на Степана.
Он смотрел сурово, словно ожидая, что Степка должен отречься от своих
слов. Но где там! Степка вскочил и выкрикнул:
- Объясняйте при нас!
Сур прохрипел снова:
- Остапович, как это может быть?
- Пустяки, пустяки, - ответил Рубченко и живо завозился руками у себя
на груди. - Ничего не может быть...
Поперек комнаты ширкнуло прозрачное пламя, щелкнула винтовка. Я
ничего не понял еще, а капитан Рубченко уже падал со стула. Сурен
Давидович смотрел на него, сжимая винтовку, и из стены, из громадной
черной дыры сыпался шлак. Дыра была рядом с головой Сура.
НЕСЧАСТЬЕ
Говорю вам, мы ничего не поняли. Мы будто остолбенели. В косом столбе
солнечного света блеснул седой ежик на голове Павла Остаповича, - капитан
падал толовой вперед, медленно-медленно, в полной тишине. Только шуршал
черный шлак, осыпая белую клеенку на тумбочке Степка еще стоял с поднятой
рукой - так быстро все произошло. Я еще без страха, будто во сне, смотрел,
как капитан грудью и лицом опустился на половицы, как из-под его груди
снова ширкнуло пламя, ударило под кровать, и оттуда сразу повалил дым.
Потом Сур вскрикнул: "Остапович!" - и попытался поднять капитана, а Степка
неуверенно взял графин и стал плескать под койку, откуда шел дым. Я
очнулся, когда Верка закричал и закатил глаза.
Мне пришлось вытащить его в коридор. Он перестал кричать и вцепился в
меня. У меня до сих пор синяки - так он крепко ухватился за мои руки. Я
сказал Верке:
- Сейчас же прекрати истерику! Надо помогать Сурену Давидовичу. А еще
гвардеец...
Он немного ослабил руки. Кивнул.
- Ты, может, домой побежишь? - спросил я.
- Я буду помогать, - сказал Верка.
- Нет, уходи домой, - сказал я, но это были пустые слова.
Верка по-детски, с перерывами, вздохнул и пошел за мной.
В кладовой остро пахло дымом. Павел Остапович лежал на кровати. Сур
стоял над ним и жалобно говорил по-армянски, ударяя себя по лбу кулаками.
Он совсем задыхался. Мрачный, но нисколько не испуганный Степка стоял
набычившись я не смотрел в ту сторону.
Я прошептал:
- Степ, как это получилось? Он умер?
Степка дернул плечом. Я понял: умер. Но я все еще думал о случайном
выстреле. Как же Сур, такой опытный стрелок, мог случайно выстрелить,
доставая патрон из ствола?
Тогда Степка сказал:
- Смотри, - и показал куда-то вбок.
Я не мог отвести глаз от Сура и не понимал, куда Степка показывает.
Он за плечи повернул меня к столу.
Там лежал поразительный предмет. Он был ни на что не похож. С первого
взгляда он смахивал на стальную палку, но стоило секунду приглядеться,
чтобы понять - эта штука не стальная, и даже не металлическая, и не папка
уж наверняка. Даже не круглая. Овальная? Нет, бугристая, будто ее мяли
пальцами. Зеленовато-блестящая. На одном конце был черный, очень блестящий
кристалл, а у другого конца выступали две пластинки вроде двух плавников.
Несколько секунд я думал, что это сушеный кальмар - пластинки были похожи
на хвост кальмара или каракатицы. В длину штука имела сантиметров
тридцать.
- Видел? Это бластер, - прошептал Степа.
У меня совсем ослабели ноги. Бластер! В некоторых фантастических
рассказах так называются ружья, стреляющие антиматерией, или лучевые. В
рассказах, понимаете? Но мы-то были не в рассказе, а в доме три по улице
Героев Революции, в подвальном этаже, переделанном под тир. И здесь, на
столе оружейной кладовой, вдруг оказался бластер, который принес под
пиджаком капитан Рубченко, заместитель начальника милиции.
Я поверил сразу - бластер настоящий. Степка прав. В косом свете
бластер отливал то зеленым, то серым, волчьим цветом. Он был абсолютно ни
на что не похож. Теперь я понял, что за пламя ширкало, почему в бетонной
стене выжжено углубление размером с голову и, главное, почему выстрелил
Сурен Давидович.
