праздник тридцатого января - день прихода партии к власти, и
много иных торжественных дат, включая двадцатое апреля -
день рождения фюрера, и тридцатое апреля - праздник костров,
переходящий в Вальпургиеву ночь, однако главнейшим
праздником СС лично Гиммлер установил середину лета - то
есть, летнее солнцестояние, одно из четырех солярных
торжеств, возродив тем самым древнюю магическую церемонию.
В деле становления ордена принимали участие и
интеллектуалы, и невежды, а порою и просто параноики,
проникшие потом сюда, в институт, где вполне серьезно
пытались воплотить в жизнь бредовые свои замыслы типа
изучения силы розенкрейцеровского содружества, символизма
ирландской арфы из Ольстера, тайного значения готических
башен и итонских высоких шляп. Они же после неудачной
бомбежки Оксфорда, когда бомбы не достигли цели, затеяли
расследование якобы магических свойств колоколов городского
собора, что являли собой оккультную защиту от
бомбардировщиков Люфтваффе.
Гиммлер странно соединял в себе и здравый эзотерический
практицизм, и явную мистическую шизофрению. Он был
прекрасным полицейским администратором, вполне
материалистически оценивающим реалии жизни и, одновременно,
непредсказуемо-экцентричным безумцем.
В день тысячелетия смерти короля Генриха Первого,
рейхсфюрер посетил его могилу в Кветлинбурге и отсалютовал
умершему нацистким приветствием во время церемонии
поминания, - как другу и советчику. Да, он был опытным
медиумом и постоянно общался с усопшими, а особенно - с этим
древним саксонским владыкой. Правда, спустя некоторое время,
Гиммлер начал утверждать, что сам является инкарнацией
короля, хотя каким образом дух наносил визиты к своему же
воплощению, он не комментировал. Почему? Краузе подозревал,
что высокий секрет связи богосотворенной монады с чередой ее
воплощений в человечестве рейхсфюреру известен, но делиться
подобной тайной он попросту ни с кем не намерен.
В тридцать седьмом году Гиммлер в составе большой
торжественной процессии нес прах короля для захоронения в
Кведлинбургском соборе, к месту его первоначального
успокоения, и с этого дня каждую последующую годовщину
рейхсфюрер проводил в полночном бдении над могильной плитой
в мистической беседе со своим покровителем, кто, как он
полагал, и являл собою его, Гиммлера, суть.
Краузе считал, что основа той личности Гиммлера, каковая
существовала сейчас, уже в конце войны, была заложена еще в
двадцатых годах, когда в Мюнхене, в штаб-квартире СС, он
прочитал меморандум, составленный местным лидером НСДАП. В
меморандуме отражалась идея создания национал-
социалистического ордена внутри партии, идея, затронувшая
глубинные пласты его души.
Главой СС он стал в двадцать девятом году, уже после
пятилетнего существования организации, сформированной
Юлиулом Шреком по приказу Гитлера как охранную структуру
штаб-квартиры партии. Вначале в ней было всего восемь
человек, но и уже тогда они представляли собой некую элиту,
связанную жесткими правилами поведения, где даже мелкие
прегрешения могли караться смертной казнью. Однако созданный
Гиммлером орден "Мертвая Голова" отличался еще более
строгими ограничениями для посвященных, кто должен был
осуществить согласно его замыслу связь между Рейхом и
могущественными существами литтоновских и тибетских
подземных миров.
Структурно организация копировала орден иезуитов, - орден
магический, ибо одной из основ обучения его членов являлась
систематическая визуализация, чья цель - приблизить монаха к
Внутреннему Христу, и отсюда родилось положение, созданное
иезуитами:"Царство Божие - внутри нас". Основатель ордена
святой Игнаций составил "духовные упражнения", что, конечно,
весьма разнились от эзотерического тренинга школ черной
магии, но технику имели практически ту же.
