- Пе-ень? - спросил шофер. - Пень, значит... Так... Пень... - Он
булькнул горлом и проревел: - Ты на него смотреть меня заманил...
балалайка?
- А тише, - сказал Федя. - Тише, механик. Этого пенечка вчера не
было. Се ля ви.
- "Ля ви"? - визгливо передразнил шофер. - Значит, я тебя довез. А
кто твою балалайку обратно понесет? - заорал он, и я быстро подался
вперед, чтобы видеть не только их ноги. - И кто тебя обратно понесет?
Федя сиганул вбок, и между ним и шофером оказался тот самый пень.
Шофер бросился на Федю. Нет, он хотел броситься, он пригнулся уже и вдруг
охнул, поднял руки к груди и опустился в одуванчики. Все было так, как с
двумя предыдущими людьми, только они удерживались на ногах, а этот упал.
Впрочем, он тут же поднялся. Спокойно так поднялся и стал вертеть
головой и оглядываться. И гитарист спокойно смотрел на него, придерживая
свою гитару.
Я толкнул локтем Степана. Он - меня. Мы старались не дышать.
- Это красивая местность, - проговорил шофер, как бы с трудом находя
слова.
Гитарист кивнул. Шофер тоже кивнул.
- Я - Угол третий. Ты - Треугольник тринадцать? - проговорил
гитарист.
Шофер тихо рассмеялся. Они и говорили очень тихо.
- Он самый, - сказал шофер. - Жолнин Петр Григорьевич.
- Знаю. И где живешь, знаю. Слушай, Треугольник... - Они снова
заулыбались. - Слушай... Ты водитель. Поэтому план будет изменен. Я не
успел доложить еще, но план будет изменен без сомнения...
- Развезти эти... ну, коробки, по всем объектам?
- Устанавливаю название: "посредник". План я предложу такой - отвезти
"большой посредник" в центр города. Берешься?
Шофер покачал головой. Поджал губы.
- Риск чрезвычайный... Доложи, Угол три. Я - как прикажут...
Степка снова толкнул меня. Я прижимался к земле всем телом, так что
хвоя исколола мне подбородок.
- Меня Федором зовут, - сказал гитарист. - Улица Восстания, пять,
общежитие молокозавода. Киселев Федор Аристархович.
Шофер ухмыльнулся и спросил было:
- Аристархович? - Но вдруг крякнул и закончил другим голосом: -
Прости меня. Эта проклятая... ну как ее... рекуперация?
- Ассимиляция, - сказал гитарист. - Читать надо больше, пить меньше.
Я докладываю. А ты поспи хоть десять минут.
Они оба легли на землю. Шофер захрапел, присвистывая, а Федя-гитарист
подложил ладони под затылок и тоже будто заснул. Его губы и горло попали в
полосу солнечного света, и мы видели, что под ними шевелятся пятна теней.
Он говорил что-то с закрытым ртом, неслышно; он был зеленый, как дед
Павел, когда лежал в гробу. Я зажмурился и стал отползать, и так мы
отползли довольно много, потом вскочили и дали деру.
Далеко мы не убежали. У дороги, у голубого грузовика, спокойно
светящего зеленым глазком, остановились и прислушались. Потони не было.
Почему-то мы оба стали чесаться - хвоя налезла под рубашки или просто так,
- в общем, мы боялись чесаться на открытом месте и спрятались. Рядом с
машиной, за можжевельником. Эта часть лесопарка была как будто нарочно
приспособлена для всяких казаков-разбойников: везде либо елки, либо
сосенки, можжевельник еще, а летом потрясающе высокая трава.
- Дьявольщина! - сказал Степка. - Они видели нас... Ох как чешется.
- Они - нас? И при нас все говорили?
- Ну да, - сказал Степка. - Они понарошку. Чем нас гнать,
отвязываться, они решили мартышку валять. Дьявольщина!.. Чтобы мы
испугались и удрали.
- Хорошо придумано, - сказал я. - Чтобы мы удрали, а после всем
растрезвонили, что шофер Жолнин - "Треугольник тринадцать". Тогда все
будут знать, что он сумасшедший или шпион. Т-с-с!..
Нет, показалось. Ни шагов, ни голосов. Через дорогу, у обочины, тихо
стоял грузовик. Солнце взбиралось по колесу к надписи "таксомотор".