Я держался за край стола. Ох, слишком многое случилось за одно утро,
и конца событий не было видно!
ШНУРОК
И еще оставалось тело Рубченко на кровати.
Мне было страшно заговорить, взять в руки бластер, взглянуть на
Сурена Давидовича. Степка же был не таков. Он потрогал бластер и сказал
нарочито громко:
- Совершенно холодный!
Сур услышал и обернулся. Ох, вспомню я эту картину... Как он смотрит
коричневыми, яростными глазами на разорение, на дрожащего Верку, на
винтовки, валяющиеся в лужах, и на бластер... Он посмотрел и внезапно
заметался, открыл железный шкаф с оружием и быстро-быстро стал запихивать
в него винтовки. Потянулся к бластеру - Степка перехватил его руку.
- Это спуск, Сурен Давидович, эти вот крылышки.
Сур начал крепко тереть виски. Тер со злостью, долго. Потом
проговорил:
- Конечно, спуск. Бот именно... Где шнурок?
Степка показал пальцем - на полу, а я поднял. Черный шнурок от
ботинок, вернее, два шнурка, связанных вместе. Все четыре наконечника были
целы, торчали на узлах.
- Понимаю, - сказал Сур. - Брезгуешь... - Принял у меня шнурок,
положил в шкаф. - Напрасно все-таки брезгуешь, Степан.
- Он предатель, - сказал Степка, показывая на Рубченко, - а вы его
жалеете!
Я вздрогнул - рядом со мною закричал Верка:
- Врешь! Дядя Павел - папин друг, а не предатель, воешь!
- Так, мой мальчик... Степан, слушай меня: если Навел Рубченко -
предатель, то и я предатель. Таких людей, как он... - Сур закашлялся. - Он
не только честный воин. Не только храбрый и добрый человек. На моих глазах
он двадцать лет проработал в милиции. И на фронте. И всегда был настоящим
рыцарем...
Степка молчал. Трудно было не согласиться - такой человек на виду,
как в стеклянной будке. Зато Сур очнулся от своего отчаяния и продолжал
говорить:
- Мы потеряли много времени... Необходим врач. Кто позвонит в "Скорую
помощь"? Ты, Лешик? Придержите дверь. - Он осторожно поднял бластер и
перенес в шкаф. Запер на два оборота. - Ах, Остапович!.. Ах, Остапович!..
Лучше бы... - Он осекся.
Я знал почему. Он сто раз дал бы себя сжечь этим бластером, лишь бы
не стрелять в друга. Он выстрелил, спасая нас.
И, посмотрев на нас, он подобрался, тряхнул головой, стал по виду
прежним, даже погладил Верку, как всегда, от носа к затылку.
- Да, тяжелое положение... В "скорую" нельзя обращаться. Степа,
Алеша! Загляните в четвертый подъезд, квартира шестьдесят один. Доктор
Анна Георгиевна... Пригласите ее сюда. Что сказать? У нас раненый.
Мы побежали. Степка на ходу сказал:
- Правильный приказ.
- Почему? - спросил я.
Он ответил:
- А вдруг _э_т_и_ уже на "скорую" пробрались?
- Кто - эти?
- С бластерами.
- А зачем им пробираться?
Степка только свистнул. Тогда я возразил:
- Доктор Анна Георгиевна тоже могла пробраться.
- Чудной... - пропыхтел Степка. - Она же пенсионерка, дома принимает.
Видишь табличку?
Я видел. Квартира 61, медная яркая табличка: "Доктор А. Е.
Владимирская".
Степан позвонил и вдруг сказал свистящим шепотом:
- Он меня было... того. Рубченко ваш...
- Он же не в тебя стрелял - в Сура!
- Да нет, - прошептал Степка. - Не из бластера. Он так... Глазами,
что ли. Я будто помер на полсекунды.
- Ой, а меня... - заторопился я, но тут дверь отворилась, и из темной
прихожей спросили:
- Ко мне?
Я ответил, что к доктору и что в тире лежит раненый.
- Сейчас, ждите здесь, - сказал голос, как мне показалось, мужской.
В прихожей зажегся свет. Мы вошли, но там уже никого не оказалось.