Гиммлер перенял у иезуитов и принцип особых привилегий,
дающихся членам ордена перед простыми смертными, и систему
слепого повиновения руководителю, и, наконец, даже
организационную основу, созданную еще Лойолой, когда орденом
управляет генерал с пятью советниками, за что получил от
Гитлера прозвище "мой Игнаций Лойола", а от иных же -
"черный иезуит".
Отбор новобранцев в СС производился с особой тщательностью.
Пьяницы, болтуны и лентяи в орден не допускались, не говоря
уже о гомосексуалистах - эти подлежали беспощадному
уничтожению. Вначале отбор шел по расовому признаку,
разработанному Бруно Шульцем - профессором, гаупштурмфюрером
СС. Он выделил несколько расовых подгрупп: собственно
нордическую; нордическую с примесью динарических, альпийских
или же средиземноморских характеристик; ненордическую
европейскую; и, наконец, ненордическую внеевропейскую. На
членство в СС могли претендовать лишь представители первых
трех категорий. Согласно Шульцу, блондины чисто нордической
крови должны были явить собою тот тип идеального немца, что
повсеместно укоренится в Рейхе на протяжении будущих ста
двадцати лет.
Однако новобранец СС считался поначалу всего лишь допущенным
к ордену, но никак не членом его. Ему еще предстоял долгий
период обучения перед тем как произнести торжественную
клятву фюреру и, особо, - ордену, в которой порою он
обязывался отказаться от брака, если его расовый признак или
же здоровье не удовлетворяли надлежащим критериям.
Итогом же для избранных была черная форма, "сиг" на петлице -
руна в виде двух молний, высокие сапоги, пояс "Сэм Браун" и
фуражка с эмблемой мертвой головы. Серебряное кольцо с той
же эмблемой поначалу давалось автоматически, но после для
его получения требовался не менее как трехлетний стаж, а уж
право на именной кинжал имела сугубо элита.
Но с каждым своим шагом вверх неофит обнаруживал, что он
переходит как бы по мостикам из одного круга в иной, доселе
потаенный, и что внутри храма существуют храмы
другие...Таким был принцип внешних и внутренних кругов,
последний из которых мог быть пересечен лишь в замке
Вевельсбург, за круглым рыцарским столом...
Краузе с трудом заставил себя оторваться от раздумий и
воспоминаний.
Уже вечерело; он, даже не глядя в окно, ощущал, как серая
пелена неба уплотняется дымной мглой ненастных сумерек, как
невидимое солнце погружается за горизонт, выдавливая пучину
космоса на подлунную тревожную сторону несчастной планеты...
Лампочка загорелась тускленько и нехотя; дробящийся свет
нестойко замер на черной полировке мебели, бронзе люстры,
чугунном лике фюрера, слепо глядевшим из ниши стены...
Слепо, но завораживающе.
Внезапно Краузе едва не впал в визуализацию, соединив свое
подсознание с этим незрячим взором, однако вновь пересилил
себя, тяжело, но решительно привстав из-за стола.
Он-то знал, для чего вешаются портреты вождей на стенах и
для чего стоят по углам их бюсты... Он ведал, как
воздействуют на человечков и символы, и лозунги, и форма, и
марши... Тот же Великий Мастер часто шепотом говорил с
портретом фюрера, висевшим в его кабинете, подобно мальчику,
советующемуся с божеством... Портрет обрамляло золото, и в
углу виднелся автограф вождя... Да, он нашел своего идола,
Генрих Гиммлер, но только ли не предаст ли его также, как
когда-то, будучи еще застенчивым, бесцветным юношей, предал
Бога? Ему ведь давался огромный шанс в этой его инкарнации,
но шанс был непонят; первоначальное благоговение перед
церковью сменилось ее отрицанием, и началась бесцельная и
хаотическая игра, а, вернее, заигрывание с теми силами, кому
он если и был нужен тут, на поверхности планеты, то как
мясник, питающий их кровью, страданием и ужасом принесенных
им жертв, за которые он же сам и заплатит. Дно ада ждет его,
и тяжелые магмы сомкнутся над ним, и настанет вечность
великой муки, если, конечно, не позаботится о нем Сам, не
заберет его в демонические крепости своих миров, готовя для
новой темной миссии...