- Да, зря удрали, выходит, - прошептал Степка.
Зря? Меня передернуло, как от холода. Все, что угодно, только не
видеть, как один хранит, отвалив челюсть, а второй говорит с закрытым
ртом!
- Хорош следопыт! - фыркнул Степка. - Трясешься, как щенок.
- Ты сам удрал первый!
- Ну, врешь. Я за тобой пополз. Да перестань трястись!
Я перестал. Несколько минут мы думали, машинально почесываясь.
- Пошли, - сказал Степка. - Пошли обратно.
Я посмотрел на него. Не понимает он, что ли? Эти двое нас пришибут,
если попадемся. А подкрадываться, не видя противника, - самое гиблое дело.
- Они же шпионы, - сказал я. - Мы должны сообщить о них, а ты на
рожон лезешь. Слышал - клички, пароли, "большой посредник"? А "коробки" -
бомбы, что ли? Надо в город подаваться, Степка. Ты беги, а я их выслежу.
- В город погодим. Пароли... - проворчал Степан. - Зачем они сюда
забрались? Допустим, весь разговор был парольный. А место что, тоже
парольное? Кто им мешал обменяться паролями в машине?
- Ладно, - сказал я. - Главное, чтобы не упустить.
- У него, гада, ларингофон, - сказал Степка. - Понимаешь? В кармане
передатчик, а на горле такая штука, как у летчиков, чтобы говорить.
Микрофон на горле. Дьявольщина! Кому он мог докладывать? Либо они мартышку
валяли, либо шпионы. Здорово! И мы их открыли.
Я промолчал. По-моему, шпионы - гадость, и ничего хорошего в них нет.
Выследили мы их удачно, только я, хоть убейте, не понимал, почему так
переменился шофер возле этого пенька... Выл обыкновенный шофер и вдруг
стал шпионом! Этот - "Угол третий" - с утра вытворял штуки, а шофер был
вполне обыкновенный... Может, и "Смоленская дорога", которую он свистел,
тоже пароль?
У Степана очень тонкий слух. Он первым услышал шаги и быстро стал
шептать:
- Я прицеплюсь к ним, а ты лупи в город. К Суру. Там и встретимся.
Я прошептал:
- Нет, я прицеплюсь!
Но спорить было поздно. Затрещали веточки у самой дороги. Первым
показался Федя - красный, пыхтящий, он тащил что-то тяжелое на плече. За
ним потянулось бревно - второй его конец тащил шофер. Он пыхтел и
спотыкался. Медленно, с большой натугой, шофер и Федя перебрались через
канаву. Вот так здорово - они тащили пень! Тот самый, о котором
говорилось, что вчера его не было, с белой полосой от сколотой щепы -
знаете, когда валят дерево, то не перепиливают до конца, оставляют
краешек, и в этом месте обычно отщепывается кусок.
Шофер открыл дверцу в заднем борту, и вдвоем они задвинули пень
внутрь - машина скрипнула и осела. Чересчур он оказался тяжелым, честное
слово...
Федя отряхнул рубаху. Гитара торчала за его спиной. Она была засунута
грифом под брючный ремень, а тесьма куда-то подевалась. Я помнил, что
утром тесьма была. Федя изогнулся и выдернул гитару из-под ремня, а шофер
подал ему узелок, связанный из носового платка.
Мне показалось, что в узелке должны быть конфеты, так с полкило.
Тут же Федя проговорил:
- Конфет купить, вот что... В бумажках. - Он осторожно тряхнул
узелок, шофер кивнул. - Лады, Петя. Я сяду в кузов.
- Незачем, - сказал шофер. - Садись в кабину.
- Мне бы надо быть с _н_и_м_и.
- Слушай, - сказал шофер, - эти вещи я знаю лучше, я водитель. Включу
счетчик, поедем законно. Увидят, как ты вылезаешь из пустого кузова, будут
подозрения. Поглядывай в заднее окно. Довезем!
- Ну хорошо. - Киселев прикоснулся к чему-то на груди, под рубахой.
Наклонился, чтобы отряхнуть брюки, и на его шее мелькнула черная полоска.
Что-то было подвешено у него под рубахой на тесьме от гитары...
Они полезли в кабину.
Я знал, что мы должны выскочить не раньше, чем машина тронется,
потому что шоферы оглядываются налево, когда трогают. Я придержал Степку -
он стряхнул мою руку. Федя в кабине спрашивал:
- Деньги у тебя найдутся внести в кассу? Я пустой.