Будто с нами разговаривали здоровенные часы, которые стучали напротив
двери. Потрясающие часы! Выше моего роста, с тремя гирями, начищенными
ярче дверной таблички. Часы тут же проиграли мелодию колокольчиками и
стали бить густым тройным звоном - одиннадцать часов. Я охнул, потому что
все началось ровно в половине девятого, всего два с половиной часа назад.
В школе прошло три урока - и столько всего сразу! И Верка еще. А Верка
очень нежный и доверчивый. Позавчера подошел к милиционеру и спросил:
"Дядь, почему вам не дают драчных дубинок?.."
Зазвенело стекло. Кто-то запричитал тонким, старушечьим голосом.
Резко распахнув дверь, в прихожую выскочила женщина в белом халате, с
чемоданчиком, совершенно седая. Она стремительно оглядела нас синими
эмалевыми глазами. Спросила басом:
- Раненый в тире? - и уже была на лестнице.
А мы едва поспевали за ней. Вот так пенсионерка! Из квартиры пищали:
"Егоровна!" - она молча неслась вниз по лестнице, потом по дорожке вдоль
дома и по четырем ступенькам в подвал. Степка забежал вперед, распахнул
дверь и повел докторшу по коридору в кладовую.
ДОКТОР АННА ЕГОРОВНА
Сурен Давидович был в кладовой наедине с Рубченко. Стоял,
прислонившись к шкафу, и хрипел астматолом. Когда мы вошли, он поклонился
и проговорил:
- Здравствуйте, Анна Георгиевна. Вот... - Он показал на койку.
- Вижу. Меня зовут Анна Егоровна... Ого! Детей - за дверь.
- Я расстегнул рубашку, - сказал Сур.
Она достала стетоскоп из чемоданчика. Мы, конечно, остались в
комнате, в дальнем углу, под огнетушителями. Анна Егоровна что-то делала
со стетоскопом, вздыхала, потом стукнула наконечником и бросила прибор в
чемоданчик.
- Давно произошел несчастный случай?
Сур сказал медленно:
- У_б_и_й_с_т_в_о_ произошло двадцать минут назад.
Анна Егоровна опять сказала: "Ото!" - и быстро, пристально посмотрела
на Сурена Давидовича. На нас. Опять на Сура.
- Что здесь делают дети?
Степка шагнул вперед:
- Мы свидетели.
Она хотела сказать: "Я не милиция, мне свидетели не нужны". У нее все
было написано на лице: удивление перед такой странной историей, и от почти
прямого признания Сура. Мы тоже показались ей не совсем обычными
свидетелями. Она сказала:
- Моя помощь здесь не требуется. Смерть наступила мгновенно, - и
повернулась к двери.
Но Сур сказал:
- Анна Георгиевна...
- Меня зовут Анна Егоровна.
- Прошу прощения. Я буду вам крайне благодарен, если вы согласитесь
нас выслушать. Слово офицера, вам нечего бояться.
Как она вскинула голову! Действительно: "Ото!" Она была бесстрашная
тетка, не хуже нашего Степана. Она уже успела крепко загореть и выглядела
просто здорово: круглое коричневое лицо, белые волосы, крахмальный халат и
круглые ярко-синие глаза.
- Слушаю вас, - сказала Анна Егоровна.
- Я прошу разрешения прежде задать вам два вопроса.
Она кивнула, не сводя с него глаз.
- Первый вопрос: вы ученый-врач?
- Я доктор медицинских наук. Что еще?
- Когда вы последний раз выходили из дому?
- Вчера в три часа пополудни. - Ее бас стал угрожающим. - Чему я
обязана этим допросом?
Сур прижал руки к сердцу так похоже на _т_е_х_, что мы вздрогнули. Но
это был его обычный жест благодарности.
- Доктор, Анна... Егоровна, сейчас вы все-все поймете! Очень вас
прошу, присядьте. Прошу. Сегодня в восемь часов утра...
Сурен Давидович рассказывал совсем не так, как я. Без подробностей.
Одни факты: заведующий почтой, старший телеграфист, поездка на такси, оба
разговора Феди-гитариста с шофером, история с конфетами, потом капитан
Рубченко.
О выстреле он рассказал так:
- Эта история была сообщена Павлу Остаповичу не вся целиком. Он
остановил Алешу... Когда, Лешик?
- Когда пень грузили в такси, - поспешно подсказал я.
- Да, в такси. Павел Остапович начал расспрашивать второго