Краузе открыл дубовую дверцу шкафа, за которой скрывался
сейф. Долго возился с ключами, проклиная заедающий старый
замок.
Наконец, достал из сейфа портфель; поставив его на
стол, нежно провел по желтой мягкой коже ладонью. Здесь было
все, в этом портфеле: настоящее, прошлое, будущее. Нет,
отнюдь не его, скромного Фридриха Краузе. Человечества.
Мира. Однако на сегодняшний миг - он держит все это в своих
руках.
"Нет-нет, я только касаюсь, только оберегаю"... -
поправился он суеверно и даже вжал голову в плечи, страшась,
что будет покаран за невольную свою гордыню теми, кто вверил
ему находящееся в портфеле сокровище, теми, кто сейчас
незримо обступал его и вел, конечно же, дорогой спасения из
города, застланного огромной тенью смерти, ощутимо густеющей
с каждой свинцовой минутой наступающего краха.
ИЗ ЖИЗНИ РИЧАРДА ВАЛЛЕНБЕРГА
Он не предполагал, что задержится в Арабских Эмиратах
столь надолго. Рутинные дела, по которым он сюда прилетел,
завершились буквально за день; еще сутки заняли отчеты,
мгновенно отосланные спецсвязью в Лэнгли, а уж там-то и
начались их пятидневные блуждания по бюрократической
иерархии, покуда, наконец, начальство вынесло свое резюме и
дало ему, Ричарду Валленбергу, "о кей" на возвращение в
Штаты.
Впрочем, сетовать на задержку в своем пребывании здесь
он не мог.
Летняя жара уже спала, Персидский залив был спокоен как
озеро, и бюрюзовая вода его, светившаяся золотом
растворенного в ней солнца, уже приобрела осеннюю легонькую
прохладцу.
Побережье утопало в зелени кустарников и цветочных кущах, мир
был полон тишины и благолепия, и Ричард, лежа под коренастой
пальмой на комфортабельном пляже, невольно мечтал, чтобы
мгновения этой дивной командировки, превратившейся в отпуск,
тянулись как можно дольше. Впереди, по крайней мере, ничего
отрадного ему не виделось: тяжкий перелет через Европу и
Атлантику, недельная очумелость от разницы во времени, а
далее - привычные коридоры ЦРУ: просторные, светлые, но
безлико-казенные; такие же офисы, чья стандартная
одинаковость мебели, голубеющих дисплеев компьютеров,
телефонов и жалюзи просто-таки вызывала тоску; бесконечные
звонки, отчеты, хождения по начальству; и, наконец, знакомый
марштрут: супермаркет-дом. Затем беглый просмотр почты,
подписывание чеков за каждый свой вздох и выдох в этой
стране; телевизионные новости, кабель, изредка - стаканчик
джина с тоником и - сон. Вот, в принципе, все, не считая
нюансов, что тоже особого вдохновения не привносили.
Вернувшись с пляжа на арендованной японской машинке - юркой и на
диво экономичной, он хотел переодеться и съездить за
зарезервированным билетом, но, едва вошел в номер отеля, тут
же раздался звонок из резидентуры, нарушивший все планы: его
срочно вызывали к себе здешние коллеги.
Местный резидент был Ричарду превосходно знаком; около года
они работали в одном из отделов главной конторы, покуда тот
не был командирован на периферию; отношения у них сложились
едва ли не товарищеские, хотя известный официоз в общении
соблюдался неизменно, особенно здесь, да и неудивительно:
ведь вскоре господин Валленберг окажется в далеких кабинетах
начальства, где будет вынужден по элементарному долгу службы
доложить свое личное мнение об обстановке в резидентуре и
лицах, ее составляющих. А от таких докладов зависит многое.
Вернее то, каким именно образом доклад составлен и
преподнесен.
- Ричард.- Резидент выдержал паузу.- Сегодня с утра я