- На-айдутся, какие тут деньги... Километров тридцать - трешник...
Зачем они теперь, эти деньги?!
Они вдруг засмеялись. Заржали так, что машину качнуло. Взревел
двигатель, и прямо с места машина тронулась задом, с поворотом, наезжая на
наш можжевельник. Мы раскатились в стороны.
Голубой кузов просунулся в кусты - р-р-р-р! - машина рванулась
вперед, и Степка прыгнул, как блоха, и уцепился за задний борт. Я чуть
отстал, и этого хватило, чтобы Степка оттолкнул меня ногами, сшиб на землю
и перевалился в кузов. И вот они укатили, а я остался.
ПУСТОЕ МЕСТО
Я не ушибся, мне просто стало скверно. Минуты две я валялся, где
упал, а потом увидел перед своим носом Степкину авторучку, подобрал ее и
поднялся. Пыль на дороге почти осела, только вдалеке еще клубилась над
деревьями. Я постоял, посмотрел. Закуковала кукушка - близко, с надрывом:
"Ку-ук! Ку-ук!.."
Она громко прокричала двадцать два или двадцать три раза, смолкла, и
тогда я побежал на еловую поляну. Мне надо было мчаться в город, и
поднимать тревогу, а выручать Степку от этих людей - все я знал и понимал.
Меня, как собаку поводком, волокло на полянку, я должен был посмотреть -
тот пень или не тот. И я вылетел на это место и едва не заорал: пень
исчез.
И если бы только исчез!
Он совершенно следа не оставил, земля кругом не была разрыта, никакой
ямы, лишь в дерне несколько неглубоких вдавлин.
Значит, Федя не соврал, что вчера этого пня не было. Его приволокли
откуда-то. Судя по траве, недавно - ночью или утром. Трава под ним не
успела завянуть. А вот следы шофера и Феди. Даже на поляне, где земля
хорошо просохла, они пропечатались, а в сырых аллейках были очень
глубокими.
Пень весил центнер, не меньше.
Вот уж действительно дьявольщина, подумал я. То притаскивают этот
несчастный пень, то увозят... И больно он тяжел для елового пня.
Федя сказал так: "Взять в машину "большой посредник" и отвезти в
город".
"Большой посредник"... Посредники бывают на военных играх, они вроде
судей на футболе и хоккее - бегают вместе с игроками.
Да, но люди, не пни же... Ставят, увозят...
Совсем запутавшись, я начал искать следы тех, кто принес "посредник"
сюда. Не мог он прилететь по воздуху и не мог потяжелеть, стоя здесь,
правда? Так вот, никаких следов я не обнаружил, хотя излазил все аллейки
до одной. Минут пятнадцать лазил, свои следы начал принимать за чужие, и
так мне сделалось страшно, не могу передать. Когда рядом со мной взлетела
птица, я начисто перепугался и без оглядки помчался на большую дорогу.
АВТОБУС
Я выбежал на шоссе, на свежий полевой ветер. Он разом высушил спину,
мокрую от испуга и беготни, и я удивился, до чего хорош наступающий день.
Солнце было яркое, а не туманное, как в предыдущие утра. Синицы орали так
звонко и густо, будто над лесопарком висела сеть из стеклянных иголочек.
Несмотря на ранний час, асфальт уже подавался под каблуком, и хотелось
искупаться. Я представил себе, что сбрасываю тяжелые брюки и лезу в воду.
Купание!.. О нем и думать не стоило. Надо было мчаться к Суру, поднимать
тревогу.
Флажок автобусной остановки желтел слева от меня, высоко на подъеме.
Пробежав к нему, я сообразил, что надо было бежать в обратную сторону, не
навстречу автобусу, а от него, и не в гору, а вниз. Но возвращаться уже не
стоило, и, если некогда купаться, я хоть мог поглядеть с холма на пруды.
И правда, от остановки открывалась панорама: прямо по шоссе - дома и
водокачка Синего Камня, левее - лес и пруды с песчаными берегами, потом
лесопарк и, наконец, весь наш городок как на блюдечке. Три продольные
улицы и пять поперечных, завод тракторного электрооборудования, элеватор,
молокозавод - вот и все. Мне, как всегда, стало обидно. Люди живут в
