
1 Condillac, Essai sur 1'origine des connaissances humaines (CEuvres
completes, an VI), t.I, p. 262.
145
болезнью в манифестном состоянии так же, как язык действия есть само по
себе впечатление в движении, которое его (впечатление) длит, поддерживает и
обращает во внешнюю форму того же рода, что и его внутренняя истина. Но
концептуально невозможно, чтобы этот непосредственный язык приобретал смысл
для взгляда другого без вмешательства акта, пришедшего из иного места: акта
сознания, который Кондильяк заранее приписывает двум субъектам, лишенным
речи и помысленным в их непосредственной моторике1; акта, особую и
суверенную природу которого он скрывает, помещая его в коммуникативные и
симультанные движения инстинкта2. Помещая язык действия в основу
происхождения речи, Кондильяк таинственно проскальзывает туда, отделяя от
всех конкретных фигур (синтаксис, слова и сами звуки) лингвистическую
структуру языка, свойственную каждому речевому акту субъекта. Отныне для
него возможно выявить краткость языка, поскольку он заранее вводит ее
возможность. То же самое происходит в клинике для установления связи между
этим языком действия, который и есть симптом, и недвусмысленной
лингвистической структурой знака.
2. Именно вмешательство сознания трансформирует симптом в
знак
Знаки и симптомы являются одним и тем же и говорят об одном и том же:
точнее, знак говорит то же самое, что точно является
симптомом. В материальной реальности знак идентифицируется с самим
симптомом; последний есть необходимая морфологическая поддержка знака. Итак,
"нет знаков без
________________
1 Condillac, ibid., p. 260.
2 Condillac, ibid., p. 262--263.
146
симптомов"1. Но то, что делает знак знаком принадлежит не к симптомам,
а к активности, приходящей со стороны. Хотя высказывание -- "все симптомы
суть знаки" истинно, но "не все знаки есть симптомы"2 в том смысле, что все
множество симптомов никогда не сможет исчерпать реальность знака. Как
происходит это действие, которое трансформирует симптом в означающий элемент
и точно означивает болезнь как непосредственную истину симптома?
С помощью операций, которые делают видимой совокупность поля опыта в
каждом из этих моментов и рассеивают все структуры непрозрачности:
-- операция, которая, сравнивая органы, суммирует: опухоль,
покраснение, жар, боль, биение, ощущение напряжения, становятся знаком
флегмоны, поскольку их сравнивают на одной руке и на другой, у одного
индивида и у другого3;
-- операция, заставляющая вспомнить нормальное функционирование:
холодное дыхание у субъекта есть знак исчезновения животного тепла и отсюда
-- "радикального ослабления жизненных сил или их близкого разрушения"4;
-- операция, регистрирующая частотность, одновременность или
последовательность: "Какая связь существует между обложенным языком,
дрожанием внутреннего зева и позывом к рвоте? Она неизвестна, но наблюдение
часто отмечает, что два первых феномена сопровождают это состояние, что
достаточно, чтобы впредь они стали знаками"5;
-- и наконец, операция, которая за гранью первичных признаков
обнаруживает тело и открывает на аутопсии невидимое
______________